Голос его звучал во мне так сильно, как никогда раньше. Все тело начало вибрировать, будто я стояла рядом с взлетающим самолетом, но в этом оглушительном реве не было ни звуков, ни слов.

И другие тоже услышали этот страшный рев. Водяной заставил их себя слушать, хотя я не понимала зачем.

Герард замер.

— А это еще что? — Он повернулся к Педеру.

— Не знаю.

— Ты что, не слышишь? Это еще что за херня?

Они завертели головами. Но голос водяного шел не снаружи, он шел от них самих, он рождался в их телах, будто там образовалось пустое пространство, совершенно пустое, если не считать многократного, оглушительного эха его голоса.

Он говорил с ними, мало того, он каким-то образом не только сам внедрился в их сознание, но помог и мне, так что я слышала все его слова как бы через Герарда.

Иди сюда, — сказал он. Иди сюда, я кое-что тебе покажу… Что тебе терять, червяк?

Я пишу это словами, но это были не слова, это были могучие, освобожденные от слов чувства, и они были сильнее и понятнее, чем любой из известных на земле языков. И противостоять им было невозможно.

— Что это? — опять спросил Герард. — Какого черта? Что здесь происходит?

И Педер, и Ула… они тоже слышали водяного. Он звал их к себе, и такая мощь была в этом зове, что они, как завороженные, двинулись к землянке.

Он уводил их отсюда! Всех троих! Он уводил их от братика, стоящего с петлей на шее на шатком, покосившемся стуле, с ног до головы залитого бензином. Он звал их, голос его звучал то грозно, то зазывно, иногда переходил в шепот, и они будто забыли про нас с Робертом. Мой водяной, мой любимый, светящийся и нежный водяной, словно околдовал их. Они шли к нему! Шли, как крысы на звук дудочки в старинной сказке…

Все трое медленно приближались к землянке. Педер шел впереди, хотел, наверное, еще раз доказать свою преданность боссу. Люк был открыт. Как ему удалось открыть его? Хвостом?

Метрах в десяти от люка Педер остановился и поставил на землю канистру с бензином. Герард достал что-то из кармана куртки, какой-то металлический предмет.

— И кто пойдет первым?

Наступило молчание. Педер и Ула уставились в землю.

— Значит, я, — усмехнулся Герард. — Как всегда, я…

Он посмотрел на них и печально улыбнулся. А шум воды доносился из погреба все сильнее, он напоминал шум разбивающихся о пирс волн. Я стояла в другом конце двора, но и отсюда было прекрасно видно, как летят брызги, будто кто-то вычерпывал из землянки воду и выплескивал наружу. Я опять услышала его голос — он умолял меня поторопиться.

Брат стоял прямо передо мной на хлипком, покосившемся стуле. Он не пошевелился с той минуты, когда Педер закрепил веревку на крюке в балке. И я не шевелилась. Мы словно попали в какой-то провал времени, а в параллельном мире Герард и его подручные остановились у землянки.

Беги же! — услышала я приказ. Поторопись!

Я очнулась. Подскочила к брату, сняла петлю с шеи, выкинула шерстяную шапку и помогла ему спрыгнуть со стула:

— Бежим, Роберт!

Он ничего не понимал. Растерянно смотрел перед собой и ничего не понимал.

— Бежим отсюда! Держись за меня!

Я схватила его за руку и побежала, как никогда в жизни не бегала, подальше от этого мертвого хутора, а главное, подальше от того, что я видела уголком глаза… а может, у меня открылся глаз на спине. Нет… скорее всего, я видела все происходящее глазами водяного, через его сознание, точно он специально подключил меня к себе, чтобы я могла засвидетельствовать, что все так и было. Как они плеснули на него бензин, как он загорелся, как затрясся погреб, когда он, уже весь объятый пламенем, могучим движением дотянулся до Герарда, вырвал из его рук механический убойный пистолет, каким пользуются на скотобойнях, схватил за рукав и увлек за собой в люк. Я видела, как он изо всех сил ударил плавником в потолок землянки, как начали сыпаться камни, как погреб обвалился под собственной тяжестью, будто произошло маленькое землетрясение, и я услышала предсмертный, полный ужаса истошный крик Герарда, который тут же смолк, будто выдернули вилку из розетки.

