— Какая еще пленка? — быстро спросил он.

— Та самая, на которой записан твой телефонный разговор с этим Панитаиди, когда ты обещал ему продать меня, а предварительно сделать хитрую операцию.., которая потом дает злокачественную реакцию. За сколько ты меня продал, Алеша? За сто тысяч долларов? Или, может, за двести?

Гапоненков посмотрел на нее неопределенным, туманным взглядом и чуть пошатнулся, как от легкого тычка в грудь.

— Я старалась как-то убедить себя, что Свиридов ввел меня в заблуждение.., что такого не может быть.., что такого просто не бывает. Я даже принимала кокаин. Я поверила.., но все рухнуло, когда я поняла, куда ты меня привез.

Гапоненков покачал головой и выговорил с болезненным полуистерическим смешком:

— А еще говорят, что на свете перевелась настоящая любовь. Почему же ты так меня любишь, если я такое чудовище? Ведь я вижу по твоим глазам.., любишь.

— Я ненавижу себя за то, что никак не могу оторваться от тебя, — пробормотала она. — Я пыталась полюбить Володю Свиридова.., он несравненно лучше тебя, мне даже показалось, что я смогла сделать это… что в моем сердце что-то шевельнулось и перевернулось.., и ты перестал существовать для меня. Господи.., ведь ты начал осуществлять свой жуткий план уже тогда… когда притворялся пьяным в ресторане.

Даже Свиридов не понял, что ты играешь… выслеживаешь, что ты трезв, как богемское стекло. А я уже тогда понимала, что эти игры кончатся смертью.

— Ты не в себе, — с сожалением проговорил он, — но слишком поздно.., слишком поздно. А ведь я действительно хотел быть с тобой.

Она приблизилась к нему вплотную и положила ладонь на рукав его пиджака.

— Откажись от своего безумия, Алеша.

Сейчас, здесь. Еще не поздно. Тогда я еще смогу спасти тебя от неминуемого…

Она посмотрела на него тоскливо и жадно, как-то беспомощно, по-детски скривив уголок рта.

— Ты — меня? — Гапоненков попытался было усмехнуться, но из горла вырвался только какой-то сухой клекот. — От чего… вернее, от кого?

— Все подстроено, — коротко выдохнув, сказала Наташа, — тебя ведут от самого «Менестреля». Каждое слово, которое ты сказал мне или Лукинскому, слышал Свиридов. Он слышит нас и сейчас. Я прикрепила тебе на одежду «жучок». Вон он.

Лицо владельца «Сапфо» прояснилось.

Он взглянул на Наташу с какой-то смесью презрения и жалости, брезгливо смахнул с пиджака подслушивающее устройство и раздавил его ногой, как вредоносное насекомое, а потом проговорил громко и решительно, словно переходя какой-то Рубикон себе в самом:

— Нет, он уже нас не слышит. Но я подозревал что-то подобное. Впрочем, господин Свиридов больше не послужит манекеном для твоих любовных потуг. Мне звонил Келлер, он сообщил, что Свиридов обезврежен.

— Это как — обезврежен? — запнувшись на середине фразы, спросила она.

— Мертв.

Она отступила к двери и рассмеялась будоражаще высоким безумным смехом. Потом так же неожиданно оборвала его и тихо произнесла:

— Ты будешь гореть в аду, Алеша.

* * *

— Ты будешь гореть в аду, — сквозь зубы повторил Свиридов и повернул руль направо — туда, где белел фасад лучшей в городе хирургической клиники «Гален».

— Вот их тачки! — возбужденно проговорил отец Велимир, который уже снял с себя рясу, обнаружив под нею черные брюки и черную же плотную джинсовую рубашку и став соответственно просто Афанасием Фокиным. Потому что с утратой церковного одеяния с него слетали всякие признаки той и без того крайне скудной святости, что с грехом пополам — в буквальном смысле этого выражения — наличествовала в нем, скажем, при служении литургии в храме.

— Ничего, еще не поздно, — процедил Влад.

— Микрофон отключился, — сказал Фокин. — В чем дело?

— Наверно, они сняли с Наташки одежду, и с микрофоном что-нибудь случилось, отцепился или расконтачился. А второй, уже на одежде Гапоненкова, она сама ему показала, — бесстрастно сказал Влад, — готовят ее к операции.

— Или трахают, — проворчал Фокин, выскакивая из машины.

— Хорошо, если так. Это ей все-таки более привычно, чем хирургические операции по новым технологиям.

Они прокрались мимо дремавшей в своем джипе охраны и добрались до дверей больницы.

Охранника на входе., имевшего глупость приоткрыть им предварительно зафиксированную на цепочку дверь, одним движением вырубил Фокин. Разумеется, перед этим ему не составило труда выдернуть упомянутую цепочку с корнем, поддев дверь здоровенным плечом. Все это в пределах полутора-двух секунд.

Они бесшумно пролетели по коридору, до полусмерти напугав мирно обходящую палаты дежурную докторшу, и поднялись на второй этаж, где наткнулись на одного из охранников господина Панитаиди. После непродолжительных попыток узнать, где же находится Гапоненков и Наташа, выяснилось, что ничего полезного узнать не удастся, поскольку бодигард, будучи греком, не смыслит по-русски ни бельмеса.

Следующим пунктом программы оказались два охранника, приехавшие вместе с Гапоненковым и теперь дежурившие в коридоре с «пушками» наготове.

Впрочем, оружие им не пригодилось, благо для того, чтобы задействовать его, им понадобилось бы куда более быстрое соображение и несравненно более оперативная реакция. Они оказались русскими, и после небольшого внушения, сделанного одному из парней, Свиридов и Фокин узнали, что подготовка к операции ведется в палате напротив и что Гапоненков все еще там.

Отправив и второго охранника вдогонку за своим товарищем, то есть в недолговременный, часа на два, коматоз, Влад велел Афанасию стоять перед дверью, а сам бесшумно открыл дверь палаты и оказался в маленьком «предбанничке», аккуратно выложенном белым с прожилками под мрамор кафелем.

Тут стояли носилки на колесиках, а возле них возился человек в белом халате, по всему видно — санитар. А на носилках лежал другой человек, прикрытый белой простыней. По тому, что он дышал, и по очертаниям его фигуры Влад сделал два ценных вывода, а именно — что это не труп и что это явно не Наташа.

Тихо проскользнув мимо санитара, он открыл следующую дверь и очутился уже в операционной.

Он сразу узнал всех, кто здесь находился.