«Лопухов Алеша. Сын работницы армавирского комитета. Расстреляна белогвардейцами в районе гор. Армавира в сентябре 1918 г.».
Ко второй была приклеена фотография угрюмой широколобой девочки, и рядом:
«Ковзан Динора. Отец убит в Азербайджанском пр-ве в мае 1919. Мать сконч. в г. Саратове. Помещена в приют в г. Баку. Скрылась».
— Да, — медленно сказал Андрей Николаевич. — Всей душой понимаю и горячо одобряю вас. Но… как же вы тут одна с этим хозяйством управляетесь?
Он с интересом, с уважением смотрел на свою собеседницу, возвращая ей карточки.
— Я не одна. — Она улыбнулась. — И как раз об этом хотела с вами поговорить. Нам так нужны люди!.. Вы опытный педагог, воспитатель, а занимаетесь черт знает чем — письма разносите.
— Боюсь, на большее по старости уже не способен.
— Не смейте! — Она рассердилась. — Не смейте говорить так! Мы не имеем права быть сейчас старыми! Никто, слышите? Как бы ни было трудно, новая жизнь должна быть и будет налажена! А хозяйство у нас пока что невелико: бывшая собственность семьи Евлаховых, вот этот особняк, библиотека, кой-какая посуда… Исполком, конечно, помогает… Ничего, справимся!
Марья Антоновна вдруг зябко поежилась — в зале на паркете лежал иней.
— Смотрите, простудитесь, — ласково сказал он. — Я-то одет, видите ли…
— Да, пойдемте.
Она подняла с пола обрывок провода, повесила плакат на место.
— Теперь вот что: письмо Евлахову мы с вами сейчас вскроем и прочитаем. Сами понимаете, я имею на это некоторое право.
Пропустив его в комнату и притворив за собой дверь, она подошла к столу.
— Читайте, — сказала, подержав над коптилкой покрасневшие руки. — Потом договоримся о работе.
Андрей Николаевич снова присел на ящик. Не торопясь вытащил из сумки истрепанный, с темными печатями конверт. Откашлявшись, громко и раздельно прочитал:
— «Город Москва, у Пречистенских ворот, возле церкви Успения на могильцах, в собственный дом его превосходительству господину Александру Александровичу Евлахову…»
— «В собственный дом его превосходительству…» — повторила, усмехнувшись, Марья Антоновна и подперла ладонью ставшее суровым лицо. — Читайте.
Он развернул пожелтевший, сложенный несколько раз листок. По нему, будто бисером вышитые, бежали витиеватые строчки.
— «Пишу вам я… — начал, покачивая головой. — Пишу вам я, дочери вашей старая кормилица и нянька, и уведомляю вас в том…»
Марья Антоновна отвела от лица задрожавшие пальцы и вся подалась вперед. Андрей Николаевич перехватил глазами ее смягчившийся и напряженный взгляд и продолжал, стараясь читать так же спокойно:
— «…и уведомляю вас в том, что дочь ваша, а моя бывшая барыня вот уже сравнялось три месяца, как оставила нас с малолетней внучкой вашей Еленой, и проживаем мы в настоящее время в поселке Куричья Коса, в тридцати верстах от железной дороги. Дочь же ваша с малолетним сыном Игорем, потерявшись от нас не доезжая станции Тихорецк, вот уже сравнялось три месяца, слуху о себе не подает. Потому отпишите, какое будет ваше распоряжение и хлопотать мне Леночку куда в приют или как. Жить нам нечем, а меня с поденки сняли. Вещи, какие при нас были, все проевши, остальные бандиты поотбирали. Я же Леночку не брошу, поить и кормить, пока сил хватает, буду. А проехать нам к вам возможности нету, кругом воюют, и пишу вам не счесть который раз. Потому, в случае получите, сразу отпишите, какое будет ваше распоряжение, и остаюсь в ожидании крестьянка села Гусинки, Витебской губернии, Лицкалова Дарья.
Писал со слов Лицкаловой Дарьи Кузьминишны староста — прихожанин церкви Святые Троицы, первого ноября 1919 сего года».
Глава первая
В ТЫЛУ У БЕЛЫХ
Летом 1919 года большая часть Кубани и Кавказа еще находилась в руках у белых. С северо-запада и с востока, освобождая город за городом, станицу за станицей, наступали войска Красной Армии. Кубань оставалась последним оплотом чувствующих свою гибель, разрозненных, но сопротивляющихся частей деникинцев.
