Она окинула взглядом раненого Библиотечного Рыцаря, грустного помощника библиотекаря и измученного заботами Высочайшего Академика.

«Но я также видела верность, мужество, дружбу и любовь».

Она улыбнулась взволнованным Плуту и Гильде, заметив краем глаза покрасневшего от смущения Феликса.

«Я взвесила всё добро и зло, совершённое Ксантом Филатайном, и хотя всё вышло иначе, чем казалось на первый взгляд… — она печально посмотрела на Ксанта, — я боюсь, что…»

Юноша побледнел ещё сильней, но не отвёл взгляда.

— Стойте! Погодите! — закричал кто-то.

По Задумчивому Саду пробежали удивлённые возгласы, и сквозь плотное кольцо толпы протиснулась молодая девушка.

— Но тебя же подбили!

— Мы думали, ты погибла!

А Магда Берликс в изодранном, грязном лётном костюме уже стояла перед Канкарессе.

— Простите, — обратилась к ней девушка, — но мне нужно сказать своё слово.

Хранительница внимательно посмотрела на Магду.

«Я слушаю».

Магда почтительно опустилась перед Канкарессе на колени, и та положила ей на лоб хрупкие руки.

«Ксант спас тебя из Башни Ночи, — проговорила Хранительница, и голос её зазвучал в ушах всех собравшихся в долине. — Несмотря на угрозу расправы, он проводил тебя в библиотечный стан, хотя знал, как его там ненавидят. Он сделал это не ради награды, он просто хотел выручить тебя из беды…»

Канкарессе оторвала от Магды просветлевшие глаза.

«Пришло время огласить приговор», — молвила она, и сад погрузился в тишину.

Хранительница повернулась к подсудимому и широко раскинула руки. Её длинные одежды засияли в солнечном свете.

— Добро пожаловать в Вольную Пустошь, Ксант Филатайн, — провозгласила она. — Добро пожаловать домой!

— Ах, — выдохнул низкопузый гоблин, повалившись на грязный каменный пол литейного цеха. Он скорчился от боли, а удары хлыста всё обрушивались на него с неослабевающей силой.

— Неотёсанный, неуклюжий, полоумный урод! — орал плоскоголовый охранник, сопровождая каждое определение новым ударом.

— Простите! Простите! — выл несчастный, но хлыст взрезал кожу, оставляя после себя кровавые следы. — Ой! Имейте великодушие! Пожалейте несчастного…

Испещрённый татуировками охранник гадко усмехнулся, но наконец-то перестал размахивать хлыстом.

— О каком великодушии ты говоришь? — проревел он. — Имей в виду, ещё один такой проступок, и тебе конец. Из-за таких лентяев, как ты, мы не укладываемся в сроки. Тебе понятно?

Низкопузый гоблин вжался в пол и не проронил ни звука — так сильно он был испуган. Он же не виноват, что оступился. В цехе было жарко, а бедняга так устал и ослабел от голода и тяжкого труда, что почти ничего не видел. Голова шла кругом, ноги сделались резиновыми, а мульды с жидким металлом такими тяжёлыми…

— Тебе понятно? — снова рявкнул плоскоголовый гоблин.

— Да, да, господин, он всё понял, — заверещал второй низкопузый гоблин, бросаясь на помощь брату. Схватив беднягу под руки, он помог ему подняться, стараясь при этом не касаться кровоточащих свежих ран. — Этого больше не повторится, господин. Даю слово.

Плоскоголовый гоблин презрительно сплюнул.

— День, когда я поверю вашему сброду на слово, будет последним в моей карьере, — бросил он. — Приберитесь здесь! — рявкнул изверг, указав на пол. Жидкий металл уже успел застыть, превратившись в фигуру неправильной формы.

— Эй, вы! — добавил он, пригрозив хлыстом притихшим крох-гоблинам. — Помогите им.

Трусливо поглядывая на вёрткий хлыст охранника, крох-гоблины подбежали к братьям, поднатужившись, подняли тяжёлую глыбу и потащили её к плавильной печи.

В цехе стоял нескончаемый шум, раздетые до пояса рабочие-невольники трудились не покладая рук. Кочегары и грузчики, плавильщики и чернорабочие вкалывали из последних сил, пытаясь выполнить установленную норму.

