Почему-то почти все женщины, за крайне редким исключением, на второй же день знакомства оказывались свято уверены, что я на них вот-вот женюсь. Я никогда никому ничего не обещал, ни в чём не клялся, но это не помогало. На первый взгляд, — да и на второй, и на все остальные, — разумные женщины порой начинали вести себя совершенно неадекватно. После третьего явления «оскорблённой несчастной» ко мне домой и последующей головомойки от матери, я окончательно признал мудрость младшего и начал ограничивать продолжительность знакомств с прекрасным полом одним вечером. И то случались накладки!

Хотя, конечно, история с Рури побила все рекорды и в этом вопросе. В смысле, по части накладок и последствий.

Рури-Рааш

О том, что жизнь любит пошутить, и порой делает это весьма жестоко, я знала не понаслышке. Вернее, до знакомства с истинным лицом, а не с маской Семёна Зуева, думала, что знала; но время показало, насколько это было самонадеянно и наивно, и насколько я недооценивала её чувство юмора. Показало наглядно, на примере, и очень, очень больно.

К каким результатам привело меня воздействие Зова, я поняла очень быстро. Гораздо сложнее было понять, как действовать дальше, но этот вопрос решился почти сам собой случайным образом.

На описание того странного места, монастыря, я наткнулась нечаянно, изучая содержимое корабельного компьютера, и посчитала такой вариант самым подходящим. Потому что убить ребёнка я бы просто не смогла, обращаться к нормальным медикам было опасно, — меня бы легко и без проблем нашли, — обращаться к нелегальным попросту страшно. Путь домой до появления малыша на свет был мне заказан: надо было сначала выяснить, что он из себя представлял.

А здесь всё было хоть и очень странно, но довольно мирно. Эти серьёзные, тихие и молчаливые женщины мне даже понравились. Главное, у них имелось в наличии нужное медицинское оборудование, и несколько из них даже имели медицинское образование.

В нашем мире рождение ребёнка, особенно ребёнка здорового, — это, наверное, самый большой праздник. Вот только мне при виде этого крошечного человечка хотелось плакать, и справиться со слезами не было никаких сил. Случилось то, чего я боялась больше всего: он действительно оказался человеком. Для него Рунар был смертельно опасен, а для меня было опасно оставаться на человеческих территориях, и не вернуться домой я не имела права.

Мой малыш, мой мальчик, мой Яр, — как я про себя, выяснив пол, называла его ещё в утробе, — не мог остаться со мной.

Я никогда не думала, что может быть так больно, когда на первый взгляд болеть совершенно нечему. Держала его на руках, не могла отвести взгляд и глотала слёзы. Крошечная, тёплая, такая хрупкая жизнь, так нуждающаяся во мне, — а я должна была его бросить. Предать, забыть, выкинуть из головы и никогда больше не видеть. Больно, горько, страшно, гадко; но других вариантов я просто не видела. И надеялась только, что среди людей ему будет лучше, что люди о нём позаботятся.

Впрочем, причём тут — люди? Стоит быть откровенной, один-единственный вполне конкретный человек, его отец. Я не могла всерьёз поверить, что Зуев согласится взвалить на себя груз совершенно ненужной ему ответственности за явно нежеланного ребёнка, но отчаянно на это надеялась. Мне было бы гораздо спокойней, если бы всё сложилось именно так.

А ещё очень хотелось, чтобы хотя бы эта маленькая частичка меня всегда была с ним рядом.

Я очень быстро и неожиданно легко смирилась, что никогда не смогу забыть этого человека. И дело было не в моей проклятой физиологии, и даже не в ребёнке; в нём самом. Зуев был слишком… всё слишком. Слишком сильный, слишком необычный, слишком настоящий и слишком яркий как личность. Со всем его цинизмом, расчётливым профессионализмом, непредсказуемостью, с этими постоянными насмешками и железной волей, он был самым удивительным из всех разумных существ, кого мне доводилось встречать.

А ещё из памяти никак не желали уходить его прикосновения, объятья и поцелуи. И глаза. И улыбка… Дырку надо мной в небе, как же хороша была его улыбка! Я отдавала себе отчёт в безнадёжности всех этих мечтаний и в том, что теперь это — дела прошедшие. Но забыть не могла. Рунары, как правило, однолюбы, и этот землянин ненароком прихватил моё сердце с собой. Кажется, в тот самый момент, когда неожиданно поцеловал меня на прощание. Глупое, глупое женское сердце, радостно прикипевшее к почти незнакомому человеку…

Впрочем, на фоне перспективы расставания с моим малышом остальные печали и проблемы попросту меркли.

