И в тот же день «Оливуца» ушла…

А на другой день с Бабушки сигналили, что идет купеческий бриг «Святая Магдалина» под гамбургским флагом.

– Слава богу, ребята! – объявил Завойко, работавший в нижней рубахе вместе с матросами и солдатами на мысу под утесами Сигнальной сопки. – Собирайтесь в кучу и становитесь на колени, молитесь богу. Это идет заказанный мной корабль с хлебом, ромом и прочими продуктами. А неприятель, очевидно, прозевал его. Но теперь у нас есть припасы и будет хлеб, и мы не пропадем.

Он решил, однако, что сначала надо отдать на пекарню старый запас муки, пролежавший года два на Камчатке, а свежую надо будет поберечь и кормить лучшим хлебом людей, когда начнутся бои.

О том, что на складе есть еще мука, на днях узнали все обыватели, когда было землетрясение и магазин, съехав с горы, развалился и пришлось носить муку на новый склад на глазах у всех.

«Где может случиться что-либо подобное? – думал Василий Степанович. – И при прошлых землетрясениях съезжали с горы то лавки, то казармы, о чем я писал в Петербург без объяснения причин, пусть догадываются сами и знают, что за земля Камчатка! А что прибыл Гаврилов, это хорошо. Он человек простой и без связей, но он солдатский сын и стоек, хотя все думают, что он вял, и хотя он друг моего врага Лярского, но лучшего командира на батарею я не желаю, и я найду ему место, где он будет героем и окажется незаменим!»

Екатерина Ивановна в черной кружевной шали, закрывавшей плечи и спину, шла под руку с мужем по гребню косы над прибоем. В июле месяце погода солнечная, но холодноватая и ветреная, как в Сибири в апреле. Вдали на кошке дотаивают черные льдины. Ветер метет песок через тропу, едва заметно натоптанную по высокому гребню. Так в пургу переметает снег через дорогу. Только волна морская, по-летнему веселая, бурная, могучая, время от времени накатывает снизу на отмель и затопляет ее, несется, разливаясь, вся в пене и ударяется в обрыв гребня, разнося по ветру водяную пыль и крупные брызги.

Сюда, на морскую сторону косы, ходила смотреть на прибой и слушать его шум Катя, когда была беременна. Теперь и это место, и шум, и вид прибоя, и волны, а может быть, со временем и само море будут напоминать о горе.

Вдали виднелся парус. Геннадий Иванович приостановился. Он давно заметил это судно. Из футляра, всегда висевшего у его пояса, он достал подзорную трубу и стал смотреть. Екатерина Ивановна ждала. Вид ее спокойный и кроткий. Лицо сильно осунулось, похудело и пожелтело. Глаза стали больше, и в них выражение недоумения. Катя знала, что муж ждет появления врага.

– Дай и мне посмотреть, – оживляясь, сказала она, когда Геннадий Иванович опустил трубу. Легкий румянец побежал по ее щекам. Как прилежная и умная хозяйка знает сад и дом, так и она знала все, что делается вокруг: море, течения, движение льдов, время хода рыбы, охоты на морских зверей, прилета и отлета птиц, колебания температуры, смену ветров, время прихода кораблей, прихода и ухода китобоев, их нравы. Ум ее запоминал все, чем интересовался и о чем говорил ее муж, она привыкла к здешней жизни и постигала ее, как бывает в те лучшие молодые годы, когда начинаешь жить. Она во многом разбиралась не хуже моряков. Живя на косе и постоянно бывая среди гиляков, она невольно усваивала некоторые их взгляды и привычки, находя их вполне пригодными для себя, как и многие образованные люди, попадавшие в среду туземцев. – А ведь это мистер Шарпер, мой друг, – сказала она по-французски, получив трубу от мужа, – я узнаю его по клотику[88]…

И тут же по ее лицу пробежала тень. Она вспомнила апельсины и кокосы. Как, бывало, радовались старику Шарперу! «Бедняжка наша так и не дождалась. Она любила апельсиновый сок с сахаром…»

– Ольге тоже понравятся апельсины, – сказала она через некоторое время, беря мужа под руку и как бы утешая его.

После смерти ребенка она терпеливо ждала приезда Геннадия. Муж – сильный, всегда стремящийся вперед, вдохновенный до самозабвения. Она готова была жертвовать собой его делу и ждать еще, несмотря на горе и нездоровье, мучившее ее после смерти дочери. Она верила, что он утешит ее, что события, которых он участник и свидетель, окажутся столь значительны, что ее горе, как бы велико оно ни было, отступит. Прибытие сплава всегда и всем в экспедиции представлялось заветной целью, а также избавлением от голода и опасностей. Катя ждала привычного общества, а с ним как бы возврата к дням юности, что провели они с сестрой в Иркутске в доме дядюшки после окончания Смольного института.

