— Это доказывает то, что если бы вы видели все правильно, то заметили бы, что я бежал не затем, чтобы победить, а затем, чтобы бежать. Гора пришла ко мне, совсем как стоячие волны у Рогов. Я дал им прийти, ведь они больше меня. Я просто позволил им. Вы же набрасываетесь на воду так же, как набрасываетесь на гору — мстительно. От этого, мой друг, следует избавляться. Разве вы не понимаете? Все это игра теней, это ничего не значит. Но в один прекрасный день это приобретет смысл, и тогда, надеюсь, ваши глаза смогут все разглядеть как следует.

Унижение, причиненное бегом и болью в ступнях, разозлило меня. Я чувствовал себя, как ребенок, преданный вожатым скаутов.

— Я бежал легко, — проворчал я.

Он загоготал.

— Если бы вы бежали легко, плоско ставя ступни, то сейчас не страдали бы. Я ведь видел, что вы делали. Вы бежали, выгнув ступни, словно олень. Вы штурмовали гору, в то время, как вам следовало бы парить в нескольких дюймах над нею.

Хотя я был очень зол на него, но все же понимал, что он прав. Факт оставался фактом, мне было плохо, а семидесятипятилетний человек разбил меня на моем собственном поле. Я неправильно подошел к задаче. Мои бедные ноги колотили по горе вот именно мстительно.

Внезапно я сел и закатился смехом.

Ян молча стоял возле меня.

Вскоре мой смех истощился и сменился слезами.

Через некоторое время я поднялся, и Ян сказал:

— Чтобы выжить, поток должен двигаться, а человек — думать.

На следующий день, когда мы сидели на газоне перед «Каса Мария», Ян увидел мальчика, который пытался поймать ящерицу пальмовым арканом.

— Спорим, я поймаю ящерицу без аркана, — хихикнул Ян.

Но мальчик возразил:

— Нет, аркана ловить его.

Ян шагнул к дереву, где отдыхала большая зеленая игуана.

Мальчик сказал кисло:

— Ты не поймать его как так. Надо взять аркана ловить ящерица.

Ян смело подошел к ящерице и уставился в ее золотистые глаза. И человек, и пресмыкающееся замерли. Солнце припекало, пот катился по шее Яна, но он оставался неподвижным, как ящерица. В конце концов ящерица начала ползти к дереву. И тут рука Яна вытянулась, подобно броску змеи, и схватила ящерицу за горло. Смеясь, он протянул игуану мальчику, который спросил, как ему удалось это сделать.

— Зеленый ящериц очен шустрый, чтобы ловить рука, — сказал мальчик, в изумлении сжимая свой трофей.

— Нет, — сказал Ян, — рука всегда быстрее глаза. Но когда имеешь дело с существами, двигающимися быстрее руки, надо заставить их думать, что тебя здесь вовсе нет. И когда их внимание обратится на что угодно, кроме тебя, ты просто берешь их. Вот как я поймал ящерицу.

Позже я спросил его, от кого он научился этим трюкам.

Он объяснил, что перенял их от своего первого учителя «сокола», мастера по имени Хойер.

— Мы были в Карпатских горах, — сказал он, — и как-то поймали маленькую самку сокола. Мой учитель велел мне сесть рядом с птицей, привязанной к столбу в грязном амбаре, где мы собирались провести ночь. «Что бы ты ни делал, не отводи взгляда от глаз сокола», — приказал мне Хойер.

К сожалению, после того как я несколько часов бессмысленно смотрел в глаза сокола, меня сморил сон, и я уснул. Когда я проснулся, Хойер был очень сердит на меня. «Ты все погубил, — сказал он, — теперь я должен начать ее обучение с самого начала». Тогда он сел перед птицей сам и приготовился к состязанию. Вскоре птица и человек слились воедино: они сцепились глазами.

Сначала мне казалось, что эта связь существует только между глазами. Затем я осознал нечто более глубинное. Они соединились — не глаза в глаза, как я предполагал, — но душа в душу. Странно было наблюдать за двумя существами этой земли, столь различными и вместе с тем ставшими благодаря своей удивительной связи единым целым.

В конце концов, ближе к рассвету, птица устала. Один раз — всего один раз — она закрыла свои горящие глаза. И Хойер накрыл носатую головку рукой, затянутой в перчатку. Она не сопротивлялась — замерший сокол был покорен, его душа отныне принадлежала Хойеру. И теперь мы передаем душу этой птицы от человека к человеку посредством искусства «сокола».

