Мои мысли перескакивают на семью Йена. Пока все в тумане. Князя Тиссена я помню. А кто моя, то есть Йена, мать? Лишь расплывчатый образ, как на картине — невысокая женщина в зеленом охотничьем костюме. Стоит, положив руку на локоть отца. Старший княжич Ульрих, брат Йена. Мой брат. Высокий лоб, упрямый мощный подбородок… Можно даже было бы назвать его красивым, если бы не холодное, надменное выражение лица. Старший брат весь в отца — спеси и жестокости в наследнике князя на двоих хватит, а то и на пятерых. Впрочем, жестокость и спесь — это фамильная черта всех членов княжеского рода. И не только законных. Уж сколько Йен натерпелся от княжеских бастардов, живущих под одной крышей с законными наследниками. Наглые, постоянно грызущиеся между собой как свора злобных собак, старающихся завоевать расположение своего хозяина. Да только одного не понимают глупые щенки — князь их держит в замке не по доброте душевной, этого слова он и не знает вовсе, а для того, чтобы они все были у него на глазах.

Мои раскопки памяти Йена прерывает какая-то мелькнувшая за окном неясная тень, на миг закрывшая от меня свет двух лун. А через мгновенье в распахнутое окно заглядывает чье-то лицо, скрытое темным капюшоном. За спиной незнакомца торчит рукоять меча, и лишь его глаза блестят во тьме. Я тихонько пинаю ногой Олафа. Надо отдать должное воину: горбун тут же просыпается, тихо сжимает мою ногу, но не перестает громко храпеть. Потом я вижу, как через подоконник рывком на перекате заскакивает незнакомец. Причем умудряется сделать это практически бесшумно. И так же бесшумно рвет из ножен свой меч, края которого алеют в темноте кроваво-красным. Его замах прерывается ловким ударом Олафа, который одной рукой снизу всаживает ему в пах кривой нож, а другой отталкивает прочь.

— Тревога! — сиреной ревет горбун, закрывая меня собой.

Убийца, завизжав, роняет меч на пол, хватается обеими руками за рукоять ножа и с силой вырывает его из себя! Разворачивается и пытается рыбкой сигануть обратно в окно. Движения его настолько быстры, что выглядят смазанными, просто какая-то нечеловеческая скорость! И прыжок отличный. Но горбун и тут не подводит. Бросается вперед, успевая схватить человека за ноги. Они оба валятся на пол и начинают бороться. Вот тут в свете двух лун я и вижу, что напавший на нас вовсе не человек. Во время борьбы черный капюшон слетает с его головы, и под ним обнаруживается мертвенно-бледное лицо с оскаленным ртом и торчащими из него длинными клыками, которыми это жуткое существо тянется к шее горбуна. И главное, на нем нет крови! Хотя после такой раны она точно должна быть.

Олаф, рыча от натуги, держит убийцу за шею, но силы явно неравны. Несмотря на рану, напавший очень и очень силен. Кажется, что эта рана в паху даже не беспокоит его, а вот Олаф уже начинает сдавать.

Я сваливаюсь кулем с кровати и, чуть не плача от скрутившей меня боли, ползу к валяющемуся на полу светящемуся мечу убийцы. Хватаю рукой изогнутый клинок, которым можно одновременно и рубить и колоть. Ладонь пронзает острая боль, и она становится липкой от крови, сочащейся из лопнувших волдырей. Воя от боли, привстаю на колено и со всей силы втыкаю клинок в спину твари. Очень вовремя! Убийца уже прижал руки Олафа к полу и был готов порвать клыками его горло.

Меч легко протыкает спину убийцы и ярко вспыхивает. Проткнутая мечом тварь визжит в ультразвуковом диапазоне, пытаясь вскочить. Рукоять клинка, скользкая от крови, вырывается из моей руки, и меня отбрасывает в сторону. Мое тело просто горит от нестерпимой боли, но еще сильнее полыхает посреди комнаты убийца. Олаф хватает меня в охапку и тащит к двери, в которую уже врываются маги со светящимися в темноте жезлами и вооруженные мечами люди с факелами. Первый же маг бьет в убийцу искрящимся разрядом молнии, и того просто впечатывает в стену.

— Вампир! — орет горбун, опять загораживая меня собой.

