Арну спокойным тоном отвечал:
– Как же мне теперь оставаться в Париже?
Наступило длительное молчание.
Фредерик заговорил:
– Когда вы могли бы отдать эти деньги?
Это не значит, что они у него есть – напротив! Но ничто не мешает ему повидаться с некоторыми друзьями, предпринять кой-какие шаги. И он позвонил слуге, собираясь одеваться. Арну его благодарил.
– Вам нужно восемнадцать тысяч, не правда ли?
– О! Мне было бы достаточно и шестнадцати! Две тысячи с половиной, три я уж получу за столовое серебро, если только Ваннеруа согласится подождать до завтра, и повторяю вам, вы можете заявить, поклясться кредитору, что через неделю, даже, может быть, дней через пять-шесть деньги будут возвращены. Кроме того, под них дается обеспечение. Итак, никакого риска, понимаете?
Фредерик уверил его, что понимает и сейчас отправится.
Он остался дома, проклиная Делорье, так как ему хотелось сдержать слово и в то же время помочь Арну.
«Что если я обращусь к господину Дамбрёзу? Но под каким предлогом просить денег? Ведь это мне, наоборот, следует платить ему за каменноугольные акции! Ах, да ну его с этими акциями! Не обязался же я брать их!»
И Фредерик был в восхищении от своей независимости, словно он отказал г-ну Дамбрёзу в какой-то услуге.
«Ну что же, – подумал он затем, – ведь я на этом теряю, а мог бы на пятнадцать тысяч выиграть сто! На бирже это иногда бывает… Так вот, если я не оказываю внимания одному, то не в моей ли воле… К тому же Делорье может и подождать! Нет, нет, это нехорошо, пойду к нему!»
Он посмотрел на часы.
«Ах! Дело не к спеху! Банк закрывается лишь в пять часов».
А в половине пятого, получив деньги, он решил:
«Теперь уже не стоит! Я не застану его; пойду вечером!» – и дал себе таким образом возможность отказаться от своего намерения, ибо в сознании всегда сохраняется некоторый след софизмов, проникавших в него, и от них остается привкус, словно от скверного вина.
Он прогулялся по бульварам и пообедал один в ресторане. Потом в театре «Водевиль» прослушал, чтобы рассеяться, акт какой-то пьесы. Но банковые билеты как-то беспокоили его, точно он их украл. Он не был бы огорчен, если бы потерял их.
Вернувшись домой, он нашел письмо, в котором содержалось следующее:
«Что нового?
Моя жена присоединяется к моей просьбе, дорогой друг, в надежде… и т. д.
Ваш…»
И росчерк.
«Его жена! Она меня просит!»
В тот же миг появился Арну, чтобы узнать, не достал ли он требуемую сумму.
– Возьмите, вот она! – сказал Фредерик.
А через сутки сообщил Делорье:
– Я ничего не получил.
Адвокат приходил к нему три дня сряду. Он настаивал, чтобы Фредерик написал нотариусу. Он даже предложил съездить в Гавр.
– Нет! Это лишнее! Я сам поеду!
Когда прошла неделя, Фредерик робко попросил у Арну свои пятнадцать тысяч.
Арну отложил платеж на завтра, потом на послезавтра. Фредерик решался выходить из дому лишь поздней ночью, боясь, что Делорье застигнет его врасплох.
Однажды вечером кто-то задел его на углу у церкви Магдалины. То был Делорье.
– Я иду за деньгами, – сказал Фредерик.
И Делорье проводил его до подъезда какого-то дома в предместье Пуассоньер.
– Подожди меня!
Он стал ждать. Наконец через сорок три минуты Фредерик вышел вместе с Арну и знаком дал понять Делорье, чтобы он еще немного потерпел. Торговец фаянсом и его спутник прошлись под руку по улице Отвиль, затем свернули на улицу Шаболь.
Ночь была темная, порывами налетал теплый ветер. Арну шел медленно, рассказывая о Торговых рядах – крытых галереях, которые поведут от бульвара Сен-Дени к Шатле, замечательном предприятии, в которое ему очень хотелось бы вступить; а время от времени он останавливался у окна какого-нибудь магазина взглянуть на гризеток, потом продолжал свои рассуждения.
