– Цо говоришь?.. – спросил капитан, который в это время налил и осушил еще кубок на дорогу.

– А, так… Дела свои смекаю неважные…

И негромко, быстро обратился старик к сыну, который помогал ему одеваться в путь:

– Слыхал… Уразумел!.. Коня бери, гони в обитель!.. Пусть тамо оберегаются… Не этих… Эти не скоро… слышь, вовеки эти туды не попадут!

– Отец! – подавленно шепнул парень, поняв намерения старика.

– Нишкни! Убью… От Москвы скоро послы будут, слышь… звать на царство… Ты скажи… Ну, буде!.. Остальное сам вернусь – доправлю! – громко заговорил Сусанин, надевая шапку. – Готов я, капитан… Вот, лишь сына… сын хворый у меня тута… С им попрощаюсь…

Неторопливо подошел он к пологу, за которым старуха и дочь стояли, оцепенелые от ужаса. Они тоже почуяли, на что решился старик.

Обняв поочередно жену и дочь, он им шепнул:

– Храни вас Господь! Лихом не поминайте!.. Старуха, ты… Нет, апосля доскажу… не то еще реветь да причитать почнешь не в час!.. Ну, слышь, доченька, покорна перед маткою будь, когда… Да нет, не то… А он… в жару… без памяти, сердешный Ванятка мой! – глядя на больного, проговорил старик. – Он и не чует… и не видит он… И – лучче так!

Склонясь над больным, долгим поцелуем, словно с мертвым, простился с ним отец, и две горячие слезы скатились на пылающую голову парня.

– Ну, вот и готово дело. В путь, пан полковник…

– Какой полковник… Ротмистр я покуда… А за нашу птичку, поди, и капитана дадут, ежели не пулковника… Ха-ха!.. Славный ты хлоп! Ходим!..

Быстро вышли из горницы хозяин и гость…

А мать, дочь и сын – с места не могли двинуться, обессиленные, скованные ужасом и горем.

Глава V

ЗЕМЛЯ ПРИЗВАЛА

(14 марта 1613 года)

13 марта 1613 года, во время вечерни, прибыло в Кострому посольство из Москвы, отправленное от Земского собора просить на царство Михаила Романова.

Во главе стоял архиепископ Рязанский Феодорит и родич названого царя, престарелый боярин Феодор Шереметев. Авраамий Палицын, значительные иноки и другие и белое духовенство, бояре и воеводы входили в это посольство.

Иван Никитич Романов по болезни не поехал. Но Пимен Захарьин был тут и вечером же поехал в Ипатьевский монастырь с несколькими лицами и уговорил старицу Марфу принять на другой день послов.

При ликующем перезвоне всех костромских церквей торжественным крестным ходом двинулось шествие к воротам Ипатьевского монастыря, отделенного небольшою речкой от городской земли и обнесенного крепкими стенами.

Все духовенство Костромы, светские власти и поголовно почти все население города потянулось с послами молить старицу и Михаила не отвергать призыва, так как уж заранее шла упорная молва, что мать и сын не хотят согласиться на выбор, павший на Михаила.

Толпы народа, окрестные жители, приехавшие за десятки верст, стояли шумным лагерем и сгрудились у монастырских стен против Костромской дороги, едва вдали засверкали на солнце хоругви, золотые и серебряные оклады икон, парчовое облачение духовенства и блестящее оружие, горлатные шапки и золототканые одеяния бояр, воевод, своих воинов и наемной стражи, которая сопровождала посольство. Барабаны порою били свою дробь, и она сплеталась с колокольным ликующим перезвоном, с молитвенными напевами клира…

Едва остановилось шествие у ворот, как навстречу ему вышла, вся в черном, иноческом одеянии старица Марфа, держа за руку сына, словно опасаясь отпустить его, чтобы не взяли, не увели от нее единственную радость жизни.

Поклоны отдали оба иконам, подошли под благословение к Феодориту и стали в ожидании.

Челом ударили все миряне и юному царю, и матери его.

– Каковы в своем здоровье есте царь-государь, Михаил Феодорович, и матушка ты, государыня, старица великая, Марфа Ивановна!.. – обычную речь повел Шереметев.

– И штой-то… И как это! – вдруг, почти гневно, со слезами в голосе заговорила старица. – По какой такой причине… Можете ли сына так величать, коли он не поволил вам на царство… Коли я разрешения на то не дала!.. И слышать не хочу… И не желаю!.. – все громче истерично подымала голос старуха-мать, прижимая к себе сына, словно стараясь укрыть его от опасности.