Поезд, набитый беженцами, медленно шел от Ростова по направлению к Тихорецкой.
В вагоне было душно, пахло махоркой и арбузными корками, колыхаясь плавал в воздухе синий слоистый дым. По коридору, расталкивая пассажиров, пробежал офицер в шинели с разорванной полой. И сразу заговорили, зашевелились среди сваленных на пол узлов, чемоданов; где-то заплакал ребенок и впереди тревожно завыл паровоз. Поезд дернулся и остановился.
Из купе, завешенного скатертью (дверь не закрывалась, ее завалили мешками), высунулась дама в помятом шелковом платье, с измученным лицом. Спросила испуганно:
— Почему, почему остановились? Опять что-нибудь случилось?
Ей никто не ответил. На другом конце коридора хлопнула дверь, отчетливо прошептал кто-то:
— Господи, когда ж конец-то?
Дама спряталась за скатерть. С забитой вещами полки поднялась низенькая быстроглазая старушка в полосатом повойнике, с детской сандалией в руке.
— Лизанька, чего они там?
Дама схватилась за голову:
— Ах, не знаю, Дарьюшка, ни о чем я не знаю!
Старушка щелкнула по носу выглянувшую из-под полки белую собачонку и громко вздохнула.
На другой полке, подогнув босую ножку, сидела девочка лет шести. Унылые прядки давно не мытых волос свешивались ей на лоб, серые глаза смотрели с любопытством. Старушка нагнулась и стала обувать девочке сандалию.
— А, чтоб им! — сказала она. — Игорек только заснул.
За девочкой на полке, раскрыв рот, сладко спал на сложенном одеяле крупноголовый мальчик в синей матроске. Вагон опять дернуло, в окне поползли седые кусты. Дама еще раз выглянула из-за скатерти. По коридору к их купе, раздвигая сидящих и стоящих, пробирался коренастый, в брезентовом плаще мужчина.
— Здесь занято, занято, с детьми! — умоляюще проговорила дама.
— Ничего, потеснимся как-нибудь! — весело сказал он, втаскивая деревянный крашеный сундучок.
— Но вам же говорят, здесь дети! — Дама нервно ломала пальцы.
Мохнатый шпиц показался из-под полки и зарычал, скаля зубы.
— Тут людям, дамочка, негде, а вы с собакой! Не пугайтесь, я сойду зараз, мне недалеко.
Мужчина спокойно привалил сундучок к полке и уселся на него.
Девочка с минуту рассматривала его обросшее щетиной загорелое лицо, белый шрам над губой, висевшую на нитке пуговицу плаща. Слезла с полки и, показывая на сундучок, спросила:
— У вас там что — багаж?
Старушка шикнула на нее, дама отвернулась к окну, в глазах у нее стыли слезы.
— Поди сюда, не бойся, — позвал мужчина. — Бояться меня нечего.
Девочка подошла, держась за полку, села с ним рядом на сундучок.
— Издалека едете? — Мужчина явно обращался к даме у окна.
— С Украины. Там творится что-то невообразимое… Хозяйничают немцы, какие-то банды.
— Сами-то откуда? Уроженка здешних мест?
— Нет, я москвичка. Разыскиваю мужа. Работал на санитарном поезде, потом в госпитале… Сейчас все так быстро меняется…
— По белу свету, словом, с ребятишками мыкаетесь. — В голосе мужчины было сочувствие, но и насмешка. — Места своего ищете?
— Ах, не надо ни о чем спрашивать!
В купе стало тихо. Девочка болтала ногой, разглаживала на коленке платье — ей нравился этот большой, независимый человек. И вдруг по всему вагону, заглушая стук колес, протяжно закричал кто-то:
— Пра-аверка документов, приготовиться!
— Господи, опять!..
Дама так громко щелкнула сумочкой, что шпиц злобно заворчал. Шум по коридору приближался. Скатерть откинулась. Нагловатый мальчишка-офицерик в непомерно большой фуражке, увидев даму, осклабился. За ним стоял хмурый солдат с винтовкой. Офицерик подозрительно оглядел мужчину в плаще — тот сидел отворотившись. Дама сказала дрогнувшим голосом, но решительно:
