После праздника из труппы исчез Бурковский, прихватив приличную сумму денег, которую Антип Игнатьевич выдал ему на закупку краски и обивочной ткани. Вера и Сашка вздохнули свободнее. Жизнь налаживалась.

Однако Натали интриговала и злилась, и молодые артистки косо поглядывали на новое приобретение труппы. Сашка жуировал и волочился за каждым хорошеньким личиком. Вера утомилась выговаривать ему. Юношу нес поток удовольствий и переполняла радость жизни. Когда не хватало средств урезонивать братца, Вера прибегала к последнему: напоминала ему о больной матушке, оставленной на попечение Акульки. На миг чистое и ясное лицо юноши затуманивалось печалью, но он скоро утешался:

– Вот отыграем премьеру, и я навещу матушку. Беспременно!

То же говорила себе и Вера.

Промелькнула Фомина неделя, Красная горка, до премьеры опять рукой подать. Антип Игнатьевич истязал актеров на репетициях. Труппа роптала, Натали злобствовала, одна Вера ничего не замечала вокруг, вся отдаваясь роли. Она забывала поесть, домой приходила разве что только спать. Голова юной актрисы была занята разными улучшениями для спектакля и всего театра. Антип Игнатьевич ей благоволил и начинания поддерживал, да он ничего и не терял – ведь перемены не касались его кошелька. Чутье подсказывало ему, что девица действует верно.

Однажды он подозвал свою питомицу и, глядя ей в глаза, значительно произнес:

– Дитя мое, я не могу не предупредить тебя. Молодые артистки в труппе недовольны. Остерегайся их, особливо Натали. Они могу изрядно подгадить в твой дебют. Ничего не попишешь, в театре свои законы, как во всякой семье. Накануне премьеры будь осторожна и бдительна. От зависти и соперничества эти фурии готовы сорвать премьеру. Сдается мне, они что-то затевают.

Вера будто очнулась от сладостного долгого сна.

– Что я им сделала дурного? Отчего они меня ненавидят?

Антрепренер усмехнулся и завел глаза:

– О, это так понятно! Ты перебила у них роли, ты во сто крат талантливее, ты красива и благородна, ты не такая, как они. Этого ли не достаточно? Берегись, дитя мое. Боюсь, мне не сладить с ними в одиночку.

Вера зябко поежилась, ей стало не по себе. Антип Игнатьевич продолжал:

– Бездарности никогда не прощают таланта. О, на моих глазах разыгрывалось столько драм с трагическими финалами. Когда-то я был влюблен в обворожительное создание с такими же, как у тебя, прелестными чертами, волнующим голосом, нежными ручками… – Он поцеловал Вере ручки, а она опасливо отстранилась от наставника. – Мне было двадцать пять лет, я играл в труппе графа Верейского с его крепостными актерами. Я был наемный. Тогда в нашей труппе появилась Анастасия…

Антип Игнатьевич задумался, а Вера рискнула напомнить:

– Вы обещали рассказать о ней.

Антрепренер не сразу вышел из задумчивости. Он туманно глядел на Веру, будто видел перед собой не ее, а ту давнюю актрису, Анастасию.

– А не выпить ли нам кофию? – вдруг встрепенулся он и, призвав капельдинера, велел: – Василий, принеси нам кофе в мой кабинет.

Широким театральным жестом он пригласил Веру в комнатку за сценой. Кабинет Антипа Игнатьевича представлял собой среднее между канцелярией и актерской уборной. Бумаги, гусиные перья, чернильница пылились на столе вперемешку с баночками для помады и клея, кисточками и накладными бородами и усами. В углу на вешалках были распялены костюмы для самых разных ролей. На переднем плане красовались атласный колет со шпагой и черный плащ Гамлета. Короткие и длинные парики, головные уборы всех мастей: от берета со страусовым пером до рыцарского шлема, исполненного из картона и жести, – размещались на специальных болванках.

Все это нравилось Вере чрезвычайно, создавало иллюзию волшебного, сказочного мира. Девушка с опаской присела на маленький пуф на колесиках, а ее собеседник расположился перед трюмо, стоящим у стены, на стуле с высокой спинкой, развернув его к Вере. Уже темнело, и Антип Игнатьевич засветил китайский фонарик, висевший над трюмо. Помещение озарилось мягким причудливым светом, а по стенам запрыгали живые тени.

