Моя Делия пропала, похищенная самым мерзким и безжалостным существом, какое я только видел. Пропала и исчезла моя Делия из Дельфонда, пропала и исчезла…. Надо мной сомкнулась чернота, но куда темнее было полное и беспредельное отчаяние.

Представление под названием «Сутенна и её двенадцать женихов», которое давали в крытом театре, вызвало бурный восторг зрителей. Вообще-то я очень любил эту трагедию, сюжет которой был известен почти по всему цивилизованному Крегену, однако сегодня она просто раздражала меня. Слова казались банальными, а произносимые нараспев фразы напоминали рифмовки уличных попрошаек. Трещина у меня на черепе зажила так же быстро, как и любая другая рана, нанесенная моему телу — весьма полезный побочный результат погружения в бассейн на реке Зелф, даровавшего мне возможность прожить тысячу лет.

Но какой толк, прок или благо от тысячи лет, если их не разделит со мной моя Делия Синегорская?

Я впал в странное психическое оцепенение. Сег был ранен, и сейчас его заботливо выхаживали. Здоровье и силы быстро возвращались к нему. Однако город Хикландун, где мы оказались волей судьбы, вызывал у него, похоже, странные чувства. Представьте, что почувствовал бы мой современник, обитатель глухого Корнуолльского захолустья, попади он в воссозданный кем-то Лондон времен Чосера.[16]

Что же касается Тельды, мне приходилось хитрить и изворачиваться, чтобы хоть немного отдохнуть от её постоянных сетований и слез. В данный момент она пребывала в убеждении, что я крепко сплю на вилле, в отведенных нам покоях. Это здание из красного кирпича и белого камня, прелестный образчик традиционной лахвийской архитектуры, располагалось на южном склоне города всего в десяти мурах ходьбы от его стен, что было весьма удобно.

Суттена, этакая крегенская Пенелопа, и тысячи уловок, к которым она прибегала, чтобы обмануть буйных скандалистов-женихов, утомляла меня не меньше Тельды. Дикий гнев, бушевавший во мне первые дни, усох и съежился, не находя цели обращения. Оглушенный болью, я страдал от бессмысленности существования. Без Делии вся вселенная ничего не значила.

Если вы удивляетесь, как это мы, трое безвестных бродяг, никого не знавших в этом городе, так удачно вышли из трудного положения и получили в безраздельное пользование уютную виллу — значит, вы понимаете мои тогдашние чувства. Юноша, которого я подобрал во время боя, занимал высокий пост в армии Хикландуна. Мне следовало понять это по его роскошному мундиру и высокомерным манерам, но тогда мне было не до того. Юный Хуан — так его звали, если отпустить все совершенно необходимые добавления в виде множества звучных титулов, званий и названий владений — приходился племянником царице города-государства. Нас познакомили с ней с соблюдением всех формальностей и церемоний, полагающихся по обычаю, но она все ещё оставалась для нас чужим человеком. И все же именно царица отдала приказ, чтобы с нами обращались хорошо — судя по всему, из благодарности.

Сег морщил нос при упоминании об этой женщине, но отказывался объяснять почему, а Тельда бранила его за это.

В том, что случилось, нет ничего чудесного. Любой боец знает, что оказав на поле боя более или менее серьезную услугу человеку в великолепном мундире или с какими-то иными знаками высокого отличия, он может ожидать весомой благодарности и выгод за этот поступок — ceteris paribus.[17] Мы спасли племянника царицы. Нас щедро вознаградили.

Впрочем, я с радостью спровадил бы всех племянников всех крегенских цариц на ледники Сикки, лишь бы вернуть себе Делию.

Чья-то ладонь коснулась моей руки.

— Это представление нагоняет на тебя скуку, Дрей Прескот?

— Я хорошо знаю эту пьесу, Хуан, и восхищаюсь её сюжетом. До меня доходили слухи, что фрагменты этого текста находили на глиняных табличках пятитысячелетней давности. Но нет, дело не в пьесе. Дело во мне самом.