Фредерик слышал шаги Делорье – точно упреки, точно удары по его совести. Но потребовать свои деньги ему мешал ложный стыд, смешанный с опасением, что это бесполезно. Делорье подходил ближе. Он решился.
Арну чрезвычайно развязным тоном ответил, что не получил еще долгов и сейчас не может вернуть пятнадцати тысяч франков.
– Они же вам не нужны, я полагаю?
В этот момент Делорье подошел к Фредерику и отвел его в сторону:
– Скажи прямо, есть они у тебя или нет?
– Ну, так нет их! – сказал Фредерик. – Я лишился их!
– А! Каким образом?
– Проиграл!
Делорье ни слова не ответил, поклонился очень низко и отошел. Арну воспользовался случаем, чтобы зайти в табачную лавку и закурить сигару. Воротясь, он спросил, кто этот молодой человек.
– Так, один приятель!
Потом, три минуты спустя, у подъезда Розанетты, Арну сказал:
– Поднимитесь, она будет рада вас видеть. Какой вы стали дикарь!
Фонарь, у которого они стояли, освещал его лицо; в этой довольной физиономии с сигарой в зубах было что-то невыносимое.
– Ах, да, кстати: мой нотариус был у вашего сегодня утром для составления закладной. Это жена мне напомнила.
– Деловая женщина! – машинально заметил Фредерик.
– Еще бы!
И Арну опять принялся ее хвалить. Ей не было равных по уму, сердцу, бережливости; он шепотом прибавил, вращая глазами:
– А какое тело!
– Прощайте! – сказал Фредерик.
Арну вздрогнул:
– Позвольте! В чем дело?
И, нерешительно протянув ему руку, он взглянул на него; его смутило гневное выражение лица Фредерика.
Тот сухо повторил:
– Прощайте!
Точно камень, катящийся с высоты, спустился он по улице Брэда, в отчаянии и тоске, негодуя на Арну, давая себе клятву не видеться с ним больше, да и с ней также. Вместо того чтобы с ней расстаться, как он ожидал, муж, напротив, снова стал обожать ее – всю, от корней волос до глубины души. Вульгарность этого человека выводила Фредерика из себя. Так, значит, все принадлежит ему, все! Он снова столкнулся с ним на пороге дома лоретки, и к ярости собственного бессилия у него примешивалось болезненное чувство, которое осталось от мысли о разрыве. К тому же честность Арну, предлагавшего обеспечение, унижала его; Фредерик готов был его задушить; а над горем его, точно туман, реяло сознание своей подлости по отношению к другу. Слезы душили его.
Делорье шел по улице Мучеников, ругаясь вслух, – так он был возмущен, ибо его проект, подобно низверженному обелиску, казался ему теперь чем-то необычайно высоким. Он считал, что его обокрали, что он потерпел огромный убыток. Приязнь его к Фредерику умерла, и он испытывал от этого радость; это вознаграждало его! Им овладела ненависть к богачам. Он склонился к взглядам Сенекаля и дал себе слово следовать им.
Тем временем Арну, удобно расположившись в глубоком кресле у камина, попивал чай, а Капитанша сидела у него на коленях.
Фредерик к ним больше не пошел, а чтобы отвлечься от пагубной своей страсти, он ухватился за первое, что пришло ему в голову, и решил написать «Историю эпохи Возрождения». Он в беспорядке нагромоздил у себя на столе гуманистов, философов, поэтов; он ходил в кабинет эстампов смотреть гравюры Марка-Антония; он старался уразуметь Макиавелли. Тишина работы постепенно успокоила его. Погружаясь в изучение других личностей, он забывал о своей – единственное, быть может, средство не страдать от нее.
Однажды, когда он преспокойно делал выписки, дверь отворилась, и слуга объявил о приходе г-жи Арну.
Это была она! Одна ли? Да нет! За руку она держала маленького Эжена, нянька в белом переднике шла следом. Г-жа Арну села и, откашлявшись, сказала:
– Давно вы не были у нас!
Фредерик не знал, что сказать в оправдание, и она прибавила:
– Это ваша деликатность!
Он спросил:
– Какая деликатность?
– А то, что вы сделали для Арну! – сказала она.
Фредерик не удержался от движения, означавшего: «Какое мне дело до него! Это я для вас!»
Она отослала ребенка с няней поиграть в гостиной. Они обменялись двумя-тремя вопросами о здоровье, потом разговор иссяк.