Вольский наконец улыбнулся:

– Мне надобно обдумать ответ, для этого потребуется некоторое время. Смею надеяться, вы не будете здесь скучать.

Алена издала фыркающий звук, но тотчас стушевалась под строгим взглядом хозяина. Вера не могла ни куска проглотить, все происходящее было мучительно, непереносимо. Она рискнула продолжить, чтобы хоть что-то говорить:

– Варвара Петровна весьма печалится и тоскует. Мне кажется, вы могли бы быть снисходительнее.

Вольский ничем не отвечал. Внимательно взглянув на визави, он проговорил через паузу:

– Вы переменились. Не сцена ли тому виной?

– Какая перемена? К худу или добру? – силясь унять дрожь в голосе, спросила Вера.

– Пожалуй, похорошели, если это возможно. Что-то еще… Затрудняюсь теперь сказать.

Однако сказанного было вполне довольно, чтобы Вера вспыхнула. Она не знала, комплимент ли это или новое оскорбление. Тем временем Андрей продолжал:

– Красота ко многому обязывает. Она принадлежит всем, всякий любующийся красивой женщиной мысленно желает ее. Посему связать свою жизнь с женщиной прекрасной не каждому по плечу. Ведь все мужчины в этом вопросе эгоисты и трусы. Легче жениться на дурнушке и полагать: «Это мое. Пусть неказистое, но мое!» – нежели соответствовать красоте. Не всякий способен на сей духовный подвиг.

Его рассуждения вконец сбили Веру с толку. Кажется, он делится наболевшим, выстраданным, но отчего ж это так обидно? И отчего он так нехорошо улыбается при этом?

– А если ко всему красавица еще и на театре играет, она и вовсе делается… достоянием публики.

Бедняжка не вынесла.

– Отчего, – едва справляясь со слезами, возопила она, – отчего вы меня терзаете? Вам это доставляет наслаждение? Что я сделала вам, что вы меня так мучаете? Извольте, я теперь же уеду!

Она выскочила из-за стола и бросилась вон из столовой, машинально отмечая, как злорадно блеснули глаза посторонившейся Алены.

Дуня никак не могла разобрать, что лепечет сквозь рыдания несчастная княжна, хватающаяся за чемоданы и картонки.

– Едем! Немедля! Вели Степану запрягать! – наконец поняла горничная.

– Куда же на ночь глядя? Давайте уж переночуем, – попыталась она уговорить Веру, но та была безумна.

Вере казалось, что она ненавидит Вольского, ненавидит его наглую горничную, этот дом! «Всё, прочь мечтания и надежды! Вон отсюда! Выйти замуж за первого, кто посватается. В Москву, домой…»

Вне себя от обиды и боли, княжна не заметила, как в ее комнату вошел Андрей, как выскользнула за дверь Дуняша по одному его знаку.

– Не уезжайте. Коли обидел вас, прошу простить, – услышала Вера за спиной.

Она стремительно обернулась и осела на кровать вовсе без сил. Вольский занял кресло напротив и некоторое время внимательно изучал ее лицо.

– Я должен объяснить вам природу моей желчности. Что вы мне сделали, спросили вы. Пустяки: всего лишь разбили в прах мой идеал, мою чистую мечту о любви, мою веру в вас… Это много или мало?

Сердце бедной княжны больно сжалось. Он прав, тысячу раз прав. Ничего уже нельзя изменить, все потеряно.

– Я умирал, Вера. – В глухом голосе его слышалась неподдельная мука.

Княжна не смела возражать и оправдываться. Вольский глухо продолжал:

– Лишь здесь я смог забыть ту ненавистную сцену в театре. Ваш побег от меня накануне венчания был ничто в сравнении с этим потрясением. Какие казни я придумывал для вас! Только эти кровожадные, мстительные мечтания смягчали боль, которую я не в силах был переносить.

Вольский помолчал, справляясь с собой, покусывая губу. Только теперь, при свете ночника, Вера увидела, как отвердели черты лица Андрея и жесткая складка легла у его детских губ. Девушка подумала: «Пусть обвиняет, пусть бранит, только не этот холодный светский тон!»

