— Всем нам следует постоянно помнить, для чего мы все тут, собственно, собрались, — произнес голос из прошлого. — Иначе мы окажемся погребенными Ниагарой данных…

— Господа, прошу всех занять свои места у аппаратуры…

Раздался другой голос:

— Может, вот здесь что-то и есть…

И опять — первый голос:

— Мало шансов.

Вступил третий голос, забубнил, будто в жестяную банку:

— Мак, случилось непредвиденное… Это касается Марии.

Потом тот же голос произнес:

— Ты не сделаешь этого, Мак… Ведь речь не только о тебе. Обо всей Программе.

И снова — первый, так хорошо знакомый Макдональду голос:

— Чарли, ведь в жизни-то я банкрот. За что бы я ни брался, все обращалось в прах… Кто я? Бездарный лингвист? Паршивый инженер? Я не обладаю соответствующей квалификацией для этой работы, Чарли… Вам нужен кто-то понаходчивей, чтобы продолжать Программу, кто-то, способный к плодотворной деятельности, некто… осененный благодатью.

— Мак, ты устраиваешь чудные приемы.

Роберту показалось, голос принадлежит Олсену.

Еще один голос. Пятый.

— Мак, вера в тебя заменяет мне веру в Бога.

Шестой голос:

— Программа — это ты. Если уйдешь ты, все рассыплется. Это явится началом конца.

И снова до боли знакомый голос:

— Всегда так кажется, однако в делах развивающихся по своим канонам, такие предсказания, как правило, никогда не сбываются. Программа существовала до меня и продолжится после того, как я уйду. Просто она должна быть долговечнее всех нас, потому как мы — всего лишь одно поколение, она же — на века.

Опять голос из консервной банки:

— Она выживет, Мак.

— Я слышал, вы уходите, мистер Макдональд? — проговорил новый голос, принадлежащий, по-видимому, человеку не из круга Макдональда. — Не уходите, мистер Макдональд… Здесь ведь по-настоящему все зависит только от вас.

Голоса наполняли зал, уводя Роберта в прошлое.

Потом все перекрыл голос сегодняшнего Олсена.

— Видишь ли, записывалось все происходящее здесь с момента назначения Мака директором. Кто знает, а вдруг, в каком-нибудь разговоре кто-то случайно выскажет нечто, способное впоследствии оказаться ключом к некоей научной тайне. А мы здесь, как ты понимаешь, располагаем неограниченными возможностями, я имею в виду блок памяти и ассоциаций. Вот это, пожалуй, и означает использовать наш компьютер по назначению. Моя задача, — продолжал Олсен, — заключается в составлении программ, которые должны упорядочить информацию и при вводе запросов в компьютер, сделанных в том или ином контексте, отсеять лишнее — вроде как избавиться от информационного мусора.

— Неужели здесь записано все? — спросил Макдональд. — Все с самого начала?

Старческая рука в коричневых пятнах показала в сторону компьютерных стен.

— Все до единого слова, а впридачу и вся информация, накопленная в нашем мире. Все, написанное когда-либо по теме других миров, о языках, передаче сообщений и криптографии. «Кто знает, — часто говаривал твой отец, — где могут соприкоснуться фантазия и действительность?» Мак питал какое-то особое пристрастие к этим самым «кто знает». Это превратилось у нас в шутку: «Надо бы что-то съесть, — говорит, бывало, кто-нибудь, — кто знает, может, я проголодался». Мак смеялся, а все равно продолжал так говорить. Да, великий был человек. Прости меня, Бобби… то есть, Роберт. Наверняка ты уже сыт по горло всеми моими воспоминаниями о Маке и этим обращением, как звали мы тебя в детстве. Ты взрослый человек — мужчина, да и Мака давно уже нет с нами. А я просто запрограммировал здесь все для тебя, возможно, ты поймешь, каким он был в Программе, и постараешься разобраться, как и что он делал.

Старик уже не казался Макдональду впавшим в детство. Да, он стар, но ум сохранил ясный и быстрый. А этот его кропотливый труд по созданию из океана разрозненных данных единого логического целого должен непременно стать предметом исследований специалистов по информатике.

— Твой отец находился здесь, в этом зале, когда произошел первый серьезный срыв. Это случилось, когда твоя мать пыталась покончить с собой. Тогда он чуть не бросил Программу.

Макдональд сидел неподвижно, целиком поглощенный голосами своего прошлого.

— Можешь слушать, сколько захочется. Когда посчитаешь, что услышал достаточно, нажмешь вот эту кнопку:

Макдональд не заметил, как Олсен ушел. Он вслушивался в отцовский голос:

— Каждый человек должен верить в себя, точнее, в свой разум, дабы вовремя признать свое поражение и оставаться убежденным в собственной правоте, дабы выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.

Другой голос, сухой и скептический:

— Эта Программа жива надеждой и верой…

— И еще статистической вероятностью, — произнес отец.

— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается…

— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.

— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы посвятили всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, что без боя вы сдаваться не собираетесь. Только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?

А затем, спустя минуту, — вавилонское столпотворение бесчисленных переплетающихся голосов, воодушевленно говорящих разом…

— Голос бесконечности, — произнес его отец.

И снова бормотанье, однако на этот раз знакомое и легко узнаваемое — отрывки из радиопередач тридцатых годов, — первые принятые межзвездные сигналы, — позывные, ретранслируемые с Капеллы, для привлечения внимания к посланию, — то самое бормотание, так эффективно использовавшееся радио и телевидением для оказания поддержки Программе…

— Мы не одиноки, — произнес чей-то голос.

И опять скептический голос, но на этот раз прозвучавший уверенно:

— Что они могут сообщать?

— Узнаем, — ответил его отец.

В полумраке компьютерного зала вместе с голосами струилось само время. Макдональд услышал бас:

— И все это лишь для того, чтобы прочесть единственное короткое послание?

— Истинному последователю Господа для этого достаточно веры, заключенной в сердце его.

— Наша вера, — произнес его отец, — объективно требует предоставления возможности воспроизведения всех результатов и данных всеми, кто использует ту же аппаратуру и аналогичные методы. И, хотя на свете немало истинно верующих сердец, думаю, все же, идентично воспринять послания им не под силу.

Прошло несколько секунд, и бас снова заговорил:

— Прости мне мое сомненье. Это — посланье Божие.

Сцены минувшего, записанные в дырочках перфокарт и на крошечных магнитах электрическими импульсами, хранимые для вечности в необъятной, бесстрастной памяти, в первозданной подлинности переходили от компьютера к разуму и чувствам Макдональда…

И снова кто-то говорил:

— Прошу вас, объясните мне, отчего вы так настаиваете на ответе? Не следует ли нам всем ограничиться признанием достижений Программы и факта подтверждения существования разумной жизни во Вселенной?

— Могу предложить доступное объяснение, — проговорил его отец, -

…однако у вас возникли обоснованные подозрения, не стоят ли за всеми этими аргументами мои очень личного свойства побуждения?.. До того, как капеллане получат наш ответ, меня уже не будет в живых. Однако хотелось бы, чтобы мои труды не оказались напрасными и исполнились мечты, в которые я верую, и тогда бы прожитая жизнь имела смысл… Я желал бы кое-что оставить миру и собственному сыну в наследство. Я не поэт и не пророк, не художник и не артист, не строитель, не государственный муж. Не занимаюсь и филантропией. Единственное, что я могу оставить после себя, — широко распахнутые двери, путь во Вселенную, вместе с надеждами на обновление, — послание, которое достигнет отсюда другой планеты в лучах далеких, чужих светил…