Воображала снова лицом к зеркалу, ласково проводит по нему рукой, говорит с тихим восторгом:

— Красивая штука, правда?!..

В зеркале отражаются хрустальные подвески мобиля. Они дрожат, переливаются, камера сосредоточена на них, отражение Воображалы становится нечётким и пропадает.

*

Смена кадра

*

За окном — глубокая ночь. Мигание неоновых рекламных иероглифов, беззвёздное небо, чёрные громады домов с редкими пятнами светящихся окон. На подоконнике сидит Конти, курит, зажигая одну сигарету от другой, смотрит в ночь. В номере полумрак и тишина, только чуть позванивают мягко мерцающие подвески мобиля.

Воображала спит, свернувшись на огромной кровати, светлые волосы разметались по подушке, лицо повёрнуто к стене. На затылке — яркое пятно света от маленького бра. Конти долго смотрит на это пятно, единственное в тёмной комнате, с забытой сигареты осыпается на пол столбик пепла. Осторожно встаёт, крадучись, подходит к кровати, наклоняется.

Но Воображала спит, уткнувшись лицом в подушку.

Конти пожимает плечами.

Выключает свет…

*

смена кадра

*

Яркое солнечное утро. Конти выходит из душа с полотенцем через плечо. Замирает, глядя мимо камеры (та разворачивается, прослеживая его взгляд). Воображала спит, но теперь она лежит на спине и мешает лишь поднятый локоть закинутой за голову руки.

Конти на цыпочках приближается к кровати, наклоняется. Крупным планом — её лицо, мозаика разнокалиберных шрамов. За прошедшие годы они побледнели и стали еле заметны, но перекос глаз и рта усилился, верхняя губа из-за него выглядит слишком короткой и не закрывает мелких неровных зубов.

Конти выпрямляется. Осторожно делает шаг назад. Задевает мобиль. Десятки сверкающих подвесок приходят в движение, мелодично звеня. Воображала потягивается, глубоко вздыхает и открывает глаза.

Звон усиливается до пронзительности, начинает вибрировать.

Её лицо дрожит, плавится, стремительно меняясь, секунда — старая маска, секунда — новое, с улыбкой. Дрожь убыстряется, постепенно сходя на нет вместе с затихающим звоном.

— Привет! — говорит Воображала, садясь на кровати и сонно поводя плечами. Оборачивается к зеркалу. Там мелькает отражение её настоящего лица, потом стекло подёргивается рябью, успокаивается. Улыбка отражения сонная и счастливая, требовательно взлетает указующий пальчик:

— Па-а-ап! А давай и нам такое. а?!

Камера надвигается на зеркало, заостряя внимание на фигурной резьбе по краю, потом отступает.

*

Смена кадра

*

Крупным планом — фигурная резьба по краю большого, во всю стену, зеркала. Свет приглушён, комната другая. На столике — книжки вперемешку с игрушками, на спинке стула висят небрежно брошенные белые легинсы, на сиденье — ботинок с роликовым коньком.

Из-за приоткрытой двери доносится захлёбывающийся восторгом голос Врача — камера потихоньку идет на звук, минует дверь, пересекает узкую площадку, заглядывает через перила вниз.

Конти и Врач сидят за тяжелым столом темного неполированного дерева в холле первого этажа. Вернее, сидит один Конти, Врач же бегает от стола к окну, попеременно хватая себя то за бороду, то за остатки шевелюры.