Еще один магический удар — и пылающее тело вампира исчезает в ночи, вынеся собой кусок стены вместе с оконным проемом. Ночь во дворе тут же превращается в день — вокруг дома зажигается сразу несколько светящихся сфер. А у меня в глазах темнеет от боли, и я просто повисаю на руках Олафа.

— Скорее! — Я еще слышу, как кричит магам горбун, укладывая меня на кровать. — Да помогите же княжичу!

Ох как больно, а обидно-то как! Марта всхлипнула и опять потерла то мягкое место, по которому еще недавно гуляли розги, умело направляемые отцовской рукой. Крепкая рука у батюшки, ничего не скажешь. Но сильнее боли была обида на него. За такой пустяк и так больно отхлестать родную дочь, а ведь она почти взрослая! Скоро пятнадцать зим — сваты начнут ходить. Подумаешь, плохо закрыла за собой дверцу птичника. Ну сбежали три дурные курицы, так ведь их вовремя поймали. Чего же так сильно пороть, неужели совсем ее не жалко?!

Марта обиженно шмыгнула носом и поудобнее примостилась на рыхлом снопе пшеницы. Овин у батюшки был добротным, высоким, с крытой дранкой крышей. Девушка давно устроила себе здесь тайное убежище, куда ловко взбиралась по хлипкой приставной лестнице под самую крышу. Хоть их овин и стоял на отшибе за огородом, но из его маленького оконца отлично просматривалась вся деревня. И сейчас Марта, обиженно сопя, наблюдала, как старшие братья возвращаются с сенокоса. Им-то хорошо, их уже давно розгами не секут, а вот ей еще достается время от времени. Ну ничего: еще год от силы — и выдаст ее батюшка за какого-нибудь хорошего парня, а там и власть его над ней закончится. Будет Марта сама себе хозяйка в доме мужа, а уж ему-то она обижать себя не даст.

Вскоре злые слезы высохли на лице Марты, да и саднящая боль слегка поутихла. На улице уже начало вечереть… Скоро матушка на стол будет накрывать к ужину, а значит, пора домой возвращаться, помогать. Отец у них хоть и дюже гневливый, зато и отходчивый — зла долго на провинившихся никогда не держит. Глядишь, и в этот раз Марте повезет. Она уже приготовилась спускаться вниз, как ее внимание привлек шум в самом конце деревни. Крестьяне, возвращавшиеся с поля, в страхе разбегались по дворам, крича что-то на ходу соседям и подхватывая на руки детей, игравших посреди дороги. А уже через минуту по центральной улице деревни промчалась группа из шести всадников, от одного вида которых кровь застыла в жилах Марты.

На мощных черных лошадях восседали высокие, худые, одетые в темные доспехи люди. Резко осадив лошадей, они остановились рядом с небольшим деревенским храмом Единого, и тогда Марта смогла рассмотреть их получше. Бескровные бледные лица с тонкими губами резко выделялись на фоне черных панцирей и сферических шлемов. И даже на расстоянии веяло от них какой-то жутью.

— Темные Лорды… — прошептала в отчаянии Марта.

Но еще страшнее Лордов была огромная свора псов, окружавших их.

Тощие, поджарые — сквозь их кожу с редкой шерстью выпирали ребра и хребты, словно на костях совсем не было мяса. На оскаленных мордах собак потусторонним светом ярко алели глаза, особенно заметные в наступающих сумерках. От жуткой головы с костяным наростом по выступающему хребту и до самого кончика хвоста тускло мерцала зеленоватая полоса. Об этих чудовищах, порожденных Тьмой и обитающих в Инферно, даже взрослые всегда рассказывали шепотом. После встречи с костяными гончими выживших почти никогда не оставалось, с этими жуткими монстрами темных могли справиться разве что маги или очень опытные воины.

Один из пришельцев небрежно взмахнул рукой, и свора, повинуясь его безмолвному приказу, молча сорвалась с места, растекаясь по деревне светящимся в сумерках потоком. И начался кромешный ад… Для костяных псов не было преград, они врывались в дома и сараи, проникая через выбитые окна и двери, выгоняли людей на улицу. Как пастушьи собаки собирают в отары овец, так костяные гончие дружно гнали жителей деревни по улицам к храму. Тех, кто отставал и спотыкался, они, подгоняя, кусали за ноги. Тем, кто падал и не мог сразу подняться, они просто перегрызали шею или вырывали горло. А тех, кто пытался от них отбиваться, разрывали на куски.