Да, похоже, Лань Гуй не стрит ждать от жизни чего-либо великого. В холодном отрезвляющем свете дня ее мечты заполучить в мужья провинциального наместника выглядели весьма призрачными. А теперь тупая гордость отца не позволила ей выйти замуж и за молодого Баррингтона. Он оказался никуда не годным родителем! Продав Чжан Цзиня, он оставил ее совеем без друзей. С Дэ Шоу у нее мало общего, а Гай Ду еще ребенок.

Лань Гуй чувствовала себя безмерно одинокой.

— К сожалению, вся эта история кажется мне малорадостной, — заметил Мартин Баррингтон, оглядывая своих приемных детей. — Я считал тебя, Джеймс, ответственным человеком.

— Влюбиться — это, по-вашему, безответственность, дядя?

— Разумеется, если это вызывает разлад. — Мартин смущенно кашлянул, вспомнив свой, ведома неоднозначный поступок. — Но, возможно, ты не сумел совладать со своими чувствами. Тут ничего не поделаешь, однако самое неприятное в том, что произошла размолвка именно с Хуэйчжэном, другом нашей семьи с незапамятных времен. Нам остается только надеяться, что он вернется с войны с несколько иным настроем.

— Тогда я намерен обратиться к нему вновь.

Мартин строго погрозил ему пальцем:

— Ты не сделаешь ничего подобного, молодой человек. Я категорически запрещаю тебе это. — Он помахал письмом, которое ему показал Джеймс. — Вот здесь однозначный отказ. И закончим разговор. Я требую самых серьезных заверений, что ты никогда не вернешься вновь к данному вопросу, или мне придется удалить тебя отсюда насовсем. А теперь расскажи-ка мне о движении этих тайпинов. На основании слухов, дошедших до Нанкина, я сделал заключение, что это нечто более серьезное, чем обычный мятеж из-за недовольства налогами.

— Ты прав, — подтвердил Джеймс. — Все намного серьезнее. По всей видимости, движение зародилось среди народности хакка в провинции Гуандун, но не в прибрежных, а в глубинных, внутренних районах. Тебе известно, что хакка всегда считали себя притесняемыми как китайцами, так и маньчжурами. Так вот, теперь они выдвинули своего собственного вождя по имени Хун Сюцюань.

— Кого, ты сказал? — воскликнул Мартин.

— Хун Сюцюаня.

— Боже мой! Да я знаю его. Именно он затеял все те неприятности в Кантоне. Похоже, он считает своим долгом освободить Китай от засилья маньчжуров.

— Более того, — заметил Джеймс, — сейчас он претендует на звание сына Бога.

Мартин помрачнел:

— Бога? Какого Бога?

— Нашего Бога, дядя Мартин. Христианского. Он заявляет своим сторонникам, что его прислал «Отец», дабы изгнать маньчжуров из Китая и вернуть самих китайцев к их первозданной чистоте. По большому счету, в том, что он проповедует, много от примитивного христианства. В общем-то известные всем истины: справедливое распределение благ, запрет на прелюбодеяние или внебрачное сожительство… Но это находит отклик у людей, поддерживающих его, и таких — массы.

— Так-так, — задумчиво произнес Мартин. — А знаменные не очень-то успешно справляются с ним, насколько я слышал.

— Они стараются удержать восставших южнее Ханчжоу, — пояснил Джеймс. — Как мне видится, они считают, что, продлись такое положение достаточно долго, и Хун Сюцюань утратит поддержку населения.

— Гм… — только и промычал Мартин, погружаясь в размышления. — Хун Сюцюань замахивается на весь мир. Он всегда стремился к этому. В 1840 году он хотел, чтобы я пошел с ним. Я бы многое отдал, чтобы наладить с ним связь теперь.

— С бандитом, дядя? — ужаснулась Джоанна.

— Ну, если его не остановят знаменные, а я слышал, такое вполне возможно, то в один прекрасный момент он перестанет зваться бандитом, не так ли? Таков неписаный закон этой страны. Когда он установит контроль над Гуандуном и южной Аньхой, с этим человеком придется считаться. Мы будем вынуждены иметь с ним дело, и нашим преимуществом станет то, что мы с ним знакомы.

— Съезжу-ка я, пожалуй, к этому человеку. — Джон Баррингтон взглянул на сводного брата. — Здесь мне делать особенно нечего, разве что выписывать фактуры. К тому же, благодаря моей китайской крови, а также известному имени, мне не будет препятствий в пути.

— Твоя мать закатит истерику.

Джон хитро улыбнулся:

— Тогда не говори ей. Хотя бы до тех пор, пока я не уеду.

Мартин озадаченно потер щеку.

— Дай мне подумать над этим. — Он поднялся и, подойдя к перилам веранды, стал глядеть на реку.

Ли Чжунху уставился на евнуха.

— Еще одно глупое животное, — заявил он.

Итак, первый ход. Чжан Цзинь знал, что он самый привлекательный евнух из шести сотоварищей, выставленных на торги.

Вэнфэн знал это не хуже.

— Молодой, — подчеркнул он, набивая цену, — здоровый. — И добавил с ударением: — Незараженный.

Ли Чжунху обошел юношу кругом. Он был китайцем. А судя по его шикарному дому, богатой одежде и многочисленным слугам, к тому же состоятельным человеком. И всё равно передняя часть его головы была обрита и он носил поросячий хвостик, как и любой нищий на улице. Как и Чжан Цзинь.

Никогда прежде Чжан Цзинь не видел зажиточного китайца. Но, как рассказывали ему товарищи по несчастью, в Нанкине хватало богатых людей — и китайцев, и маньчжур. То был самый крупный из виденных юношей городов. Постоянно находясь при Лань Гуй, он прекрасно усвоил китайскую историю и знал, что этот город объявлен столицей Срединного Королевства основателем династии Мин Хун У в 1368 году. Хун У построил великолепный императорский дворец и городскую стену длиной шестьдесят миль и высотой шестьдесят футов с восемнадцатью воротами.

Сын Хун У, Юн Ло, перенес столицу на север, в Пекин, а маньчжуры ничего не стали менять, когда победили Мины. Императоры двести лет пренебрегали Нанкином, а тот по-прежнему оставался непередаваемо богатым городом. Он лежал в центре обширной плодородной долины, орошаемой рекой Янцзы, и стабильно получал высокие доходы от торговли рисом, чаем и шелком, которыми изобиловали здешние места. В городе бурно развивались ремесла: керамика, печатная продукция и парча из этих мест славились на весь Китай. Находился Нанкин немного выше по реке города Чжэцзянь, где Великий канал пересекал Янцзы по пути в Ханчжоу. Во всех отношениях Он как нельзя лучше подходил на роль центра страны.

Однако в данный момент Чжан Цзиню не было никакого дела до величия Нанкина. Единственное, что его заботило, — понадежнее устроиться в жизни. Это в любом случае было бы главным для него, даже если бы его и не кастрировали. Он совершенно не помнил себя вне дома Хуэйчжэна, так как его продали в рабство еще совсем ребенком. Не мог представить своего существования без госпожи Лань Гуй, со всеми ее бесконечными капризами и непомерным тщеславием, высокомерием и упрямством. Он стал ее преданнейшим рабом, подавляемым с детства сообразительностью, остроумием и абсолютной уверенностью девушки в своей правоте.

И вовсе беспрекословно Чжан Цзинь стал подчиняться своей молодой хозяйке, когда они вступили в пору юности и ей захотелось изучать жизнь. Он, всегда находившийся под рукой, стал самым доступным объектом ее исследований и оставался им до тех пор, пока на сцене не появился этот мужчина-варвар.

Чжан Цзиню всегда казалось странным, что китайцы и маньчжуры называют бледнокожих иностранцев длинноносыми волосатыми варварами. Нос Джеймса Баррингтона был вообще-то довольно коротким, хотя и чуть длиннее, чем у китайца. А его волосатость частенько становилась предметом разговоров Лань Гуй, предполагавшей, на что будут похожи любовные утехи с подобным созданием. Чжан Цзиню же хотелось познать совсем другое: каковы будут любовные утехи с Лань Гуй.

Теперь он часто плакал. Несмотря на то что был оскоплен и надежда на вожделенную бороду, отдельные волоски которой уже пробились было несколько месяцев назад, растаяла без следа, несмотря на то что он заметил, насколько выше стал его голос и ему приходилось приседать на корточки, чтобы пописать, да к тому же постоянно чувствовать свою ничтожность, когда он мылся… внутри него бушевали желания, желания, которые он уже никогда не мог удовлетворить. Лань Гуй… Больше он ее не увидит. Вот от этой мысли он и плакал каждую ночь. Вместо того чтобы служить ей, придется стать рабом этого пузатого торговца, чьи усы свисали ниже плеч, а глаза осоловели от опиума. И который явно выказывал скаредность.