Геннадий явился сегодня чуть свет. Сплав прибыл! Николай Николаевич со своими образованными сотрудниками в стране, открытой ее мужем. Свершилось то, чего все ждали. Край занят и спасен! Морские пути открыты для больших плаваний. Муравьев и его товарищи говорят: «Амур – дорога в мир будущего!»

И вот они с мужем идут по гребню косы, где снова бурно и страстно грохочет прибой и где так часто гуляли они в первое лето своей совместной жизни, преисполненные чувства счастья и любви друг к другу, веря в свои цели, в людей и в будущее. Теперь они идут тихо к могиле своего ребенка, рожденного тут. Муж всю дорогу рассказывает о сплаве. Но жаль, что не прибыла Екатерина Николаевна. Правда, Николай Николаевич ничего подобного и не обещал. Но Кате казалось, что Муравьева не оставит мужа в таком путешествии. Это так прекрасно – проехать по всей великой реке! Впрочем, нельзя же обижаться, что Муравьева не приехала к Кате, муж объяснил, что опасались открытия военных действий, не представляли совершенно, что происходит на реке.

Но, оказывается, пост, который Геннадий осенью поставил с таким трудом на Сахалине, больше не существует. Его уничтожили не англичане! А наша эскадра…

А он так радовался, заняв Аниву! С каким восторгом рассказывал ей про айнов!

Она знала, что муж часто бывал недоволен Муравьевым, но в то же время боготворит его, не раз поминал, что, не будь Муравьева, и он бы ни минуты не служил тут. Геннадий очень озабочен. Его план войны не принят, но ведь он ждал этого. Исследования и движения к югу запрещены. Посты не оставлены.

Муж сух и жесток. Это клубок нервов и мускулов. Только он мог, изнемогая то от жары, то от холода и ливней, пройти на байдарке более тысячи миль навстречу сплаву против течения. Как он иногда носится на байдарке, гребет с темпераментом, как настоящий алеут! Но он может быть на ней неподвижным, как изваяние, только его железные руки работают методически, подобно машине. Она плавала с ним не раз, и бывало страшно. Они ходили когда-то в тихую погоду смотреть звериные лежбища.

У Геннадия рабочие руки – в рубцах и мозолях. Как любит она эти руки, и как она соскучилась по ним! И эту вечно тревожную голову, и этот мальчишеский взгляд, и эту живость и веселость взора, пылкость суждений. Слушая его, все невольно поддаются и увлекаются. Или – ненавидят.

Как он был обрадован, ступив сначала на палубу шхуны «Восток», а потом почти в тот же день, на борт великолепной губернаторской баржи. Муравьев явился с целой флотилией в сопровождении отличного войска. Да, этому можно позавидовать! Да, мы отвыкли от всего этого!

Но почему каждый его новый замысел сначала встречает сопротивление? Разве люди не могут его понять так хотя бы, как понимает она? Сразу, и поверить. Почему Николай Николаевич не принял его новых планов? И как теперь будет действовать моя «огненная голова»?

Геннадий странно сдержан. Он утаивает горечь. Но разве женщину обманешь? В самом деле он был сдержан. Говоря о несогласиях с губернатором и его штабом, он невольно восхищался виденными кораблями. Ему всегда удавалось донести к Кате свежесть своих лучших впечатлений, и он до сих пор был под влиянием бравых солдат, блестящего штаба, свежих, здоровых людей и тех огромных средств, которые сюда доставлены.

Он не согласен с губернатором и высказал это резко, грубо. В те дни он был подавлен, разбит. Наконец, эта ужасная весть. Когда он возвращался сюда, на душе было тяжело. Но с приездом домой настроение его вдруг переменилось. При виде ее лица, нежного и страстного, ее ясных глаз он неожиданно обрел силы. Ее поддержка была не только в преданности, доброте, заботе, в знании дела, которому он служил, но и в ее силе, власти над ним. Ее близость всегда возбуждала в нем необычайную жажду жизни. Она прекрасна, ради нее стоит трудиться, даже если бы все пришлось начинать сызнова. Даже если бы он был совсем разбит и опрокинут! Он более не чувствовал себя уставшим и подавленным, и он взглянул на дело и на себя ее глазами.