Лань Гуй считала, что движение тайпинов со временем сойдет на нет. Агрессоры и мятежники всегда терпели поражение или ассимилировались среди здравомыслящего большинства сильной нации, Империя останется нерушимой, как это было всегда. Народы окраин — вьетнамцы и тайцы, японцы, монголы, до сих пор скитающиеся по бескрайним просторам пустынь на западе, а теперь и эти длинноносые волосатые европейцы, гордо разгуливающие везде, точно знаменные, — пусть они изображают тщетные потуги верховодить в Китае на своих окраинах.

Путешествие из Уху в Пекин занимало три недели, и Хуэйчжэн выбрал самый простой и быстрый путь — он отправился по воде. Из Уху арендованный сампан по замедляющей течение Янцзы доставил их в Нанкин, а затем в Циньцзян. Река широким мощным потоком несла свои воды по обширной долине, которую люди в лодке почти не видели частично из-за глухой стены тростника, которым густо поросли берега, частично оттого, что сами берега были подняты насыпными дамбами в надежде удержать воды в случае паводка на реке.

По воде они проходили около пятидесяти миль в день и останавливались на ночлег либо в порту, если он оказывался неподалеку, либо просто причалив к берегу. Доплыв до Нанкина, они провели ночь за пределами городских стен. Лань Гуй очень хотелось взглянуть на древнюю столицу страны, но Хуэйчжэн запретил кому бы то ни было сходить на берег. Ему не хотелось, чтобы о нем узнал кто-либо, и прежде всего, наместник.

Итак, Лань Гуй оставалось любоваться Нанкином с палубы их судна, стоящего на якоре рядом с еще несколькими сампанами, покачиваемыми течением. Все, что она могла видеть, — величественность стен и крыши пагод старого императорского дворца, высящегося позади них.

— Пекин гораздо величественнее, — заверила ее Шэань.

От Нанкина река повернула на восток и вынесла их к Циньцзяну. Город был знаменит тем, что возле него Великий канал с севера подходил к реке и продолжался на юг до города Ханчжоу. Лань Гуй никогда не приходилось видеть одновременно так много сампанов и океанских судов. Часть из них стояли на якоре, другие с трудом, боком, словно крабы, пересекали реку, борясь с течением.

На следующий день путешественники вошли в Великий канал.

Несмотря на врожденный маньчжурский национализм Лань Гуй была вынуждена признать тот факт, что канал, как и Великую стену, построили китайские императоры. Канал был заложен так давно и прокладывался так долго, что никто уже не мог сказать наверняка, какой из императоров отдал распоряжение о его строительстве. Идея создания канала приписывается Ши Хуанди — первому императору Китая, жившему две тысячи лет назад, а на сооружение ушло более тысячи лет. Большая часть из того, что известно о Ши Хуанди, считается легендой, но он по праву остается величайшей личностью в истории страны, превосходя даже самого Конфуция. И его имя — Хуанди — становилось синонимом слова «император», когда речь заходила о древности.

Не важно, начинал ли Ши Хуанди или кто другой строительство Великого канала, он оставался поразительным сооружением и прославлял того, кто его придумал, а не того, кто проложил. Канал преодолел все естественные преграды на своем пути протяженностью в тысячу миль. Течение в нем было гораздо медленнее, чем в реке, и путешественники уже не могли покрывать за день такие же расстояния. Однако плавание само по себе представляло большой интерес. Первые несколько дней по обеим сторонам тянулась равнинная местность, и глазу не на чем было остановиться, хотя активная жизнь людей наблюдалась повсюду: и на воде, и по берегам. Канал был не очень глубоким, и местами его берега начали обваливаться, к тому же движению часто препятствовали заросли водяных лилий, листья некоторых достигали нескольких футов в ширину, и экипажу сампана приходилось буквально расталкивать растения перед носом судна.