Неделю спустя мы отправились в Синие горы, чтобы взобраться на утес, известный под именем Лестницы Иакова. Ян сказал, что это будет моим последним испытанием. Возможно, благодаря приобретенной мною физической форме восхождение было не слишком изнурительным, во всяком случае, так мне казалось, пока мы не добрались до самой «лестницы».

Перед нами возвышался утес из застывшей лавы. Снизу, примерно ярдов[6] на двадцать, вверх тянулись вырубленные выемки для рук, затем вертикаль прерывалась горизонтальной площадкой, так что альпинист оказывался вновь на твердой «земле». Трудность заключалась в том, что лестница напоминала лабиринт. Яркое солнце играло на граненых выемках, слепя глаза. Скользкая порода была похожа на черный фарфор. Один неверный захват рукой — и ты погиб.

— Помните, — предупредил Ян, — нельзя смотреть вниз. Представьте, что укрощаете сокола и не отводите взгляда от его глаз.

Я кивнул и начал восхождение.

Почти половину пути мне удавалось ни о чем не думать и сосредоточиваться лишь на трещинах в блестящей черной поверхности. Ян поднимался вслед за мной, цепляясь за те выемки, откуда я убирал свои ноги. У нас не оставалось ни места, ни времени для ошибки. Приходилось подниматься размеренно, дышать в унисон, двигаться непрерывно.

Затем на долю секунды мой взгляд отвлекся. Я увидел щель между моей грудью и стеной. В этой щели виднелась самая красивая долина из всех, какие мне приходилось видеть. Мы покинули эту долину, начиная восхождение. Там, внизу, трепеща под ветром, вспыхивали на солнце листья кофейных деревьев. Я разглядел сборщиков кофе, их желтые шляпы и грубые мешки; меня захватила красота открывавшегося вида, и мне и в голову не пришло, что это была красота смерти.

Я почувствовал потребность разжать руки и слететь вниз, в эту желанную щель, и в то же время ощутил присутствие кого-то, помимо Яна, и этот кто-то прижимал меня к телу горы. Я моментально понял, что это существо было женского рода. И тут прелестная долина скрылась из моих глаз. Пролетающее облако стерло ее, и я обнаружил, что прижимаюсь щекой к горячему камню. Таинственное существо заставило меня двигаться: я вспомнил блестящий глаз покоренного сокола и продолжил восхождение.

В ту ночь мы разбили лагерь на поляне орхидей. Сладкий аромат диких ямайских орхидей пропитывал ночной воздух, и сосновые ветки, которые мы жгли в костре, добавляли ему сладости. Разреженный горный воздух казался особенно прохладным и свежим после изнурительного подъема.

Я рассказал Яну о том, что случилось со мной на Лестнице Иакова.

— Да, — вздохнул он, — я здорово испугался. Вы некоторое время совсем не двигались.

— Я знаю, что у меня случился смертельный сон альпиниста, но она вернула меня к действительности.

Ян пристально посмотрел на меня сквозь пляшущее пламя.

Наконец он заговорил:

— Вы сказали, что «она» вернула вас к действительности.

— Это был дух той самки сокола. Она пришла ко мне. Соколиха.

Он долго молчал. Мы оба смотрели на пламя, на искры, на тишину, струящуюся между нами. Слова казались тогда слишком глупыми. Дул ветерок, напоенный крепким запахом горных орхидей, нас окружала ночь, непроницаемая, словно пучина, лежавшая под Бычьими Рогами.

— Друг мой, — сказал наконец Ян, — отныне вы будете предоставлены сами себе. Мне больше нечему учить вас.

— Мне хотелось бы, чтобы вы сказали мне еще одну вещь.

— Да? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Если она меня благословила — что теперь?

Он нахмурился.

— Она не благословила вас. И не прокляла. Она просто взглянула на вас. И теперь для вас начнется настоящая работа.

Когда мы вернулись из Синих гор, до старта триатлона оставалась всего пара дней. Я провел большую часть из них на берегу, медитируя. Ян приходил и уходил по своим делам. Он был дружелюбен, как обычно, но под его вежливостью ощущалась отчужденность. В утро моего отъезда в Кингстон его нигде не было видно. Полагаю, он так пожелал.