Но я сумела. Переступить через себя, оставить Яра на попечение монахинь и улететь домой.

Дома меня встретили с радостью, удивлением и некоторым недоверием: из моей группы никто больше не вернулся, со всеми ними была потеряна связь, и судьба их не вызывала сомнений. Своему командиру я рассказала всё прямо и честно; и то, что поведал мне Зуев, и то, что произошло со мной, включая Зов иллурцев и оставленного ребёнка. Умолчала только о внезапно случившейся влюблённости, но до неё Ируну-Шаан не было никакого дела.

Совсем всё я рассказала только отцу, единственному родному мне существу в этой галактике. Мама умерла родами, когда мне было всего пять лет, и мой братик умер вместе с ней, не успев появиться на свет. А папа… папа тоже был однолюбом. Он понял меня лучше, чем мог бы кто-либо, и не осуждал. Впрочем, у нас никогда не осуждают чьи-то искренние чувства.

Долгое время прожив среди людей, привыкнув к ним и их морали, а теперь окунувшись в привычные с детства, но подзабытые реалии, я, кажется, окончательно поняла разницу между нами. И причину, по которой у нас не было никаких шансов в противостоянии с ними на поле разведки.

По сравнению с ними мы действительно были… зверушками. Не в пренебрежительно-уничижительном смысле, а в прямом, поведенческом. Мы гораздо ближе к животным, чем они. Они легко врут, легко и невероятно правдоподобно изображают любые эмоции, они сдержанней, логичней и рассудительней. А мы — легко и с удовольствием поддаёмся чувствам, сиюминутным порывам, гораздо эмоциональней и открытей. Я на фоне среднестатистического рунарца — образец сдержанности, рассудительности и хладнокровия.

Не знаю, что бы со мной было, если бы не поддержка и забота отца. Я плакала, рвалась куда-то бежать, страшно скучала и не могла спать. А он, временно оставив ради меня работу, неотлучно был рядом, утешал, уговаривал, тенью ходил за мной, особенно первые пару дней. Ночью сидел рядом, и тихо мурлыкал колыбельную, под которую я засыпала в детстве. Я опять плакала, забывалась нервным обрывочным сном, вскидывалась — и опять находила его возле себя.

Через пару шагов я не то чтобы успокоилась, но немного пообвыклась и пришла в себя, так что отец смог выйти на работу. Настойчивая, упрямая боль остервенело грызла меня изнутри, но с ней тоже оказалось возможным смириться и терпеть. Правда, назвать это жизнью я бы не смогла; но, по крайней мере, я была вполне адекватна и способна контактировать с внешним миром без проблем как для него, так и для себя. И позволила себе надежду, что я когда-нибудь сумею побороть и это. Хотя всерьёз поверить в такой исход не могла.

Ещё за это время я пришла к очень важному выводу: чтобы не сойти с ума и не захлебнуться в этом море однообразной и безнадёжной тоски, мне нужно было на что-то отвлечься, занять себя каким-нибудь делом. Желательно — муторным, нервным, трудным, отнимающим все силы и время, и не оставляющим времени думать о собственных проблемах.

День ушёл на поиски, раздумья и совещание с отцом, ещё день — на оформление трудоустройства, а к концу третьего шага на родной планете я вышла на новую работу. Младшим помощником в исследовательский комплекс, в котором работал отец.

Наверное, с моей квалификацией и способностями я могла найти другую работу, и вариантов имелась бы масса, но на данном этапе избранный путь полностью меня устраивал. Мне почти не надо было думать, зато нужно было очень много работать физически: убирать за лабораторными животными, помогать готовить какие-то образцы и смеси (обычно на уровне принеси-подай), убирать лаборатории, служить дополнительной парой рук в экспериментах. Работы было много, и я действительно приползала в наш с отцом жилой блок чуть живой от усталости. Зато сразу же, затолкав в себя какую-то еду, укладывалась спать и забывалась тяжёлым сном без сновидений. И уже одного этого было достаточно, чтобы проникнуться к месту службы благодарностью.