Капельдинер принес кофе и удалился, не забрав подноса. Вера уже волновалась от нетерпения, однако рассказчик не спешил продолжать. Он вкушал свой напиток с таким выражением лица, будто пил нектар олимпийских богов.

– Ну же! – не утерпела Вера.

И Антип Игнатьевич рассказал.

Анастасия появилась в крепостном театре графа Верейского, как ангел среди людей. Никто не знал, откуда она. Сказывали, что граф особенно отличает новую актрису, что она в фаворе. Поначалу Анастасия была пуглива, как горная серна, и молчалива, как греческая статуя. Она оживлялась лишь на репетициях. О, тогда ее было не узнать: голос звенел, глаза сверкали, она будто делалась выше ростом. Все лучшие роли предназначались ей, и, надо отдать ей должное, Анастасия справлялась с ними превосходно. О, что это был за талант!

Граф любил похваляться театром перед знакомыми господами и на спектакли созывал всю губернию. Анастасия была жемчужиной графской труппы. Молодой наемный актер (то бишь Антип Игнатьевич) сдружился с Анастасией, да и она выделяла его среди всех, отличала своим доверием. Бедняга влюбился в актрису, но о взаимности не могло быть и речи. Граф весьма строго соблюдал своих фавориток. Однажды Антип Игнатьевич застал свою голубку горько плачущей и чуть сам не расплакался от сочувствия. Растроганный молодой человек осторожно спросил Анастасию, отчего она так горюет.

– Умерла моя матушка, – сквозь рыдания ответила актриса. – Осталась я одна на всем свете, а батюшка мой хуже чужого.

Терпеливо выслушав бедняжку, молодой актер узнал, что Анастасия – дочь графа и крепостной девушки. С детства она воспитывалась в доме графа, но теперь у того подросли законные дети, а незаконную дочь он решил услать куда-нибудь с глаз долой. Не на двор же ее посылать и не замуж за грубого мужика. Вот граф и пристроил Анастасию в театр. Пристроил да и успокоился, а дочь его осталась крепостной, невзирая на образование и тонкое воспитание. Театр спас Анастасию от гибельного шага: она хотела бежать от графа или удавиться. Кстати открылся талант, и родилась великая актриса. Граф же решил наконец устроить ее судьбу, найдя девушке старого и богатого покровителя. Так он понимал заботу о дочери. Только матушка и жалела бедняжку, она пала в ноги графу, умоляя пощадить дочь. Граф отсрочил ее падение, и вот теперь, когда матушка скончалась и некому более вступиться за нее, судьба Анастасии решена.

Конечно, молодой актер без промедления женился бы на Анастасии, если бы она не была крепостной. Денег же, чтобы выкупить возлюбленную, у него не было. Антип Игнатьевич страдал, но ничем помочь ей не мог. Анастасию принудили жить со старым развратником, и друг ее в отчаянии видел, как бедняжка терзается своим падением, как гложет ее ненависть и непримиримость. Чтобы забыться, она стала пить вино. И лишь на сцене она жила, точно обо всем забывая.

Однажды в город приехал молодой петербургский чиновник. Для него был сыгран лучший спектакль. Анастасия покорила столичного чиновника талантом и красотой. Когда он, закончив дела, уехал из города, исчезла и Анастасия. Сказывали, она бежала с чиновником в Петербург. По скудным сведениям, там она скоро заболела и умерла. Когда граф скончался, в его бумагах нашли отпускную Анастасии. Только она об этом уже не узнала.

– Однако это всего лишь слухи, – завершил свой рассказ Антип Игнатьевич и надолго задумался, позабыв о своем кофе.

Силясь разобраться в смутных предчувствиях, Вера осторожно спросила:

– Вы находите, что я похожа на нее?

Антрепренер улыбнулся:

– Может статься, это плод моего воображения. Я любил Анастасию, но это было давно… Впрочем, – он вгляделся в личико Веры, – те же черты, разве благороднее и тоньше.

– Вы говорили о бездарности, которая не прощает таланта, – напомнила Вера, вернув рассказчика к истокам.

Антрепренер кивнул:

– Анастасию преследовали завистницы. Поверишь ли, однажды перед ее бенефисом костюм ее утыкали иголками и булавками. И она играла, терзаемая болью. Как она играла! Все враги ее были посрамлены. А после выяснилось, что вдохновенная Анастасия не почувствовала этих булавок. Лишь сняв платье, она увидела исцарапанное, кровоточащее тело…