Грейс впервые обратила внимание на квадрат, нарисованный в центре стола. Все четыре стороны были пронумерованы от ноля до трех. Игроки опускали: деньги на каждую из сторон.
– А на что они ставят?
– Пытаются угадать, сколько фишек останется после того, как он всю кучу разделит на четверки: одна, две, три или ни одной.
– И это все?
– Все.
Банкомет начал новый подсчет. Ловко действуя палочкой, он выравнивал пуговицы по четыре в ряд с молниеносной скоростью и ни разу при этом не ошибся, не сбился со счета, не сделал ни одного лишнего движения. Уже через несколько секунд он расплатился с новыми победителями – на этот раз с теми, кто поставил на цифру «три», – и потянулся к чаше за новой горстью пуговиц.
– Мне это нравится! решительно заявила Грейс. – И сколько получает тот, кто выиграл?
– В четыре раза больше. Чем поставил, минус небольшие комиссионные для заведения.
У нее был еще один вопрос. Она понимала, что следует подождать, задать его позже, уже за дверями, но ей до смерти хотелось знать ответ. Наклонившись поближе к Рубену, Грейс прошептала ему на ухо одними губами:
– А как же жульничать?
– Никак.
Она уставилась на него с недоверием.
– Никто не жульничает?
Рубен тоже перешел на шепот:
– Иногда банкомет использует более широкую палочку и прячет под ней лишнюю фишку, чтобы одурачить тех, кто сделал самые высокие ставки. Но ни один игрок не может смухлевать, если только он не в сговоре с банкометом.
– Потрясающе.
Грейс была под впечатлением: ей никогда прежде не приходилось слышать об игре, в которой нельзя было бы жульничать.
– Нам пора уходить, – напомнил Рубен.
– Так скоро? Но почему? Ты уверен, что нам нельзя здесь сыграть? Мне бы ужасно хотелось попробовать.
– Нет, нам нельзя сыграть, и чем скорее мы отсюда уберемся. тем будет лучше. И для нас, и для них. Он повел подбородком в сторону игроков.
– Почему? Мы же никому не мешаем!
– Я тебе уже говорил: мы приносим несчастье. Мы белые, а в Китае белый цвет означает смерть и траур. Для этих людей мы – символ проигрыша.
– В таком случае заведение должно нам приплачивать, чтобы мы остались, – возразила Грейс, позволив, однако, Рубену отвести себя к выходу.
Враждебные взгляды провожали их до самых дверей, Грейс ощущала их даже затылком. Оказавшись наконец на улице, она не смогла сдержать вздох облегчения.
Китаец в плетенной из бамбука островерхой шляпе торговал на углу приправленной специями свининой, и аппетитный запах напомнил Грейс, что она голодна. Они нашли уютный ресторанчик на Чайна-стрит. Поначалу Грейс закапризничала: ее отпугнули свисающие с потолочных балок копченые свиные головы, а также окровавленные цыплячьи потроха, гордо выставленные напоказ у самого входа, но, когда им подали еду, сменила гнев на милость и признала обед превосходным. Однако она не стала спрашивать у официанта, из чего, помимо риса, был сделан плов, поданный им в большой круглой чаше на двоих, и заметила, что Рубен тоже не спросил.
К тому времени, как они закончили обед, уже стало темнеть. Грейс предложила пойти в северном направлении и попытаться отыскать дом Марка Уинга, но Рубен заявил, что до Джексон-стрит слишком далеко добираться. Она по привычке принялась спорить, но сразу же сдалась, когда он сказал, что они все равно не узнают дом Марка Уинга, даже если уткнутся в него носом: вряд ли у него на дверях висит табличка с именем владельца.
Они пробирались через неприглядный участок в районе Ceнт-Mэри-сквер в сгущающихся сумерках улицы, уставленные узкими тесно прижатыми друг к другу домиками, стали казаться особенно зловещими.
В открытом дверном проеме показалась женщина;
Грейс успела разглядеть ее юное хорошенькое личико прежде, чем она вновь отступила в тень и скрылась. «Залетная пташка», вне всякого сомнения, – Рубен успел сказать ей, что с наступлением темноты проститутки собираются именно на Сент-Мэри-сквер – это одно из их излюбленных мест. Как раз в этот момент они миновали ветхий дом, в котором светилось одно единственное окно первого этажа. И в этом окне, приветствуя прохожих деревянной улыбкой сидела обнаженная до пояса женщина Грейс даже обернулась и заморгала, не поверив своим глазам. Рубен смотрел в другую сторону и успел сделать три шага вперед, лишь потом заметив, что Грейс нет рядом. Невиданное зрелище заставило ее остановиться.