Слезы так и хлынули из ее глаз.

Дрожал весь и Михаил и неожиданно, словно не владея собой, тоже громко обратился к Шереметеву, к Феодориту, ко всем:

– Што за причина!.. Не зовите меня царем! Не хочу… И не стану… И не хочу!..

И слезы также часто-часто покатились из широко раскрытых, испуганно глядящих темных глаз юноши.

– Мамонька, не тревожь себя. Не плачь! – уговаривал он тихо, ласково мать. – Не бойся. Не пойду я к им на царство… Не порушу твоей воли!..

Говорит… а против воли глубокая тоска и словно сожаление звучат в его решительных словах.

Как только прослышал от окружающих юноша, что его избрали царем, тысячи самых неожиданных, ярких мыслей, надежд и ожиданий закружились вихрем в уме, затрепетали в груди у юноши. Смелые планы, светлые картины счастия народного и величия родины, готовность всем помочь, всех порадовать так теснили сердце Михаилу, что он вскакивал по ночам, тихо, чтобы не разбудить старуху-мать, опускался на пол перед божницею, где неугасимая лампада трепетно озаряла лики святых… И, обливаясь слезами, жарко, целыми часами молился юноша, давал обеты, просил у Бога просветления и сил на такое великое дело, какое сулила ему судьба…

Мать молчала первое время. Но когда пришли верные вести, что посольство уже снаряжено из Москвы, она опять напомнила сыну все свои прежние речи о судьбе царей, рисовала ему положение царства в эту смутную, грозную пору, прямо запрещала принять избрание, и он должен был дать обещание, что откажется от власти… Он понемногу и сам стал страшиться той великой, блестящей, но трудной доли, о которой мечтал и по ночам посылал к Небу свои горячие мольбы…

А сейчас нервный трепет, искренний испуг и волнение матери совершенно захватили, передались и впечатлительному до болезненности Михаилу, и он также резко, с такими же рыданиями твердил послам:

– Нет… нет… И оставьте… и не сказывайте мне ничего…

Выждав, пока успокоились оба, старуха и сын, кротко, но внушительно заговорил митрополит Рязанский:

– Ин добро! Как Господь вам, государям, на душу положит, тако и речете нам… Да надо ж хотя повыслушать послов земских-то… Нелеть тута при всем народе такие речи вести… и такое действо делать, показывать черни несогласие великое. Вон смутилися люди и то!.. На колени пали… Руки тянут к тебе, старица великая. И к тебе, государь-батюшко… Неужли их смиренное моление отринете!.. Повыслушайте речи посольские. А уж тода… Как Бог пошлет!..

Истощенная первым, сильным взрывом, только голову молча склонила Марфа, и все шествие, кроме народа, проследовало в монастырский собор во имя Святой Троицы, стоящий среди обители.

Здесь, после краткого молебствия, Шереметев обратился первый к Марфе. Он в сжатых словах передал ей ход дела, созыв Земского собора, его толки, первое решение, постановленное еще 7 февраля, и отправку послов на места для более широкого оповещения Земли, для лучшего осведомления о ее истинных намерениях и выборе.

– В априлии, день в двадцать первый сызнова собрася весь собор великий Земский, – закончил боярин свой доклад. – Почитай, ото всех городов главнейших подоспели послы, и те вернулись, которые по местам ездили… И бояр первосоветных вызвали из ссылки ихней… штобы никому обиды не было… штобы все прилучилися к делу великому, к избранию царскому!.. Ибо и не бывало еще на Руси такова примеру доселе, штобы Русь сама себе выбирала царя… Бог ставил их… И ныне то же содеялось! Как единой грудью вся Земля нарекла Михаила Романова царем!..

– Вот слушай, старица великая! Внимай, государь-батюшко… Честь вам станут!..

И боярин дал знак дьяку огласить соборное определение об избрании на царство Михаила.

– Мать честная, старица великая! – снова обратился к ней Шереметев. – Ты видишь ли сей список! Тута целая земля руку приложила… Ужели отринет ее моленья слезные твой юный сын, наш государь преславный!.. Слышь, еще до согласия до царского, а уж все города присягают ему… Зовет царя весь народ православный! Склони же слух свой! Дай нам сына на царство!..