— Это я позвонила Инне, — ответила на его немой вопрос Настя. — Да поздоровайтесь же вы, наконец…

— Здравствуй, Инна, — насупив брови, произнес Алексей и протянул ей руку.

Инна продолжала стоять с опущенными руками. Вдруг на её щеках появилась краска, затем рот стал расплываться в счастливой улыбке, и вдруг она бросилась на шею к Алексею и стала покрывать его лицо поцелуями. Улыбка тут же сменилась судорожными рыданиями.

— Алеша, Алешенька, — шептала она. — Алешенька, дорогой… Ты живой, ты живой… Прости, Настенька, — обернулась она к Насте. — Прости меня… Только я не могу, я больше не могу…

— Да что ты, Инночка, за что? — шепнула Настя. — Счастья вам, ребята…

Алексей почувствовал, как и в его глазах появились слезы, а в горле встал какой-то необъятный комок, мешающий ему произнести хоть слово. Инна продолжала целовать его, рыдая. И вдруг отпустила его, внимательно поглядела в его лицо и сказала:

— Извини, я, кажется, сошла с ума, Алексей. Ты же знаешь, что тут произошло… Володя Хохлов и я… Мы собирались пожениться…

Тогда Алексей взял её руки, снял с каждой перчатку и стал покрывать её пальцы многочисленными поцелуями. Комок в горле, наконец, исчез, и он сумел произнести одну фразу:

— Я люблю тебя, Инна. Прости меня за все… Я не могу без тебя жить. Никого, кроме тебя у меня нет…

Слезы брызнули у неё из глаз, и она бросилась к нему на шею. А с портрета на надгробном камне на Алексея глядели веселые глаза Сергея Фролова. И он понимал, Сергей прощает ему и то, что произошло ночью и его сегодняшнее счастье. Потому что друзьями люди остаются и после смерти тоже…

Через двадцать минут они втроем сидели в машине.

— Поехали ко мне, Настя, — предложила Инна. — отметим все это… — Она потупила глаза и бросила короткий, полный нежности взгляд на Алексея.

— Нет, Инночка, спасибо, — отказалась Настя. — Скоро мама Маринку привезет, а завтра ей рано утром в школу… Езжайте сами…

— Да мы хоть до дома тебя довезем, — предложил Алексей.

— Не откажусь, тут трудно добираться до Ясенево, хоть и близко.

Настю отвезли домой. Она вышла из машины и медленно побрела по направлению к подъезду. Алексей и Инна молча провожали молодую вдову взглядами. А когда за ней захлопнулась дверь подъезда, они по какой-то внутренней договоренности вышли из машины, сели на заднее сидение и долго молча целовались…

— Как я тосковал по тебе, — сказал, тяжело дыша, Алексей.

— А я… А я…, — рыдала Инна. — Как мне было плохо и одиноко…

— Но почему же ты мне не написала?

— А почему ты мне не написал?

Алексей улыбнулся, пожал плечами, и их губы снова слились в долгом поцелуе…

Сколько они так просидели, сказать трудно… Наконец, Инна сказала:

— А у меня теперь отдельная квартира.

— Я слышал… Где это?

— Недалеко. Улица Новаторов. Поехали ко мне…

Они пересели снова на передние сидения, и Алексей тронул машину с места.

… В её уютной однокомнатной квартире Алексей сполна оценил слова Барона о том, что только тот, кто побывал за решеткой, сумеет оценить прелести обычной человеческой жизни. Ради этого дня, ради этой ночи можно было бы прожить всю предыдущую жизнь, до того он был счастлив. Они не выясняли отношения, они не говорили о прошлом, они просто любили друг друга и наслаждались друг другом.

— Какой же я был идиот, — только и сумел произнести Алексей, лежа в постели.

— Это я круглая дура, Алешка, — ответила ему Инна. — Просто ревнивая дура… А она…, — начала было Инна, но тут же осеклась, не желая в такую чудесную ночь говорить о плохом.

И все. Снова ласки, снова поцелуи… Потом они полуголые пили шампанское на её уютной маленькой кухоньке.

И только утром за кофе они заговорили о прошлом.

— Да, я жила с этим негодяем Лычкиным, — сказала Инна. — Но я прогнала его вон ещё до знакомства с тобой. А Лариса присутствовала при этом разговоре. Она стала его любовницей, а теперь его фактическая жена. Он теперь крутой, управляющий казино, — помрачнела она. — Потом он неожиданно приехал ко мне, когда тебя арестовали. Предлагал помощь.

— Адвокат мне принес в тюрьму фотографию, где были изображены ты и Лычкин в его машине, — тяжело вздохнул Алексей. — А конверт был подписан твоим почерком…

— Ах, сволочь! Сволочь, гадина, скотина! — вскочила с места Инна. — А я не могла найти тот конверт, подумала, что выбросила впопыхах. Он же зашел в комнату якобы за зажигалкой, когда я стояла в прихожей. Значит, он и взял этот конверт. А потом кто-то сфотографировал нас в его машине. Я ехала в женскую консультацию… — Ее губы скривились, она еле сдерживала слезы, вспомнив про неродившегося ребенка. — Я ведь делала аборт именно от него. И похвасталась, что снова беременна… А потом… потом меня напугали в темном подъезде… И произошел выкидыш… Сволочи, гады… Это все они… Сейчас я ему позвоню и все скажу…

Она бросилась к телефону, но Алексей подошел и положил свою ладонь на её пальцы.

— Не надо, — тихо произнес он. — Не надо, Инночка. Это не метод. — Он ответит по-другому. Как надо ответит.

Он смертельно побледнел, глаза его загорелись каким-то дьявольским огнем, и Инне стало даже страшно от этого ужасного взгляда.

— Ты что-то задумал? — одними губами прошептала она. — Не надо, Алешка… Я боюсь за тебя…

— Не бойся, дорогая, — также еле слышно ответил он. — Ничего теперь не бойся. Все страшное у нас позади. Они посмеялись над нами, теперь пришла наша очередь посмеяться всласть…

Евгений Петрович Шервуд сидел, развалившись в мягком кресле, держа в руках семиструнную гитару, перебирал струны и приятным тенорком напевал романс:

— «Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума…»

Напротив него сидела его новая пассия, кареглазая Лерочка. Она восторженно глядела на Гнедого и слегка подпевала.

— Как вы прекрасно поете, Евгений Петрович, — щебетала она.

— Да, по вокалу в театральном училище у меня всегда были одни пятерки. Преподаватель говорил мне, что я вполне могу стать шансонье вроде Шарля Азнавура или Леонида Утесова. Но…, — вздохнул он. — Не судьба… Судьба, как видишь, готовила мне роль предпринимателя… А, честно говоря, я жалею о своей несостоявшейся актерской карьере. Что мне все это? — Он холеной рукой с многочисленными перстнями на пухлых пальцах показал интерьер роскошной гостиной с огромной хрустальной старинной люстрой под высоким потолком и картинами в золоченых рамах на стенах. — Суета, бутафория, показуха… Разве в одних деньгах счастье? Искусство превыше всего, Лерочка… А я теперь так далек от этого светлого безоблачного мира…