4
Перед началом любой серьезной акции всегда наступает время ожидания и затишья. Делать мне было нечего. Я могла позволить себе сыграть в тонк или просто понаблюдать за тем, как Одноглазый и Гоблин пытаются надуть друг друга. Вдобавок у меня был писательский спазм, мешающий работать над Анналами.
– Тобо! – позвала я. – Хочешь пойти посмотреть, как все будет происходить?
Тобо четырнадцать, он самый юный из нас. Вырос в Черном Отряде. Все, что свойственно юности – неумеренность во всем, нетерпеливость, абсолютная уверенность в собственном бессмертии и божественном освобождении от возмездия, – было отмерено ему полной мерой. Задания, которые поручали ему в Отряде, доставляли мальчишке истинное наслаждение. Он плохо представлял себе отца, потому что никогда не видел этого человека. Мы немало потрудились ради того, чтобы Тобо не превратился в избалованного ребенка, однако Гоблин упорно обращался с ним как с любимым сыном. И даже пытался наставлять парнишку.
Гоблин владеет письменным таглиосским хуже, чем ему кажется. Существует сотня характерных особенностей в каждодневной вульгате и еще сорок, к которым прибегают только жрецы, которые пишут Высоким Стилем. Это, можно сказать, второй письменный, формальный язык. В Анналах я использую их смешение.
Как только Тобо научился читать слово «дядя», Гоблин стал заставлять его вслух читать все, предназначавшееся для него самого.
– Может, мне стоит прицепить еще «пузырей», Дрема? Ма считает, что чем их больше, тем скорее это привлечет внимание Дворца.
Меня удивило, что он обсуждал с ней этот вопрос. Мальчишек в его возрасте в лучшем случае можно назвать угрюмыми. Он постоянно грубил матери. Он был бы еще более груб и еще более непослушен, если бы не имел счастья иметь столько «дядей», которые не желали мириться с подобным поведением. Естественно, Тобо постоянно демонстрировал, что воспринимает все это как грандиозный заговор взрослых. На людях. Во время личной беседы он поддавался доводам разума. Иногда. Если тот, кто увещевал его, делал это вежливо и если это была не его мать.
– Может быть, несколько. Однако уже темнеет. И, значит, представление вот-вот начнется.
– Кем мы будем на этот раз? Мне не нравится, когда ты изображаешь шлюху.
– Беспризорниками.
Хотя это тоже было рискованно. Вербовщики могли захватить нас и насильно отправить в армию Могабы. Положение его солдат сейчас немногим лучше, чем у рабов, дисциплина там самая суровая и беспощадная. Многие из этих несчастных – мелкие преступники, которым было предоставлено право выбирать: или не знающее снисхождения правосудие, или военная служба. Остальные – дети бедняков, которым просто некуда больше деваться. Таков стандарт профессиональной армии; Мурген сталкивался с ним еще в прежние времена, далеко на севере, когда меня и на свете не было.
– Почему ты всегда так стараешься получше замаскироваться?
– Мы не должны даже дважды появляться в одном и том же виде. Тогда наши враги ни в какой ситуации не будут знать, кого им искать. Никогда не недооценивай их. В особенности, Протектора. Ей не раз удавалось перехитрить саму смерть.
Тобо еще не созрел для того, чтобы поверить в это, так же, как и во многое другое из нашей экзотической истории. Он был вовсе не так уж плох, лучше многих, во всяком случае. И все же как раз сейчас находился на той самой стадии, когда считал, что знал все и старшие не могли сообщить ему ничего стоящего – в особенности, если их слова имели хотя бы легкий воспитательный оттенок. Он сам был не в силах изменить свою позицию. Это проходит только с возрастом.
Я тоже не могла повлиять на его позицию, хотя для меня этот возраст уже миновал. Сколько бы ни напоминала ему о том, что некоторые вещи чреваты очень дурными последствиями.
– Об этом сказано в Анналах. Твой отец и капитан ничего не выдумывали, когда писали их.