А мы с братом бежали к морю.

Через пять месяцев я получила письмо от Роберта, первую весточку с тех пор, как нас разлучили перед самым Рождеством. Его направили в семью в Сконе. Приемные родители — учителя, у них двое своих детей. Они хорошо к нему относятся, хотя и холодновато, писал он. Он у них не первый приемный ребенок. До него была девочка из Норрланда, а до девочки — мальчик-инвалид из большой семьи, которая не могла обеспечить ему надлежащий уход. Профессионалы, подумала я. Усыновляют детей ради денег.

Брат писал, что у них большой дом и две машины. Скорее всего, нахватали кредитов и не могут покрыть их из зарплаты, вот и берут проблемных детей на воспитание. Как бы там ни было, большого прогресса я не заметила. Почерк жуткий, и масса грамматических ошибок. Даже мое имя умудрился переврать. Нела, писал он, вместо Нелла.

Письмо было на шести страницах, и я разбиралась в нем не меньше часа. Это у него от отца — тот тоже писал с трудом, будто сражаясь с каждой буквой.

Но в общем все ничего, писал Роберт. Им в основном занимается отец семейства. Он увлекается стрельбой из пневматического оружия и берет Роберта с собой в тир. Оказывается, Роберт, несмотря на очки, хорошо стреляет, и теперь он регулярно ходит в этот клуб со сводным братом, Эриком. Я прочитала «сводный брат», и мне показалось, что это словосочетание отдалило брата от меня еще больше.

Эрик — ровесник Роберта. Эрик очень избалован, ему покупают фирменную одежду, которая потом достается братику — он меньше ростом. Есть и старшая сестра, Элинор, учится на первом курсе гимназии и занимается конным спортом… Поначалу она вообще не обращала на Роберта внимания, считала, должно быть, что его скоро кем-нибудь заменят, поэтому не стоит тратить на него силы. Но со временем стало лучше.

Он очень скучал по мне в первые месяцы. А особенно на Рождество. Наши-то рождественские застолья в Скугсторпе обычно заканчивались пьянкой, но сидеть одному посреди чужого счастья и смотреть, как другие обмениваются рождественскими подарками, еще хуже. Ему, правда, подарили замечательный модельный набор — истребитель «Мираж». И еще сорочку «Лакост» — Эрик ее не носил, ему купили сорочку еще давно, а теперь оказалось, что он из нее вырос.

Но постепенно братик привык. С каждой неделей становилось легче — и в школе, и дома. У него своя комната, где он повесил подаренные мной когда-то постеры Майкла Джексона. Комната намного больше, чем была у него в Скугсторпе, с отдельным входом и даже со своим туалетом.

Труднее всего с приемной матерью. Она не то чтобы плохо к нему относится, но ей как-то все равно. И всегда принимает сторону родных детей, если возникает ссора, а их в первое время было немало. Приемный брат считал, что это несправедливо: у Роберта собственный туалет, а у него нет. То начинался спор, кому первому идти в душ, то не поделят ветчину или сыр за завтраком. Сводная сестра Элинор говорит, что он слишком много ест, и мать ей поддакивает. Но это неважно, он ее понимает. Я же сам, писал Роберт, всегда буду за тебя, даже если ты и не права.

Я стояла у окна своей комнаты в таунхаусе в Буросе, читала письмо от брата и никак не могла поверить, что прошло всего пять месяцев. Время тянулось, как в пожизненном заключении. И я не имела ни малейшего представления, когда же я увижу его снова — через месяцы… а скорее всего, годы.

В школе его определили во вспомогательный класс. Некоторых учеников он побаивался, особенно одного здоровенного парня по кличке Шланг. У этого Шланга ни с того ни с сего возникали припадки ярости, и он бросался на одноклассников, в том числе и на Роберта. Другие, слава богу, не обращают на него внимания. Но, может быть, к нему относятся хуже, чем ему кажется, потому что он не все понимает. Сконский диалект очень сильно отличается от нашего. Это как отдельный язык.