Покачиваясь в блаженной дымке сладчайше­го удовлетворения, неведомого ей прежде, Анья шептала слова любви. Для Ивейна они были дра­гоценнее всех королевских сокровищ, и все-таки они звучали для него обвинительным пригово­ром. Тем не менее, он нежно поцеловал ее в спу­танные шелковистые локоны и крепче сжал ее трепещущее тело в объятиях – в ожидании, пока она не вернется с вершин надзвездной, ос­лепительной страсти.

Анья еще витала в тумане удовлетворенных желаний, а действительность – холодная, от­резвляющая – уже обдала Ивейна волной сожа­ления. Он слишком неосторожно приблизился к огню, и преграды – величайшие и неодоли­мые, – воздвигавшиеся на протяжении всей жизни, рухнули, занялись и сгорели дотла. Ради того чтобы достигнуть желаемого – не важно, какой ценой, – он принял доводы, заведомо неоправданные и ложные. Шторм, прогремев­ший над ними, ничуть не утолит его боли. На­против, расплата за содеянное станет еще мучи­тельнее. Теперь, когда он изведал всю полноту утоленной страсти, столь долго им отвергаемой, воспоминания о ней лишь усилят отчаяние не­восполнимой утраты.

Когда дыхание Аньи стало ровным, спокойным и сонным, Ивейн осторожно высвободился и стал одеваться. Остановившись рядом с возлюбленной и глядя, как невинно и безмятежно она разметалась во сне, Ивейн еще острее ощутил свою вину. Он был близок со многими женщинами, но никогда эти связи не грозили его предназначению. Он забывал о них тотчас же после ночи любви, да и они искали его общества лишь ради минутного наслаждения или возможности похвалиться потом вниманием жреца. Анья – другое дело: ее он любил. И только эта хрупкая девушка могла сломить волю друида.

Ивейн бережно накинул на любимую плащ – вечерний воздух становился прохладнее. К тому же он уже понимал, что не может рядом с ней со­владать со своим желанием. И все-таки… он до­лжен это сделать. Не может он допустить, чтобы это сладостное безумие повторилось.

Когда Ивейн стал плотнее укутывать плащом ее плечи, Анья шевельнулась, чуть потершись щекой о его ладонь, ласковая улыбка приподняла уголки ее губ. Жрец тотчас же отдернул руку, словно обжегшись. Еще в полусне, в обволакивавшем ее дивном тумане воспоминаний, Анья быстро от­крыла таза, взглянув на возлюбленного, в полном об­лачении возвышавшегося над нею.

– Мое существование – лишь звено в не­прерывной цепи, вечной череде, куда более зна­чительное, чем любое из ее звеньев, – слегка отступив назад, скрестив руки на широкой груди, как будто обороняясь, попытался объяснить Ивейн. – И эту цепь я не смею прервать, ведь тогда я предал бы всех тех, кто пришел до меня, и всех тех, кто придет после.

– Я понимаю.

Анья хотела уверить любимого, что знает все это и ничего от него больше не ждет, но туг же умолкла под его пристальным, синим, точно лед, взглядом.

– Нет. Как могла ты понимать, что в тебе – единственная угроза тому долгу, что был на меня возложен отцом еще при рождении, предназначению, подтвержденному Глиндором, когда он передал мне свой посох? Ты, только ты всегда умела… всегда могла…

Ивейн умолк на полуслове. Он и так уже сказал слишком много такого, чему следовало навеки ос­таться в безмолвных долинах неведомого.

Ивейн чувствовал, что должен удалиться во мрак и испросить у духов прощения за содеянное, грозившее ослабить его звено в этой вечной цепи.

– Побудь здесь, подожди, пока я не вернусь. С этими словами жрец поднял посох и протя­нул его к завесе из зелени, усеянной розами и шипами. Преграда дрогнула, расходясь, как под не­видимой рукой великана. Друид шагнул за ее пред­елы, и она тотчас же снова сомкнулась.