Несмотря на свои несколько фатоватые манеры и полную неспособность сохранять самообладание на поле боя, Хуан был милым юношей, из которого могло выйти не просто что-то дельное, но действительно стоящее, дай только шанс.

— Если желаешь, — он рассмеялся, — можно найти развлечения погорячее.

Такого рода предложение я уже отклонял прежде в Зеникке.

— Спасибо, но не надо. Я немного прогуляюсь.

Мы покинули театр. Дева-с-множеством-улыбок — самая большая луна Крегена — выплыла из облаков, и город лежал, купаясь в её розовом свете. Вскоре взойдут близнецы, две меньшие луны, вечно вращающихся вокруг друг друга, и добавят сцене свой блеск. Когда мы вышли, озаренные потоком лунного сияния, от глубоких теней, скрывающих ниши в стене, неслышно отделились темные фигуры и пристроились нам в хвост. Это были телохранители Хуана, приставленные царицей — залог того, что её род не прервется, и источник адской досады для человека вроде меня, который желает побыть один.

Я заметил, что ни в одном из зданий в Хикландуне не было открытых двориков. Даже над маленькими висячими садами каждую ночь раскрывались своего рода раздвижные крыши. Над крышами натягивали тонкую, почти невидимую проволоку; её изготовление требовало от кузнеца многих часов кропотливой работы, в течение которых она вручную протягивалась и проковывалась. Карнизы и выступы ощетинились безобразными веерами зазубренных металлических кольев. Каждая деталь архитектуры была спроектирована так, чтоб не оставить ни одной незащищенной позиции на высоте. Всюду поднимались высокие тонкие башни-колонны, похожие на тюльпаны. На их вершинах располагались укрепленные наблюдательные пункты с островерхими крышами. Луковицы, купола, шпили изобиловали повсюду, но плоских крыш я не встретил ни разу. Никаких навесов с позолоченными верхушками столбов и тентами, какие встречались повсеместно в городах, где мне довелось побывать. Одним словом, ничего, что способно послужить насестом.

— Танцовщицы в «Шлин-ферэо» удивительно хороши, — заметил Хуан. Я отлично понимал, что он ещё не раскусил меня и не знает, как со мной обращаться. Но даже если бы его мнение меня волновало, я все равно не потрудился бы его просветить.

— Спасибо, Хуан. Но сегодня я не в настроении любоваться танцовщицами, как бы они ни были красивы.

В свете луны роскошные волосы Хуана, густые и вьющиеся, отливали необыкновенным цветом. Это был добродушный молодой парень, изумительно дружелюбный, несмотря на свое воспитание. Право же, сезон-другой с Хэпом Лодером и моими кланнерами Фельшраунга в Великих Прериях Сегестеса пошел бы ему на пользу.

Именно он рассказал мне историю этого города — настоящего живого анахронизма, пережитка цивилизации в диком краю варварства. Когда империя, выкованная Вальфаргом, пала из-за внутрисемейных распрей лахвийских правителей, города восточного Турисмонда стали оплотом культуры и как могли сопротивлялись захватчикам-варварам, ползущим из-за северных отрогов Стратемска. Некоторые из этих городов были разграблены и покинуты, и сейчас среди их руин обитали лишь лимы, степные волки и рисслаки. Другие существовали по-прежнему, но ныне их заселяли варвары — зверолюди и полулюди. И все же уцелели города, которые сохранили лахвийскую культуру и цивилизацию. Они развивались дальше, каждый своим путем, как острова света среди тьмы.

Но и они почти утратили память о прежнем Лахе.

Только легенды и сказки, да искаженная временем история, а иногда путешественник-авантюрист, обеспечивали хоть какую-нибудь связь с их древней родиной.

Рискну предположить: Вэллия и Пандахем — молодые державы, жадные, энергично расширяющиеся, утверждающие свою власть на восточном побережье, — найдут, что эта страна — отнюдь не легкая добыча, а их проникновения не станет лишь делом меновой торговли и меча.

Хуан, надо отдать ему должное, как мог пытался развеселить меня и вывести из моей непроглядной депрессии.