Во что он тоже не желал верить. Я не стала дальше распространяться по этому поводу. Каждый из нас, безусловно, рано или поздно научится уважать Анналы, – но придет к этому своим собственным путем и в свое время. Подлинное уважение к традициям Отряда вряд ли возможно при том положении, в котором он сейчас оказался. Только двоим из Старой Команды удалось живыми выбраться из ловушки Душелова на каменной равнине и уцелеть позже, во время Кьяулунской войны. Гоблин и Одноглазый не слишком годились для того, чтобы передавать другим тайну особого дара Отряда. Одноглазый слишком ленив, а Гоблин слишком косноязычен. А я, практически, была еще новичком, когда Старая Команда, осуществляя давнюю мечту Капитана, рискнула отправиться на Равнину в поисках Хатовара. Хатовара он не нашел. Думаю, он его и не искал, по правде говоря.
Тогда я только и делала, что изумлялась. Стать двадцатилетним ветераном Отряда мне предстояло еще очень нескоро. Мне только-только исполнилось четырнадцать, когда Бадья взял меня под свое крыло… Но я никогда не была похожа на Тобо. В свои четырнадцать я была уже древней старухой – по тем страданиям, которые выпали на мою долю. За годы, прошедшие после того, как Бадья спас меня, я только помолодела…
– Что?
– Я спросил, почему у тебя вдруг сделался такой сердитый вид.
– Я вспоминала о тех временах, когда мне было четырнадцать.
– Девчонкам это легче дается…
Тобо прикусил язык. Его лицо мгновенно вытянулось, и северное происхождение проступило более заметно. Он – самонадеянное и испорченное маленькое дрянцо, но мозгов у него хватает. Он отдавал себе отчет в том, что сейчас едва не разворошил гнездо ядовитых змей.
– Когда мне было четырнадцать, Отряд и нюень бао угодили в ловушку в Джайкуре. – Собственно говоря, это ему уже было известно. – Или в Деджагоре, так они его там называли. – Остальное не имело значения. Остальное благополучно ушло в прошлое. Сейчас у меня почти не бывает ночных кошмаров.
Тобо уже объелся рассказами о Джайкуре. Его мать, бабка и дядюшка Дой тоже были там.
– Гоблин говорит, что эти «пузыри» произведут впечатление, – прошептал Тобо. – Они не просто пугают людей, но и тревожат их совесть.
– Тогда уж это точно что-то из ряда вон. – В наших с ним диспутах совесть упоминалась крайне редко. С любой стороны.
– Ты действительно знала моего па? – Тобо не раз слышал историю своей жизни, но в последнее время явно проявлял к этой теме повышенный интерес. Мурген все меньше и меньше был для него просто образом, за которым не стоит ничего, кроме пустых слов.
Я повторила то, что уже не раз говорила прежде.
– Он был моим командиром. Учил меня читать и писать. Он всегда был хорошим человеком. – Я негромко рассмеялась. – Настолько, насколько можно быть хорошим человеком, принадлежа к Черному Отряду.
Тобо замер. Сделал глубокий вдох. И спросил, глядя куда-то в сумерки над моим левым плечом:
– Вы были любовниками?
– Нет, Тобо. Нет. Друзьями. Почти. Но только не это. Он и узнал-то, что я женщина, как раз перед тем, как отправиться на Сияющую Равнину. А я не знала, что он узнал, пока не прочла его Анналы. Никто не знал. Все думали, что я – просто смазливый парнишка невысокого росточка, которому не повезло вырасти повыше. А я не разубеждала их. Так я чувствовала себя в большей безопасности.
– А-а-а…
Тон у него был настолько неопределенно-нейтральный, что я просто не могла не поинтересоваться:
– Почему ты об этом спрашиваешь?
Конечно, он видел, как я веду себя сейчас, но у него не было никаких оснований думать, что так было всегда. Он пожал плечами.
– Просто хотел знать.
И все же что-то, безусловно, должно было вызвать у него это побуждение. Может, позиция: «Я просто хочу знать, что будет, если…» Гоблина и Одноглазого, когда они проводят испытания своих ядов домашнего изготовления, способных убить и слона.
– Ладно, это твое дело. Ты прицепил «пузыри» у театра теней?
– Как мне велели.
В театре теней используют кукол, насаженных на прутья. Свеча, расположенная сзади, отбрасывает их тени на экран из белой ткани. Кукловод рассказывает свою историю, передвигая кукол и говоря за них разными голосами. Если он сумеет развлечь публику, ему бросят несколько монет.