Анья вновь осталась одна в завороженном ук­рытии, но в душе ее уже не было той безмятеж­ности и покоя, как в ту минуту, когда она пришла сюда, – их смыли горькие, пусть даже и спра­ведливые слова Ивейна. Девушку огорчало не то, что Ивейн высказал вслух давно известные ей ис­тины. Она приходила в отчаяние от собственного поступка. Опять она позволила своим эгоисти­ческим желаниям взять верх над рассудком. Но черное не может быть белым, и Ивейн, подчи­нившись ей, совершил теперь нечто, о чем потом будет горько жалеть. Вот так же она вынудила его взять ее с собой в путешествие. Оно прошло бы быстрее и проще, если бы она не обременяла его. Нет, разница все же была. Минуты их страс­тной любви – это нечто, куда более серьезное, и последствия их могут оказаться куда более дли­тельными. Образ ребенка с черными волосами Ивейна и его голубыми глазами мелькнул на мгновение в сознании девушки. Вряд ли Ивейн простит ей ребенка, даже если в нем будет всего лишь четверть саксонской крови.

Она бессознательно прижала ладони к плос­кому животу. Поскольку жрицы должны быть чистосердечны, она не может молить Бога о том, чтобы он не посылал им дитя – плод их вели­кой, безнадежной любви.

Ничто вокруг не шелохнулось, не дрогну­ло – ни листик, ни длинные стебли трави­нок, – но Анье вдруг показалось, будто порыв ледяного, колючего ветра, откуда-то налетев, пронизал ее насквозь. Девушка встала и быстро оделась. Остаться здесь, где они наслаждались любовью и счастьем, утраченными теперь на­всегда, было выше ее сил. Страдания ее станут лишь острее. Она пришла сюда одна и может точно так же вернуться в лагерь, к костру.

Анья шагнула к зеленой завесе, и висящая ветка плюща снова упала ей в руки. Девушка по­тянула за нее и вышла – перед ней был пол­уночный лес. Погруженная в свои горькие раз­мышления, Анья шла по тропинке, пробираясь сквозь разросшиеся кусты и осторожно, чтобы не споткнуться, обходя поросшие травой кочки…

Они были так мягки, что смягчили и неожи­данное падение девушки, и приглушали шаги че­ловека, удалявшегося прочь со своей добычей.

– Возьми ее и поторопись! – Торвин ука­зал рукой на обмякшее тело, завернутое в домот­каное одеяло и перекинутое через седло громад­ного жеребца. – Я приду завтра и приведу ос­тальных в гостеприимные объятия.

Когда темные очертания коня и всадника растворились в клочьях бледного, плывущего над долиной тумана, исчезнув в ночи, Торвин, довольный успехом, вернулся к стоянке. Малец, по счастью, так быстро и крепко заснул, что он смог ускользнуть незамеченным, чтобы про­красться вслед за жрецом и его красавицей.

Однако не так-то легко оказалось добыть желаемое. Торвин тщательно обыскал все ок­рестности вокруг того места, где он потерял след парочки, но они словно в воду канули, раство­рившись во мраке ночи. Он уже потерял было надежду и решил возвратиться в лагерь, когда прелестница, откуда ни возьмись, сама вдруг очутилась перед ним на тропинке. Стоило ему слегка ударить по золотистой головке, как она без сознания упала к его ногам. Сообщник Торвина, тихонько следовавший за ними на неко­тором расстоянии с минуты их первого столк­новения с Ивейном, подоспел, чтобы побыстрее увезти девушку.

Торвин самодовольно подумал, что все по­лучилось как нельзя лучше. Хорошо, что они за день прошли так много. Аббатство Экли лежало на юге, неподалеку отсюда. Его сообщник впол­не может доставить девчонку епископу, прежде чем первые лучи восходящего солнца окрасят го­ризонт на востоке. А завтра… Торжествующая улыбка Торвина стала шире.

В этот миг на стоянке, чуть в стороне от Торвина, приземистая фигура склонилась над спящим мальчиком.

Киэр проснулся, почувствовав, что в рот ему запихнули кляп. Задыхаясь, он попытался сесть, стараясь в то же время вытолкнуть изо рта за­тычку. Но у него ничего не вышло. Свободный кусок материи сейчас же завязали у него на за­тылке, а руки рывком завели за спину и стянули веревкой.

Лисенок, как молния, метнулся к мужчине и тут же отчаянно завизжал. Рольф, размахнув­шись дубинкой, ударил зверька, вцепившегося зубами ему в руку. Когда тот отлетел на землю, он с удовольствием пихнул его ногой.

Крепко, до боли, связанный, Киэр, широко раскрыв глаза, переводил их с обмякшего тельца несчастного Нодди на толстяка, поставившего мальчика на ноги, и на другого, его сообщника, который перекинул пленника через плечо.