— Вы хоть понимаете, что вы натворили? Да нет, вы не понимаете, вы просто не можете понять! Экстрасенсы — ха! Это даже не локальные магико-гипнотические проекции Месмера и уж тем более не технические иллюзии Коггерена! Я бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами! Активная самотрансформация, подумать только… И если бы только само… Это же власть — не глупая власть королей или президентов, нет, власть настоящая, стихийная и безграничная, власть не только над людьми и предметным миром — власть над самими законами природы! Да такой власти не мог себе представить ни один император! Калигула был несчастен, потому что хотел луну. А представьте на минутку, что луну захочет ваша дочь?.. А если не луну?.. Страшный риск! Невероятный! Но, вместе с тем, и шанс, может быть — единственный! Посмотрите на мир вокруг! Мы же катимся к катастрофе. Озоновые дыры, кислотные дожди, кризисы-дефолты, с каждым годом всё больше больных детей, вечером опасно выйти на улицу, детская преступность, психические расстройства… И ваша дочь… Растущая, развивающаяся, обладающая силой невероятной мощности… Если её вывести на правильный путь… Опытные воспитатели, лучшие психологи, никаких дилетантов! Страшно даже представить, что она может натворить, если вдруг… Наркоман с ядерным чемоданчиком — и то не так страшен. Детям свойственна немотивированная жестокость, они при этом даже не злы — просто не способны предвидеть последствий, осознать значение. Это не опасно, когда рядом есть взрослые, когда они контролируют, оберегают, исправляют. Но способны ли вы контролировать? Способны ли устранить нанесённый ею вред? Даже в том идеальном случае, когда сумеете этот вред обнаружить?.. Вопиющая самонадеянность, просто-таки преступная! И о чём вы только думали, когда подстраивали эту штуку с зеркалом?!

Глава 4

У Конти очень усталый вид, и чем большим энтузиазмом разгорается Врач, тем большая безнадёжность проступает в выражении его лица. Наконец он поднимает голову, морщится, глаза у него совсем больные.

— Это была случайность, — говорит он, и голос у него тоже страдальческий и усталый, — Ну почему вы всё время всё переиначиваете? Я заказывал без зеркал, специально оговорил, они просто перепутали номера… Какая опасность, о чём вы? Тоська — хорошая. Добрая. Послушная. Вы же её совсем не знаете…

— А вы? Вы сами её знаете? Можете с чистой совестью дать гарантию, что её способности не будут обращены во зло? Молчите, да? Скажите откровенно, вам за эти годы ни разу не было страшно?..

Конти молчит, кладёт подбородок на сцепленные пальцы. Крупным планом — его глаза.

*

Смена кадра

*

Дребезжание музыкального автомата, гул неясных голосов, приглушённый звоном стекла.

Камера отъезжает, теперь Конти моложе и без усов, но глаза такие же несчастные. Он сидит у стойки бара на высоком табурете, перед ним — наполовину пустой стакан. На соседнем табурете — мужчина лет сорока, прилично одетый, но весь какой-то помятый. Пиджак висит, как с чужого плеча, жёваный галстук сбился на сторону, рубашка перекошена и даже лицо скукожено вечно недовольным выражением. Он ноет, выбрав Конти в качестве собеседника и нисколько не смущаясь его безучастностью:

— … такие засранцы, просто вылитая мамочка, и всё время — дай, дай, дай! Словно я их печатаю! Весь день эта нудиловка, шеф скотина, всё ему не так, другие — что, лучше, что ли?! Домой идёшь, думаешь — отдохну! Как же! Дома то же самое, мамаша её — стерва, так и строит из себя, что я ни сделаю — всё в штыки… А хабалка эта, моя дражайшая… Тоже — та ещё… Нет чтобы поговорить о чём, в кино там сходить… стерва!.. Вечно в бигудях и халате, и всё время жрёт, и куда в неё только лезет! И смотрит так, словно я — насекомое. И детей своих так же воспитала, они меня ни в грош! Целый день ради них пашешь — и хоть бы спасибо сказали, хоть бы поговорили с папочкой! Нет, только — дай! Наушники напялят — и разговаривай сам с собой, пока не свихнёшься. Так и сидишь весь вечер, в телек уткнувшись…

Над стойкой висит небольшой телевизор. На экране идёт шоу-конкурс на «Мисс Чего-то там», много музыки, ярких красок, красивых улыбающихся девушек в купальниках. Сначала они даны мельком — ни лиц, ни фигур не разобрать, лишь сияют одинаковые голливудские улыбки, но потом одна приближается, занимает собою весь экран.

*

Смена кадра

*

Выбранная девица мелькает в разных ракурсах — в фас, в профиль, в полный рост…