В пасмурный день раньше начинает смеркаться. Было уже совсем темно, когда под развалинами заброшенной часовни они встретились с полковником Дюшаном. Услыхав стук колес их кареты, он вынул из-под полы пальто переносной фонарь. Лошадь полковника была привязана к дереву чуть поодаль.

– Как дела? – спросила Гортензия, когда офицер подошел поближе.

– Пока что все идет по плану. Погода плохая, но море вроде спокойное. Не думаю, что сегодня ночью опять разыграется буря.

– А как вино?

– Кажется, там, в Торо, отведали его. Я только что слышал с мыса песни и смех. Веселятся, празднуют взятие Алжира. Ладно, хватит разговоров. Пора ехать. Я покажу дорогу.

Он вскочил на лошадь и поскакал по дороге, вьющейся по песчаным равнинам, а затем уходящей вниз, к сосняку и полям, засеянным гречихой. Глаза путешественников, привыкшие к темноте, различили слева каменное кружево колокольни. Вскоре показалась светлая полоса песчаного берега со скалами и изогнутыми деревьями по бокам. Берег был совершенно пустынен, а в густом кустарнике вокруг они без труда нашли место, где укрыть карету.

Полковник Дюшан тихо свистнул и дважды прокричал совой. Это был старый условный знак шуанов. Сколько раз он раздавался над этими пустынными просторами! Издалека с моря в ответ ему тоже прозвучал крик совы.

– Лодка здесь, – шепнул полковник. – Идемте! Когда мы уплывем, спрячьтесь возле кареты.

Они спустились вниз по склону к воде. Наступило время прилива, и песчаная полоса сильно сузилась. Они быстро добрались до ожидавшего их судна – большой весельной лодки. В темноте с трудом можно было различить в ней два силуэта: Франсуа Буше и его друга Ледрю. Полковник с Тимуром тоже залезли в лодку, и в несколько сильных гребков она отдалилась от берега, держа курс прямо к мысу в конце пляжа.

– Да сохранит их бог! – прошептала Фелисия, кутаясь в просторное черное пальто. – Теперь нам остается только ждать… и молиться.

Они медленно пошли обратно к кустам. Вокруг сгустилась кромешная тьма, в почерневшем небе не было видно ни звездочки, и только шум прибоя нарушал ночную тишину. Казалось, будто наступает конец света…

– Лучше бы поехать с ними, – прошептала Гортензия. – Ждать тут просто невыносимо.

– Мне бы тоже хотелось, но мы бы только помешали там…

Ветер становился все свежее. Ночная сырость пробрала их до костей, и женщины теснее прижались друг к другу, дрожа не то от холода, не то от волнения.

– Фелисия! Вам холодно?

– Немного. Главное – страшно. А если они так и не вернутся?

– Не надо думать об этом! Они сильные, решительные…

И опять лишь тишина и шум прибоя. Вот где-то вдалеке пролаяла собака, потом все стихло… И медленно, нескончаемо медленно потянулось время… Текли минуты, за минутами часы, а они даже не могли определить, сколько прошло времени; и чем дольше ждали, тем страшнее им становилось. Воображение с жестокой ясностью рисовало картины происходящего где-то там, за туманом: вот лодка причаливает к стенам крепости, вот люди с трудом взбираются вверх, вот крадутся во чрево замка, вот, может быть, бой, похищение больного (как трудно нести его, неподвижного, назад!), а вот непредвиденные ужасные случайности, к примеру, им на дороге попался какой-нибудь трезвый солдат или же слишком ретивый командир. Кто знает, вернутся ли вообще те четверо? Одно утешение: в ночи не раздалось ни единого выстрела…

Где-то пропел петух, и тут же послышался условный знак. Тихий протяжный свист и крик совы. В едином порыве обе выбежали из укрытия и бросились к берегу.

Бежали они неуклюже, ведь от долгого стояния затекли ноги…

– Вот они! – задыхаясь, шепнула Фелисия. – Получилось!

Но тут же осеклась. Освободители уходили вчетвером, и вернулось их тоже четверо. Где же пятый? Подавив стон, Фелисия кинулась прямо в море им навстречу, платье у нее намокло…

– Не удалось? – прозвучал ее голос, срывающийся от горя и слез. Твердая рука полковника Дюшана ухватила ее, не дала упасть.

– Он умер, графиня… Он умер у нас на руках и отдал вам вот это…

«Это» был массивный перстень с камнем. Сквозь слезы, застилавшие глаза, Фелисия даже не увидела его.