– Варварино помогло мне забыть многое… – с усилием заговорил вновь Андрей. – Здесь я нашел жизнь простую, непритязательную, полезную. С головой ушел в заботы по имению, даже почувствовал вкус к хозяйственной деятельности. Здесь все просто, ясно. Нравы грубы, но бесхитростны. Природа лечит любые, даже душевные недуги. Мне показалось, я обрел надежный приют или… спокойную могилу? Я много раз в своей жизни сожалел, что поздно родился: не стал героем войны с Наполеоном. А нынешний век – век коммерческий. На наше поколение повеял промышленно-торговый дух. Нет, Евгений хорошо сделал, что умер! Он был бы лишним теперь…

Вере стало казаться, что Вольский забыл о ней и беседует с собой.

– Хотите, я почитаю вам стихи Евгения? – предложила она.

Вольский неожиданно согласился и слушал с изрядным вниманием. Когда растаял последний звук и Вера закрыла альбом, он произнес с тихой грустью:

– Он был человек… Нежная душа.

Слезы подступили к глазам Веры.

– Я тоже жаждал верить и любить…

Последняя фраза вконец подкосила несчастную девушку. Она разрыдалась от жалости к Вольскому и презрения к себе. Вольский не утешал, только произнес:

– Не плачьте, Вера. Я не стою того. Жизнь без вас оказалась мне не по зубам…

Вера притихла. И тут за дверью послышался голос этой несносной Алены:

– Барин! Постель готова, извольте почивать!

Вольский словно ждал этого зова. Он поднялся с кресла и уже у дверей довершил беседу:

– Не уезжайте, поживите здесь. Я уверен, вам полюбятся эти места.

И он вышел, оставив собеседницу в отчаянии и тоске.

Вернулась Дуня и тотчас поняла, что сборы отложены. Она помогла Вере раздеться, однако спросить ни о чем не решалась, вглядевшись в безжизненное лицо госпожи. Сама же Дуня была весела, румяна и оживлена после долгого обсуждения со Степаном возможности неожиданного возвращения в Москву. Она даже несколько устыдилась, что радуется, когда ее княжне плохо.

Вера не уехала ни на следующий день, ни через два. Целая неделя пролетела, прежде чем она вновь вернулась к теме отъезда. Нет, в ее отношениях с Андреем ничего не изменилось. Он по-прежнему был любезен и предупредителен, с радушием приветливого хозяина посвящал ее в секреты управления имением, возил наблюдать полевые работы и даже взял однажды на травлю зайца. Вере доставляли неизъяснимую отраду вечерние прогулки в барском парке, в лесу, у реки. Ради них Андрей несколько изменил свой строгий распорядок дня. Ему приходилось рано вставать, чуть не на рассвете, чтобы ехать в поле, поэтому ложился спать он по-деревенски: после захода солнца. Теперь же иногда спал днем, после обеда, чтобы иметь возможность прогуляться с Верой по аллеям парка, полюбоваться луной и огромными августовскими звездами на черном небе.

Княжне открылась иная жизнь: природная, гармоничная, здоровая, в которой не было места пустой суете, позе, светским ужимкам. И Андрей открылся ей другой, новый, мало чем напоминавший прежнего, капризного и вздорного. Глаза его горели живым огнем, а во время охоты – разбойничьим азартом. Он свистел и гикал, как мужики, участвующие в травле. Руки его огрубели, нежная кожа на лице обветрилась. Андрей стал решительнее в движениях, тело его налилось силой. От всей крепкой фигуры его исходила зрелая мужественность.

Вера часто ловила себя на том, что она с интересом наблюдает за таким родным и одновременно незнакомым мужчиной, любуется им непрестанно. Он был рядом, Вера, бывало, опиралась на руку Вольского, когда они гуляли по парку, но между ними лежала непреодолимая преграда. И даже когда Вольский подхватывал девушку в объятия, снимая с лошади, или обнимал, чтобы удержать от падения, они оставались по разные стороны этой незримой преграды. Бедная Вера мучилась неразрешимостью желания хоть немного приблизиться к душе Андрея, но та оставалась для нее за семью замками.

Идиллию нарушала Алена, которая постоянно шпионила за ними и не упускала случая, чтобы выказать свою неприязнь гостье.

– За что она меня ненавидит? – однажды спросила Вера, не вынеся очередного выпада наглой прислуги.

Андрей равнодушно пожал плечами:

– Должно быть, боится, что вы увезете меня к матушке.