— Мама! Ты бредишь! — кричу я, поворачиваясь к ней лицом и решительно шагая вперед. — Я разорвала эту «помолвку» четыре года назад. Почему ты вообще об этом сказала?! Ты действительно сошла с ума или просто пытаешься разрушить то немногое, что у меня осталось от жизни?

Мои руки на мгновение зависают в воздухе, прежде чем я провожу ими по лицу, пытаясь разобраться в этой женщине. Она опускает взгляд на наманикюренные пальцы, пока на великолепном злобном лице не отражается ни намека на эмоции.

— Я предполагаю, что кто-то отстает от текущих событий в жизни дочери, потому что с ним отказываются разговаривать.

Неужели ее слова должны были подействовать на меня? Я даже не знаю, как можно ненавидеть ее еще больше, чем ненавижу уже, но вид того, как Джуд уезжает, добавляет еще одну ступеньку к ее растущему списку мерзких поступков.

Я делаю медленный вдох и выдох, и когда, наконец, заговариваю, голос становится чрезмерно спокоен.

— Мама, мне нужно, чтобы ты оставила меня в покое. Я не готова быть рядом с тобой, и не знаю, буду ли когда-нибудь готова к этому. Я бы предпочла вообще не иметь семьи, чем иметь дело с такой матерью, как ты.

Я собираюсь забирать багаж, ошибочно думая, что разговор достиг пика, но затем мама поднимает взгляд, и я смотрю в ее ледяные голубые глаза. Не знаю, что я ожидала увидеть, но не было ни холода, на раздражения.

— У тебя всегда была склонность к драматизму, Кларисса. Это стесняло, пока ты росла, но сейчас это выглядит жалко. Никому не нравятся девушки в депрессии, даже этому фотографу.

И с этой бомбой она разворачивается на тоненьких шпильках и скользит обратно в лимузин, оставляя меня так, как будто в ее руках вся моя жизнь: это в десять раз хуже, чем то, что она нашла меня.

Прошло четыре года с тех пор, как жизнь вышла из-под контроля. Четыре года с тех пор, как я работал в журнале. В тот момент, когда я вернулся из командировки за границу, я построил жизнь так, чтобы нормально существовать и быть счастливым. Работал, играл в футбол и подцеплял быстрых женщин. Я ни разу не чувствовал, что мне чего-то не хватает, так почему, черт возьми, я чувствую это сейчас?

Я ускоряю шаг, практически бегу по оживленным городским улицам. Ветер дует против меня, толкая тело и добавляя дополнительное сопротивление. Я использую его, чтобы справиться с гневом. Я устремляюсь быстрее, огибая тротуар и направляясь в Центральный парк. Еще слишком рано для людей. Даже в Нью-Йорке не многие хотят вставать и бегать в пять утра, особенно осенью. Холодный воздух пронизывает черную флисовую куртку, напоминая о смене времен года. Нравится ли осень Чарли? Если бы мне пришлось гадать, она, вероятно, предпочла бы осень и зиму весне. Или же она просто предпочла бы свернуться калачиком у камина с картинами, а не танцевать на цветущем лугу. Хотя, в любом случае, кто бы это сделал?

За последние несколько дней она звонила мне дюжину раз, но я не отвечал. Она даже оставила несколько голосовых сообщений, и хотя я должен был, но не мог заставить себя удалить их. Это даст чувство завершенности. Не говоря уже о том, что через несколько дней буду в отчаянии. Мне понадобятся эти голосовые сообщения для доказательства того, что она действительно нуждалась… на каком-то уровне.

Когда я поворачиваю за угол, возвращаясь в квартиру, в поле зрения появляется ее маленькая светловолосая головка. Поначалу это выглядит почти как мираж, потому что идеальный ангел, ожидающий меня у моего порога, кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой. Но вот она стоит, подперев подбородок руками, пока вязаный свитер натянут на костяшки пальцев. Чарли похожа на испуганное животное, но я не могу притворяться, что она настолько невинна. Я не могу притворяться, что она не лгала мне, или, черт возьми, может быть, просто лгала самой себе.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, подходя к обветшалому крыльцу, ведущему в многоквартирный дом. Весь склад был отремонтирован несколько лет назад. Каждый кондоминиум имеет широкую открытую планировку и окна со стеклянными панелями от пола до потолка.

