– Прощай! – прошептала она, и слезы невольно полились из ее глаз. – Опять прощай, и теперь уж навечно…
За дверью вдруг послышались чьи-то крадущиеся шаги. Вера вздрогнула и замерла, прислушиваясь. Дверная ручка осторожно повернулась. Кто-то пытался открыть дверь. Юная княжна испугалась, что неизвестный (или неизвестная?) станет стучать и поднимет Андрея. А ведь она только что сама была готова разбудить его любовным поцелуем.
– Что ты со мной делаешь?! – прошептала Вера, продолжая прислушиваться.
Шаги удалились, или ей показалось? Надобно уходить, и пусть ее место займет Алена или другая женщина, кого он впускает по ночам в свою постель. «А я завтра буду далеко…» Уже ничего не страшась от горя, Вера отворила щеколду и бесшумно вышла из комнаты Вольского. Ни души не встретив по дороге, она вернулась к себе с твердым намерением отбыть утром из Варварина, не прощаясь с хозяином.
Уснула Вера лишь на рассвете. Сквозь сон она слышала, как из раскрытого окна доносится громкое щебетание утренних птиц, а не бой капель о крышу, а после в комнату пробрался озорной солнечный луч. Дождь прекратился. Проспав несколько часов, девушка открыла глаза. Как здесь хорошо! И не хочется никуда ехать. Какой покой и тишина, какая нега!
Однако ехать надобно непременно. Сначала в Москву, а после – в монастырь. В Москве есть Новодевичий монастырь…
Папеньку жалко, он расстроится. Варвару Петровну тоже, ведь Вера не привезет ее сына, чтобы обвенчаться с ним. Ну что ж делать, коли она не нужна ему? С горькой обидой Вера припомнила, как во время одной из прогулок, когда она громко восторгалась природной картиной, Андрей насмешливо спросил:
– Из какой это роли?
Он ей не верит. Как с этим жить? Нет, нет, непременно ехать! И вовсе утро никакое не чудесное. Где же эта мерзавка Дуня? Готовы ли лошади? Кое-как одевшись сама, Вера вышла из комнаты. Прежде надобно удостовериться, что Вольский уехал. Юная княжна обошла дом, заглянула в гостиную, где висел ее любимый портрет. В первый же день в Варварине Вера обратила внимание на изображение маленького мальчика в детской курточке. Он был точной копией Вольского: с золотыми кудряшками, синими глазами и пухлыми яркими губками. Отчего-то девушка не решилась спросить, Андрей ли это, но ничуть не сомневалась. Ангельски хорошенький ребенок являл образ золотого детства Вольского. И когда Андрей рассказывал историю о жеребенке, она представляла маленького Вольского именно таким. А теперь захотелось увезти с собой этот портрет.
Выйдя на крыльцо, Вера увидела Алену, раздувающую самовар. Дуняши и здесь не было. Алена сделала вид, что занята работой и не замечает барышни. Вера поискала Федосью, которая пересчитывала столовое серебро.
– Что, барин уехал? – спросила она.
Федосья охотно отвечала:
– Уехал, сердешный. Давеча дождик-то припустил, думали, теперь уж зарядит. А ноне – поглядите! Уехал батюшка поутру, к обеду обещался быть. А вы нечто чаю хотите? Алена сейчас подаст.
– Спасибо. Голубушка Федосья, ты пришли ко мне мою горничную, – попросила Вера и направилась в столовую.
Алена явилась не скоро. Она принесла самовар, подала румяные горячие плюшки, к чаю сливки, масло, мед. Вера молча наблюдала за ее движениями, желая лишь одного – чтобы Алена поскорее ушла. Однако та не торопилась уходить. Она по привычке подперла косяк двери и, засунув руки под фартук, принялась следить за Верой.
– Ты свободна, – не вынесла княжна.
Алена и глазом не моргнула.
– Да уйдешь ли ты наконец? – возопила Вера.
– А у меня барин есть, чтобы приказывать! – грубо ответила Алена. – И без барина не велено никого из дома отпускать.
«Ну, Дуня, ну, длинный язык! Прибить тебя мало!» – мысленно сокрушалась княжна.
– Уж тебя я определенно ни о чем спрашивать не буду, – вконец рассердилась она. – Лучше приготовь нам на дорогу съестное, чтобы на два дня хватило.
Алена не шевельнулась:
– Барин будут недовольны. Дождитесь их возвращения, тогда и поезжайте.
– Что ж, придется без ваших пирогов ехать, – уже спокойно произнесла Вера. – Сдается мне, барин тебя не похвалит, коли голодными выставишь нас на дорогу.