Брёвна и поленья летели в огонь, в плавильной печи руда превращалась в железо, свисающие с потолка тяжёлые мульды заполнялись жидким металлом и быстро охлаждались. Воя процедура занимала не больше часа.

И каков результат! Огромные кривые наточенные косы только и ждали, когда их вынесут из литейных цехов.

Бригада несчастных гоблинов с трудом дотащила свою ношу до плавильной печи.

— Раз, два, три. Бросай! — закричал один из крох-гоблинов.

Поднатужившись, бедолаги запихнули неподатливую глыбу в жерло печи. Раздался всплеск, шипение, повалил едкий дым, и негодный слиток растаял, как масло на сковородке. В тот же миг высоченный низкопузый гоблин повалился на пол.

— Вставай, — взмолился его брат, затравленно озираясь по сторонам.

— Не могу, Хиб! — последовал тихий ответ.

— Но ты должен, — не унимался Хиб. — Иначе они снова тебя изобьют. — Он покачал головой. — Я не могу потерять ещё и тебя, Румпель. Я устал от потерь. Раддера и Рила больше нет. Но ты должен жить.

ууууу!

Пронзительный гудок оповестил об окончании смены. Стук молотков и визг рашпилей стих, гоблины с облегчением побросали рабочие инструменты, уступая место следующей смене.

— Благодарение Земле и Небесам, — пробормотал Хиб. — Пойдём, Румпель. — Он потянул раненого за руку. — Пора отдохнуть.

Румпель с трудом поднялся на ноги и позволил вывести себя на улицу. Всё его тело было словно охвачено огнём, уши безвольно повисли, голова шла кругом.

Длинной вереницей утомлённые гоблины вытекали из дверей цехов, а мимо в противоположном направлении брели их несчастные сменщики. Пошёл дождь. Капли только бередили раны на теле низкопузого. После жаркой кузницы промозглый вечер обжигал Румпеля холодом.

— Я… б… б… больше не м… м… могу… — запинаясь, пробормотал он. Его истощённое тельце сотрясалось от кашля, с которым на Опушке Литейщиков все рабочие были знакомы не понаслышке.

Хиб искоса поглядел на брата. Он отметил неестественную бледность его кожи, тёмные круги под глазами и слезящийся немигающий взгляд, свойственный тем, кто уже глядит в другой, более счастливый и безмятежный мир. Такой взгляд он уже видел у Рила и Раддера незадолго до их смерти.

— Потерпи, братишка, — попросил Хиб. — Я перевяжу твои раны и отыщу какую-нибудь снедь. — Он слабо улыбнулся. — Всё будет хорошо, вот увидишь. — Больше всего на свете Хиб хотел бы сам верить в то, что говорит.

Дождь разошёлся не на шутку, братья по колено увязли в грязи. Но вот показался сарай, который успел стать домом для них и ещё семнадцати невезучих гоблинов. Хиб помог Румпелю подняться по трём шатким ступеням и толкнул дверь.

В лицо пахнуло затхлым запахом гниющей соломы, крови и пота. Гоблины ввалились внутрь.

— Закройте дверь! — буркнул кто-то и зашёлся раскатистым кашлем, который тут же подхватили другие обитатели сарая.

— Тихо! Тихо! Да тихо же вы, проклятые! — закричали из дальнего угла.

Хиб дотащил Румпеля до соломенных тюфяков, заменявших им тёплую постель. Позабыв на миг о кровоточащих ранах, Румпель рухнул на тюфяк и тут же взвыл от боли.

— Замолчите вы! — снова раздался чей-то раздосадованный крик. — Я пытаюсь уснуть!

— Сам умолкни, — последовал недовольный ответ, и в сторону ворчуна полетела увесистая горсть песка. — Если не можешь уснуть, значит, плохо работал!

Поскольку в сарае жили рабочие разных смен, всегда случались такие накладки. Пока одни пытались заснуть, другие только приходили с дежурства, пили, ели, шептались о чём-то, умирали.

Хиб опустился на колени рядом с братом, вытащил из кармана штанов маленькую баночку и открыл крышку. Несмотря на то что баночка была почти пуста, воздух тут же наполнился сладким ароматом живительного ягодного бальзама. Облизав грязный палец, Хиб поскрёб по стенкам, дну и горлышку банки.