Слыша мой голос, Чарли тут же поворачивается ко мне.

— Нужно поговорить. — Голубые глаза молят о том, чтобы я выслушал ее.

— Разве? — спрашиваю я, складывая руки.

Она прикусывает нижнюю губу и на мгновение отводит взгляд вниз, к подножию крыльца. Я был бы слепым, если бы не заметил, как у нее дрожат губы или как голубые глаза затуманиваются печалью.

— Да, Джуд, пожалуйста, — наконец умоляет Чарли.

— Как ты узнала, где я живу? — спрашиваю я заведённый.

— Беннетт дал адрес.

— Хах. — Я язвительно поднимаю брови, — приятно знать, в чем заключается его лояльность...

— Джуд,.. — протестует Чарли, не желая впутывать сюда ещё и Беннетта. — Мы можем просто поговорить несколько минут? Если ты и потом будешь злиться, я пойму. Но не хочу, чтобы ты считал за правду слова матери.

Я зажмуриваю глаза, делаю глубокий вдох, а затем вздыхаю и прохожу мимо нее. Дверь в наш комплекс открывается после того, как я нажимаю комбинацию клавиш, и, не оглядываясь, направляюсь домой. Если она так отчаянно хочет поговорить, то последует за мной.

Шаги эхом отдаются по гладкому бетонному полу, и я чуть не оборачиваюсь и не сдаюсь. Это пытка - бороться с той связью, которая у нас есть, но спуск сейчас не принесет никому из нас никакой пользы.

В ту секунду, когда дверь квартиры закрывается и мы остаемся наедине, Чарли начинает говорить так быстро, что я едва могу разобрать каждый слог. Неужели она думает, что я собираюсь выгнать ее на середине предложения?

— Мать солгала о помолвке. Ну, я была помолвлена или условна «помолвлена» с Хадсоном, когда мы учились в школе, но за нас решили родители, пытающиеся все контролировать. Мы никогда не воспринимали это всерьез, но мама действительно думала, что я пройду через это. Она думала, что мы поступим в один и тот же колледж, он официально сделает предложение, и тогда мы будем жить долго и счастливо. Я понятия не имею, почему она заговорила об этом сегодня. Это наглая ложь, Джуд!

— Чарли, остановись!

Желудок скручивается в тугой узел, и я не могу больше слушать ни слова из того, что она говорит. Все это, кажется, еще больше усложняет ситуацию.

— Очевидно же, что твоя мать ненормальная, но я ушел не из-за этого. Твоя скрытность тянет тебя вниз. Ты не впускаешь меня. Я бы сразу понял, что твоя мать лжет, если бы ты мне вообще что-нибудь о ней рассказала. — Я делаю глубокий вдох, хотя мне ещё есть что сказать. — Что случилось с твоей семьей? Почему ты избегаешь этого разговора? — Я делаю паузу, поднимая глаза, чтобы посмотреть, ответит ли Чарли, но когда она этого не делает, я продолжаю спрашивать, просто чтобы доказать, как много она скрывала от меня. — Как умер твой отец? Твое настоящее имя Кларисса? Ты сказал мне, что Чарли - это не прозвище, так это твое второе имя? Временами мне кажется, что я ничего о тебе не знаю, и это пугает меня до чертиков. Я показал тебе все скелеты в шкафу, и все же ты прячешься от мира, как фарфоровая кукла.

— Джуд,.. — тихо произносит она, но лишь имя зависает в воздухе. Чарли до сих пор не отвечает на вопросы.

В квартире стоит тишина, отчего сердце скачет все сильнее и сильнее.

— Я не хочу быть с кем-то, кто не может быть честен с самим собой, Чарли. Я не жду, что ты сразу же мне все доверишь, но рядом с тобой я хожу на цыпочках. Это не то, какими должны быть отношения.

Все. Я сказал это.

Я расслабляю руки настолько, что кровь снова начинает приливать к побелевшим костяшкам пальцев, но проходит несколько минут, прежде чем я могу поднять на Чарли взгляд. Когда я, наконец, поднимаю голову, ее глаза смотрят вдаль и сосредоточены в метре надо мной. Черты ее лица расслаблены: мягкие глаза, загорелая кожа без пор, розовые щеки — но я знаю, что за этим фасадом бушует война.