Эти ведомственные соображения, от которых я в силу их внешнеполитического значения не мог совершенно избавить читателя, дают примерно следующую картину:
1. Ни в 1906, ни в 1908 году мы не превысили первоначальной, всему миру известной судостроительной программы 1900 года.
2. Восстановленный нами в 1908 году срок службы кораблей соответствовал сроку, принятому во всех флотах.
3. Мы старались установить трехтактный темп, и если большое число устаревших кораблей, оставшихся от периода, предшествовавшего принятию судостроительной программы, заставило нас временно, в течение четырех лет, строить по четыре корабля в год, то это уравнивалось тем, что по окончании указанного периода ежегодно строилось преимущественно по два корабля.
При всем том омоложение корабельного состава и еще более тот факт, что мы приступили к строительству дредноутов, обещали нашему флоту столь значительное усиление боеспособности, что британские специалисты во главе с адмиралом Фишером стали косо смотреть на нашу новеллу.
Создавая наше морское могущество, мы никогда не рассчитывали на одобрение англичан. Но та морская паника (Navy scare), которую инсценировал теперь Фишер, нарушала, как мы чувствовали, все обычаи международного общения, ибо адмиралтейство и несколько членов кабинета не остановились перед тем, чтобы взволновать свою страну преувеличенными и даже заведомо ложными данными о наших строительных планах{132}. Случилось так, что в том году англичане также заложили только четыре корабля. Британское правительство воспользовалось этим материалом для агитации, чтобы склонить свое общественное мнение к закладке еще четырех (а всего восьми) дредноутов в 1909 году. При этом англичане прибегли к следующему трюку: они сопоставили германский флот в совершенно законченном виде, которого он мог достигнуть не ранее 1920 года, с британским флотом, каким он был в 1908 году. Британский налогоплательщик, которому подавляющее превосходство британского флота не могло быть известно так же хорошо, как адмиралтейству, был взволнован ловкой и бессовестной агитацией ведомств и печати, а потому согласился на более крупные денежные жертвы. Боязнь нашествия и нервный страх перед германскими кораблями, цеппелинами и шпионами начали проникать в английское общество и массы.
Германский посол в Лондоне граф Вольф-Меттерних взирал на этот все усиливающийся страх перед Германией со все возрастающим опасением. Вплоть до этого времени он стоял на правильной точке зрения, считая, что англичане должны привыкнуть к нашей судостроительной программе и привыкнут к ней. Впоследствии оказалось, что даже наш четырехтактный темп, продолжавшийся четыре года, не дал Англии поводов для войны. По мнению наших дипломатов, к 1914 году англичане фактически свыклись со строительством германского флота и примирились с ним, так же как и с новеллами 1908 и 1912 года. Война со всеми ее бесчисленными возможностями являлась для них слишком серьезным делом, и осведомленные лондонцы отдавали себе ясный отчет в том, что нападение на Англию было бы для нас сущим безумием в политическом, военном и экономическом отношениях. Еще весной 1908 года адмирал Фишер открыто заявил нашему морскому атташе, что морская паника – это лишь обычный маневр, предпринятый для того, чтобы подготовить нацию и парламент к более крупным ассигнованиям на оборону. Вызванное же им смятение в умах английской публики и рост влияния агрессивной печати Нортклиффа следует рассматривать как печальное, но не решающее зло. Для нас травля Германии являлась столь же недостаточным поводом к войне, как строительство германского флота для британского кабинета, и по сравнению с лозунгом прежних лет Germaniam esse delendam осознание английской публикой того факта, что Германия не совсем безоружна, являлось известным шагом вперед в деле сохранения мира. В то же время в Англии рассчитывали, что поднятый там громкий крик заставит нас испугаться собственной храбрости и отказаться от строительства флота; это являлось вернейшим признаком того, что мы находились на правильном пути.
Вполне понятно, хотя и не вполне простительно, что граф Меттерних под сильным давлением окружающих его английских сфер начал в 1908 году терять верный взгляд на действительные и фундаментальные причины англо-германского соревнования. Это понятно потому, что его единодушно уверяли в том, будто только лишь строительство германского флота было повинно в ухудшении существовавших ранее хороших отношений. Но это не вполне простительно потому, что граф Меттерних должен был, во-первых, знать историю англо-германских противоречий, возникших еще в период, когда у нас не было флота, а во-вторых, убедиться, исходя из общего положения и сопоставления сил обоих флотов, в чисто оборонительной направленности нашей морской политики. Но немец легко позволяет противнику убедить его в своей правоте. Как никто другой, он умеет встать на точку зрения противника, но с трудом разбирается в его истинных убеждениях.
Донесение нашего лондонского посла побудило князя Бюлова зимою 1908/09 года начать детальное обсуждение этого вопроса со мною. С января 1909 года я в процессе переговоров с канцлером выражал согласие на то, чтобы мы сообщили английскому правительству, что мы готовы удовлетвориться таким соотношением сил обоих флотов, которое навсегда закрепит некоторое превосходство британского флота. В качестве исходного пункта переговоров я назвал сначала пропорцию 3:4, с течением времени объявил себя готовым принять 2:3 и в конце концов остановился на отношении 10:16. Эта цифра была предложена британским адмиралтейством во главе с Уинстоном Черчиллем и тотчас же была принята мною. Хотя Черчилль оставил себе некоторые лазейки, которые обеспечивали английскому флоту более выгодное соотношение сил, чем 10:16, я все же смотрел на это сквозь пальцы, будучи убежден, что планомерное выполнение судостроительной программы позволит нам достигнуть тех оборонительных целей, к которым мы только и стремились.
Это окончательное определение соотношения морских сил дало британскому адмиралтейству фактическое доказательство того, что флот был нужен нам совсем не для наступления. По мнению всех военно-морских авторитетов, численное превосходство, которое при прочих равных условиях делает вероятным успех нападающего, составляет на море около 30%. Такое и даже более значительное превосходство мы предоставили англичанам. Более убедительной гарантии в том, что нам были чужды какие бы то ни было агрессивные планы, мы дать не могли.