Неделю спустя сампан вошел в череду озер. Некоторые из них оказались столь велики, что по нескольку дней путники не видели берегов, хотя иногда канал возвращался в свое обычное русло, поросшее тростником. То был самый беспокойный отрезок пути, так как семейство Хуэйчжэна осадили полчища москитов. Наконец озера закончились, и сампан вошел в великую Хуанхэ — Желтую реку, названную так из-за огромного содержания в воде желтого ила, смываемого с гор. Экипаж с трудом пересек широкий поток — Желтая река по величине уступала только Янцзы, — и судно стало двигаться быстрее. Теперь уже явственно чувствовалось, что вокруг — северный Китай. Ландшафт стал скалистым, и обработанные земли по берегам были засеяны пшеницей и ячменем, а не рисом.

Таким образом, через две недели после отплытия из Уху Хуэйчжэн с домочадцами прибыл в Тяньцзинь на реке Вэйхэ. Здесь была сделана остановка на ночь, а затем, миновав Вэйхэ, они возвратились в канал, который шел параллельно реке до города Дунчжоу, от которого до Пекина оставалось всего не сколько миль. И вот, наконец, канал свернул в сторону от реки и вывел к высоким пурпурным стенам столицы.

Они вошли в город через Юньдинмэнь, или Императорский парк. Взгляд Лань Гуй в первый момент приковала к себе роща белых сосен, но потом ей стало не до природы, так как ее внимание привлекли чудеса, созданные человеческими руками. Вообще-то их вступление в город выглядело несколько разочаровывающим: небо затянули свинцовые облака, и повсюду, куда ни ступи, стояли лужи грязной воды. Над головами пронзительно кричали грачи. Семья бывшего управляющего путешествовала на лодке, лошадей они, естественно, взять с собой не могли и теперь шли пешком. Их обувь вскоре промокла и выпачкалась в грязи.

Семейство миновало ворота, и Лань Гуй представилась возможность с благоговением взглянуть на Тяньтань и Шэннунтань. Между этими двумя алтарями пролегала главная улица, которая пересекала Главный мост и вела в Китайский город. Здесь путников обступили дома и пагоды, собаки и люди. По мере приближения к Цяньмэнь, или воротам в Татарский город, толпа постепенно росла. «Где уж Уху тягаться со всем этим», — думала Лань Гуй. По обеим сторонам улицы расположились лавки, торгующие всевозможными товарами, от сладостей до половых возбудителей, и над каждой лавкой развевался свой флаг. Группы нищих то и дело окружали их, клянча подаяние. Повсюду сновали собаки, рычащие друг на друга и на прохожих. Предсказатели судьбы наперебой предлагали свои календари. Парикмахеры прямо на улице стригли волосы и подравнивали косички. Самостоятельные китаянки на уродливых ножках ковыляли мимо, сопровождаемые слугами. Жонглеры подкидывали в воздух шары и палки. И повсюду стоял невероятный смрад, соединяющий в себе широчайшую гамму запахов от аромата жареного мяса до вони человеческих испражнений.

Для Хуэйчжэна, мандарина, хотя и Девятого, или низшего, класса, он носил шитую серебром пуговицу и гражданский значок сойки, путь прокладывали слуги, лупившие направо и налево бамбуковыми палками зазевавшихся прохожих, не успевших вовремя уступить дорогу их господину и членам его семьи.

Пройдя немного по Татарскому городу, Лань Гуй увидела массивные, с зазубринами вверху, Тяньаньмэнь — Ворота Небесного Спокойствия, которые вели в Императорский, или Запретный, город. По обе стороны от ворот тянулась высокая красная стена, огораживающая святилище маньчжуров. Простой народ вроде нее самой не пускали через Тяньаньмэнь.

Хуэйчжэн повернул направо и направился в Хайлахутун, или Оловянный переулок, расположенный в Татарском городе вблизи стен. Здесь жил его родственник.

Вскоре пришло время проститься с сопровождавшим Хуэйчжэна эскортом знаменных. Лань Гуй с теплым чувством попрощалась с Жунлу. Ее путешествие прошло более или менее увлекательно во многом благодаря этому симпатичному капитану. Осуждая Хуэйчжэна, Жунлу в то же время не мог сдержать восхищения тремя дочерьми бывшего управляющего, но особенно ему нравилась Лань Гуй. Именно ее внимание чаще всего обращал он на проплывающие за бортом их сампана места, рассказывал для нее о них. Сам Хуэйчжэн проводил время большей частью в мрачных размышлениях.