– Ты это видел? Видел? – проговорила она, заикаясь, когда он взял ее под руку и потащил прочь. – Эта девушка… Ты ее видел?
– Я ее видел.
– Она же… голая, как медуза!
– Пошли, Гусси, нам пора.
Грейс еще раз обернулась, вытянув шею, чтобы бросить последний взгляд.
– А что означает эта надпись? Ты видел вывеску над окном?
– Видел.
– И что это значит?
– Откуда мне знать? Там же все по-китайски! Что-то в его голосе заставило ее заподозрить, что ему отлично известно, о чем гласила вывеска.
– Но цены были указаны цифрами! – не отставала Грейс. – Там было три цены: один доллар, два и десять Это за что?
Рубен продолжал упорно молчать. Она нетерпеливо дернула его за руку.
– Да ну же. Рубен, скажи мне! Я же вижу, ты все знаешь. Что означают эти цифры?
– И почему тебе непременно все надо знать?
– Надо, и все! Мне интересно. Ну давай, скажи мне.
Он взглянул на небо, словно прося у Бога терпения, и испустил нарочито тяжкий вздох.
– Я думаю – и учти, это всего лишь догадка, – что за доллар клиенту позволено пощупать одну из… м-м-м… прелестей этой дамы.
– Прямо в витрине?
Рубен кивнул, изо всех сил стараясь удержаться от улыбки.
– Ну а за два…
– Ладно, забудем об этом. Об остальном я и сама могу догадаться.
«За два доллара клиент мог потрогать обе „прелести“, а за десять – воспользоваться самой интимной услугой. Интересно, в каких именно словах все это выражено по-китайски?» – подумала Грейс. В то же время она была рада, что Рубен не может ей этого сказать А вдруг может, но просто не хочет? Вдруг он сам не раз пользовался услугами подобных особ и именно поэтому все знает? В груди у нее вспыхнул неприятный огонек, очень похожий на ревность.
Вряд ли Рубен стал бы платить женщине, чтобы с ней переспать. Ей приходилось слышать, что многим мужчинам так больше нравится, но Рубен… Нет, только не он Во-первых, он слишком хорош собой, а во-вторых, он такой блистательный жулик, что гордость не позволит ему платить. Уж скорее он способен изобрести какой-то трюк, чтобы заставить женщин платить за право пользоваться его милостями.
– Пошли домой, Грейс.
– Нет, я еще не все видела, – упрямо возразила она. – Я хочу побывать в курильне опиума.
– Чего?
– Я хочу посмотреть!
– Какого дьявола?
– Я о них читала, но никогда раньше не видела, и теперь хочу посмотреть. Что тут такого? Может, у меня другого случая не будет. А ты был когда-нибудь в опиумной курильне?
Рубен неохотно кивнул.
– И что тебя туда привело? Он пожал плечами.
– Любопытство.
– Ну вот видишь! Своди меня туда, Рубен.
– И речи быть не может.
– Почему? Ты же сказал, что это не опасно даже ночью!
Грейс стояла на своем, пока он не сдался. Она, ликуя, подхватила его под руку и потащила вперед.
– Жаль, что у нас нет пистолета, просто на всякий случай. Ведь у тебя нет пистолета?
– Конечно, нет! Не будь дурой.
– Неужели ты никогда не носишь с собой оружия?
– – Нет, не ношу. С какой стати? Я же не убийца! Грейс недоуменно покачала головой, глядя на него.
– А ты знаешь, где находится такая курильня? – спросила она, нарочно понизив голос, чтобы создать настроение жути.
– Да они тут на, каждом шагу. Далеко идти не придется.
Рубен был прав; не пройдя, и половины квартала, он заставил ее свернуть в переулок под названием Рыбная аллея. Переулок был так тесен, что дм, пришлось двигаться в затылок друг, другу между двух темных, покрытых грязными потеками стен. Наконец они оказались во дворе, еще более замусоренном и зловонном, чем Рыбная аллея. Дверь, ведущая в притон, была чуть приоткрыта. Грейс. сразу поняла, что это и есть притон, потому что сладковатые пары наркотика ощущались даже на расстоянии. В тусклом свете было видно, что дверь Охраняет всего один молодой китаец с культей вместо левой руки.