– Умер! О господи! Ради чего?

Гортензия тоже вошла в воду и поддержала подругу с другой стороны. Она и сама оплакивала этого юношу, умершего отчасти из-за нее.

– Он перед смертью просил вам сказать… «Пусть сестра не отказывается от жизни! Ни месть, ни тем более политика не стоят такой жертвы, как ее жизнь».

Небо на востоке чуть посветлело. Фелисия смотрела на занимающийся день, как на врага.

– Я все равно отомщу за него! Отомщу! Будь проклят король Франции! Он убил моего брата… моего брата…

И она забилась в рыданиях на руках у Гортензии.

Двадцать седьмого июля около одиннадцати утра дорожная карета, в которой ехали Фелисия и Гортензия, а вместо кучера дворецкий Тимур, добралась до заставы Пасси и остановилась перед массивным зданием с двенадцатью колоннами, некогда построенным архитектором Леду для караульной службы. Солнце уже палило вовсю, и солдат, подошедший к дверце, взмок под кивером и в суконном мундире с расплывшимися пятнами от пота. Запах пота проник через окошко в карету, и обе женщины недовольно поморщились.

– Откуда едете? – спросил он, глядя на толстый слой дорожной пыли, покрывавший экипаж.

– Из Нормандии.

– Лучше б вам там и оставаться. Небось веселее, чем здесь. А куда направляетесь-то?

– Ко мне, на улицу Клиши, – ответила Гортензия, не забывая о своем ирландском происхождении.

– Ну так вот, если б я был на вашем месте, то воротился бы обратно. Со вчерашнего дня в Париже неспокойно.

– А что происходит? – внезапно оживилась Фелисия.

– Да откуда мне-то знать? Вроде вызвали войска и приказали проверять всех, кто въезжает и выезжает. Ваши документы!

Тимур нехотя подал ему бумаги.

– А долго будете проверять? Жара такая, а тут дамы…

– Скажешь тоже! Не только дам печет. Извините, сударыни. Проезжайте.

– Вот, держите, выпьете стаканчик, когда освободитесь! – крикнула Гортензия, кинув ему монетку, которую солдат, широко улыбнувшись, подхватил на лету.

– Спасибо, мадам.

Экипаж покатил вдоль Сены. Движение здесь вроде бы было такое же, как в обычные дни. Проезжая под деревьями королевского сада, они ненадолго попали в тень. С самого отъезда из Бретани все трое жестоко страдали от жары и старались ехать лишь в самые прохладные часы, например, до полудня, чтобы к тому же не слишком утомлять лошадей.

Обратный путь получился невеселым, хотя Фелисия старалась сделать все, чтобы не обременять подругу своим горем. Но та и сама хотела разделить его. В пути они почти не разговаривали. Полулежа на своем сиденье, сестра Джанфранко Орсини погрузилась в тяжелые думы. С тех пор как на берегу она разрыдалась и чуть было не потеряла сознание, гордая Фелисия не проронила ни слезинки. От горя у нее даже прибавилось величия, и теперь она, как никогда, походила на римскую императрицу.

На площади Людовика XV возле сине-красных зонтиков, под которыми обычно торговали яблоками и кокосовыми орехами, царило некоторое оживление. Из рук в руки передавали газеты, которые бесплатно раздавал всем босой высокий парень в безрукавке. Фелисия велела остановить экипаж и подозвать его. Парень с улыбкой подскочил к карете.

– Хотите узнать новости, сударыни? Да вот они! И сегодня ни за грош!

В руки молодой дамы впорхнули две газеты, а необычный продавец уже убегал, выкрикивая:

– Новости! Последние новости! Да здравствует Декларация!

Фелисия дрожащей рукой развернула газеты. В «Насьональ» была опубликована громоподобная статья, принадлежащая перу господина Тьера: «Законная власть поругана, начинается всевластие силы… Послушание перестало быть святым долгом граждан…» Второй газетой оказался «Глоб». Газета слыла умеренной, но сегодня и здесь пылал костер в строках, вышедших из-под пера господина Ремюза: «Свершилось преступление. Под влиянием министров король подписал тиранические указы. Мы покоримся лишь силе. И от всей души обрушиваем проклятия на головы господ Полиньяка, Пейроне, Шантелоза, Капеля и иже с ними. Их указы не имеют смысла. Мы без колебаний вверяем дело защиты законной свободы законными путями в руки самой бесстрашной в мире нации…»