Алена дернула плечом, фыркнула и вышла, покачивая бедрами.
Вера еще не допила чай, когда явилась заспанная и встрепанная Дуня. Она виновато смотрела на барышню и немилосердно краснела.
– Что, Дуня, где ты пропадаешь? Мы едем, а тебя не сыскать! На кого ты похожа? – распекала Вера теперь уже свою горничную. – В волосах сено, ты что, в конюшне ночевала?
Дуня покраснела еще более, хотя это казалось невозможным. Она лишь робко кивнула в ответ.
– Со Степаном? – осенило Веру.
Она ахнула и прикусила губу. Дуня была готова расплакаться, но глаза ее сияли вполне счастливо. Она кивнула и судорожно вздохнула. Это открытие вконец добило Веру. Вот Дуня решилась. Решилась! А она, Вера, отчего же трусиха такая? И теперь бежит, бежит тайком, чтобы не объясняться.
– Немедля займись сборами в дорогу! Проследи, чтобы уложили все необходимое. Да не забудь ничего!
Дуня опять кивнула и тотчас умчалась исполнять приказание.
Из конюшни вывели лошадей, выкатили дорожную карету. Степан с Ванькой проверяли надежность колес и рессор. Покуда смазывали дегтем оси и втулки, запрягали да увязывали чемоданы, тюфяки, съестные припасы, Вера решила попрощаться с парком. Ее тянуло в те места, где они гуляли с Андреем рука об руку и он бережно поддерживал Веру за локоть или она доверчиво опиралась на его руку… Заглянула в оранжерею и протяжно вздохнула, вспомнив, с каким удовольствием показывал ей Андрей персиковые, апельсиновые и лимонные деревья, выращенные в его оранжереях. Сад, парк, павильон «Ожидание»…
Остаться здесь навсегда, зимними вечерами сидеть у камина с работой и смотреть, как Андрей курит трубку и читает «Северную пчелу». Принимать у себя добродушных соседей-помещиков, говорить с ними об урожае, погоде. А после подняться вместе с Андреем в детскую, чтобы полюбоваться на спящих детей и перекрестить их, отгоняя дурные сны.
– Что это я размечталась! – встряхнулась Вера и приказала себе: – В дорогу!
Однако ехать не хотелось. Казалось, будто от себя бежит, от обретенного наконец душевного приюта. Что еще готовит ей судьба? Все равно. Ведь она теперь знает, какое ее счастье. Если бы он примчался и не отпустил Веру, сказал бы, что она нужна ему!.. Но все готово к путешествию, а Вольского нет. Он не почувствовал и не примчался.
Поблагодарив Федосью и не удостоив Алену прощальным взглядом, Вера забралась в карету. Дуня следом, Степан и Ванька заняли свои места.
– Что барину-то передать? – спрашивала Федосья напоследок, промокая фартуком уголок глаза.
– Ничего не надобно! – коротко ответила Вера и крикнула: – Трогай!
Новый побег давался Вере вовсе не легко. С каждой верстой юная княжна теряла душевные силы, все более мрачнела и тосковала. Дуня же являла нечто обратное трагическому виду барышни: невольная улыбка блуждала по ее румяному личику, горничная спохватывалась и напускала на себя серьезности, но ее хватало ненадолго. Она с блаженством прислушивалась к голосу Степана, который то понукал лошадей, то затягивал долгую ямщицкую песню.
На привалах Вера более не любовалась небом; казалось, красота мира погасла для нее. Она позволила Дуне ночевать у костра и с раздражением наблюдала за безмолвной игрой взглядов и жестов любовной пары, только вступившей в обладание друг другом. Лишь Ванька по-прежнему был неугомонным и любопытным. Вера погрузилась в себя до конца путешествия. Только один эпизод вывел ее из сомнамбулизма, когда она едва не убила человека.
Карета катила тогда уже по Московскому тракту и приближалась к древней столице. Частенько приходилось съезжать на обочину, чтобы пропустить казенных курьеров и фельдъегерей, а также именитых путешественников. Вынужденные остановки использовались для короткого отдыха, мелкой починки или легкого перекуса. И вот однажды, когда в который раз экипаж застрял у дороги, Вера отлучилась в лесок. Возвращаясь, она бесшумно выбралась из зарослей и застала следующую картину. Здоровый трехаршинный мужик тряс Степана за грудки, а Дуня бегала вокруг, причитая. Решив, что на них напали разбойники, Вера незаметно пробралась в карету, достала дорожные пистолеты. Взведя курки, она выскочила наружу и скомандовала, целясь в разбойника:
