— Боюсь, что тебя все-таки будут звать Бенни, — твердо сказал ей Фелтерин. — Иначе ищи себе других хозяев.

Собака заколебалась. Словно и она вправду готова была скорее уйти, чем отзываться на свою новую кличку. Но тут в служебное помещение театра вошел Молин Факельщик, и это решило дело. Псина глянула на Молина, на Фелтерина, трижды ловко подпрыгнула, перевернувшись в воздухе, и исчезла за кулисами прежде, чем Молин вышел на сцену.

— Прирожденная актриса, — заметил Фелтерин, взъерошил волосы Лемпчина и перенес все внимание на своего патрона.

— Я слышал, — сказал Молин без всякого вступления, — что Розанда собирается побывать в театре. Не могли бы вы заранее предупреждать меня в те дни, когда она соизволит присутствовать, чтобы мне с нею не встречаться?

Факельщик казался смущенным.

Словно каким-то чудом, все пошло на лад (а в Санктуарии ничего хорошего без чуда не бывает). Статейки Вомистритуса висели на прежних местах, но его ядовитые комментарии почти не повлияли на сборы. Конечно, кое-кто принял критику за чистую монету и остался дома, но не меньше было и таких, кто, наоборот, устремился в театр посмотреть, что же это за пьеса, которую так ругают.

Лало прислал окончательные эскизы декораций к «Венчанию горничной». Это оказалась его лучшая работа за последнее время.

Цветочная беседка в сцене свадьбы была прелестна, и все заинтересованные лица кинулись готовить костюмы и реквизит.

Леди Сашана оказалась не только прекрасной и восторженной, но и весьма способной ученицей. Когда переодетая школьница пела серенаду, Глиссельранд действительно краснела. А это немало для актрисы, которая играла эту роль более пятидесяти раз.

Что же до Миртис, она была очень рада предоставить талант одной из своих юных протеже в распоряжение театра. Да и девушкам ее нравилось играть невинных подружек на свадьбе горничной. Не говоря уж о том, как это их забавляло.

— Единственная проблема — в той песне, которую они поют, — говорила Миртис. — Там ведь говорится о невинности и целомудрии. А среди зрителей могут оказаться их клиенты. И стоит им рассмеяться, как жены их могут обо всем догадаться!

Лемпчин обнаружил, что его собака на лету схватывает любые трюки. Вскоре он убедил Глиссельранд пошить собачонке попонку, и Бенни дали роль — в сцене свадьбы.

Мастер Чолландер заехал в театр. Он привез партию мастики и сообщил, что Вомистритус потребовал назад половину денег, которые выплатил за право владения растворителем, на том основании, что мастер воспользовался им без разрешения, чтобы освободить Розанду, Раунснуфа и Лемпчина.

— Я долго с ним спорил, — рассказывал Чолландер, — но потом решил, что в конце концов деньги вернуть все равно придется. Но это не страшно — он действительно отвалил кучу золота! Правда, я заставил его писать на каждом листке, что клей опасен и практически не смывается. И сказал, что, если он откажется, я за последствия не отвечаю.

— И что, он согласился? — поинтересовался Фелтерин.

— О да! — сказал Чолландер. — По-моему, ему даже нравится мысль о том, что он распространяет по Санктуарию что-то опасное. Может, думает, что от этого он выглядит более внушительно?

Незадолго до снятия со сцены «Падающей звезды» на столике в гримерной появился небольшой кошелек — с золотом. Лемпчин не помнил, чтобы он впускал Ишад, но тем не менее в записке, прилагавшейся к кошельку, говорилось, что этот «маленький подарок» от нее. Глиссельранд заметила, что она очень рада тому, что бедная застенчивая дама не только дождалась лучших времен, но и, судя по размеру «подарка», эти времена пришли к ней надолго.

Глиссельранд закончила красно-оранжево-фиолетовое покрывало и однажды, после особенно удачной репетиции, преподнесла его Сашане, которая приняла дар с благодарностью. Потом она, правда, потихоньку спросила у Эвениты, нет ли у нее чего-нибудь от головной боли. Эвенита, у которой тоже было такое покрывало, сбегала к аптекарю и взяла несколько листочков, кашица из которых снимает напряжение в глазах.

После последнего представления «Падающей звезды» устроили небольшую вечеринку для труппы и нескольких друзей, а потом началась серьезная подготовка к новой премьере. Старые декорации пошли на слом, дерево — на дрова, холст — в огонь.

В театре звучали зазубриваемые реплики и воняло краской.

Лован Вигельс и леди Розанда письменно выразили свои сожаления по поводу того, что не успели побывать на представлении предыдущей пьесы, и попросили оставить им лучшие места на премьере «Венчания горничной». Возникла проблема. Лучшие места, разумеется, находились в губернаторской доже, и на премьере там должны были восседать принц Кадакитис и Бейса Шупансея. А Раунснуф заверил Фелтерина, что ранканцы из «Края Земли» не питают особой любви к этим высокопоставленным особам.

Фелтерин, как всегда в щекотливых обстоятельствах, спросил совета у Глиссельранд, и она быстренько состряпала записочку, в которой выражала сожаление по поводу того, что лучшие места — в губернаторской ложе, и они забронированы для принца и Бейсы, которые непременно должны быть на премьере.

— Разумно ли упоминать об этом? — спросил Фелтерин, читая записку.

— Ты читай, читай дальше! — приказала жена.

Далее в записке выражалось сожаление по поводу того, что в театре нет второй такой же ложи, и упоминалось о том, что в Рэнке, в театре, которым владела труппа, их было целых три: одна, королевская, в центре, а две — по бокам сцены, где сидели почетные гости и друзья труппы. Затем вежливо испрашивалось, угодно ли будет Ловану Вигельсу заказать губернаторскую ложу на второй день премьеры, или он предпочтет взять ложу попроще в первый, причем подчеркивалось, что многие знатоки предпочитают посещать новые спектакли на второй день, когда нервозность, вызванная премьерой, поуляжется.

Фелтерин улыбнулся.

— У тебя талант рекламного агента! — заметил он. Глиссельранд усмехнулась.

— Среди прочих, дорогой мой!

Репетиции продолжались. Костюмы и декорации были уже готовы. Не успели оглянуться, как подошел день премьеры. Лован Вигельс и леди Розанда предпочли взять губернаторскую ложу на второй день, Молин Факельщик сопровождал принца и Бейсу в первый, и все шло гладко, как по маслу. Но к концу первого акта свершилось невозможное!

— Это он! — воскликнул Раунснуф, игравший слугу, который потом оказывается отцом жениха. Женихом был Снегелринг. — Точно, и ржет! Вы только гляньте! Видите, видите вон того толстого урода? Это Вомистритус! Ему нравится спектакль! Подумать только!

Фелтерин выглянул в дырочку в занавесе и был вынужден согласиться, что Вомистритус действительно толст и уродлив. Лицо его напоминало перезрелую дыню. У него было несколько обвисших подбородков, а сероватый цвет кожи заставлял предположить, что он регулярно совокупляется с трупами. Короткие и толстые пальцы, влажные от пота, сжимали подлокотник кресла, глаза навыкате были налиты кровью. Полураскрытые губы отвисли.

Может, у него еще и слюни текут? Когда он улыбался, станови лось видно, что зубы у него гнилые, а улыбка напоминает акулью.

На нем было свободное одеяние цвета гусиного помета, не скрывавшее его полноты.

Сидевшая рядом с ним девушка, напротив, была хорошенькой. Ей явно заплатили за то, что она составит ему компанию.

— А вдруг он окажется порядочным критиком? — спросила леди Сашана, очаровательная в своих голубых атласных штанишках в обтяжечку и белом парчовом камзоле.

— Порядочным? — переспросил Снегелринг. Он стоял рядом с Сашаной, но ему до сих пор не удалось привлечь ее внимания — она-то знала, что под париком у него намечается лысина.

— Ну да, — сказала Сашана. — Вдруг он действительно пишет то, что думает? Представляете, просыпаемся мы завтра, а по всему городу расклеены восторженные отзывы!

— Такое бывает, дитя мое, — заметила Глиссельранд, — но редко, очень редко. Не думаю, что критики ходят в театр, надеясь увидеть плохую пьесу. Но они видели столько пьес, что восприятие у них притуплено. Полагаю, они похожи на куртизанок: всегда надеются на что-то особенное и по большей части разочаровываются. «