Ясно, однако, что англичанам было бы приятней, если б мы не обладали даже таким флотом, который оставался бы на 50 или на все 100% слабее английского. Во-первых, история морских войн содержит многочисленные, хотя, быть может, и случайные примеры побед, одержанных слабейшей стороной, если на помощь ей приходили особые обстоятельства и военное счастье. Основное же в политическом отношении значение германского флота заключалось в том, что он делал Германскую империю способной привлечь к себе союзников во всем мире; и хотя германская политика союзов допустила, чтобы государственное искусство Англии отодвинуло эту политику на задний план, это положение могло со временем измениться. Таким образом, мы не могли добиться благосклонности Англии ценою одного лишь отказа от строительства флота. Поэтому неутомимые старания британского государственного искусства были в эти годы направлены к тому, чтобы вообще отбить у нас охоту строить флот, и, пробив по возможности брешь в судостроительной программе, привести ее к краху.

Главной ошибкой Бетмана-Гольвега в вопросе о флоте была его вера в то, будто известные поправки к нашему морскому строительству, то есть мелкие уступки, которые мы сделали бы англичанам в этой области, могли сколько-нибудь существенно изменить основы наших политических взаимоотношений с Англией.

Англичанам было безразлично, будет ли у нас на несколько кораблей больше или меньше. Причины их неудовольствия лежали гораздо глубже, чем можно было заключить по дискуссиям об ежегодных морских бюджетах, которые они вели с таким мастерством.

Казалось, что Бетман-Гольвег согласен со мною в том, что судостроительную программу, лежавшую в основе всех наших перспектив в области мировой политики, следовало сохранить в неприкосновенности. Со своей стороны я был согласен с канцлером в том, что мы должны были всеми силами стремиться к улучшению наших отношений с Англией. С первого дня его вступления в должность я поддерживал канцлера в его стремлении идти англичанам на встречу в отдельных вопросах, которые они возбуждали, в особенности же я старался влиять в этом смысле на кайзера и не упускал случая поддерживать переговоры о морском соглашении, начавшиеся в 1908 году.

Эти переговоры, начатые частными посредниками и неоднократно тормозившиеся английской стороной, все более убеждали меня в том, что английское правительство не имело серьезного намерения заключить морское соглашение и стремилось укрепить в нашем иностранном ведомстве ложное мнение, будто всему виной являлся наш флот, а не будь его, Германии был бы уготован рай на земле. Оно{133} действовало при этом с искусством, отрицать которое невозможно; это подтвердит всякий, кто знал образ мыслей нашего министерства иностранных дел и неспособность канцлера проникнуть в политическую психологию Англии.

Одним из главных сторонников взгляда, считавшего, что единственным препятствием на пути к установлению полной солидарности обеих стран в области мировой политики являлся этот ужаснейший германский флот, был советник нашего посольства в Лондоне фон Кюльман.

Что английское правительство не думало всерьез о заключении двустороннего морского соглашения, вытекает и из того, что наше согласие на его отдельные требования отнюдь не давало плодотворных результатов{134}. Но особенно убедительно это доказывается тем, что лишь в 1913 году англичане официально признали вышеупомянутое соотношение флотов, без чего нельзя было провести обоюдное ограничение морских сил, являющееся ядром всякого соглашения этого рода; между тем Ллойд-Джордж еще в 1908 году носился с этой идеей. Тем не менее все заинтересованные лица чувствовали, признавали и заявляли, что строительство нашего флота не грозило войной с Англией и что с каждым годом опасность войны становилась все менее вероятной по мере того, как росло уважение к германскому флоту, а война становилась все менее выгодной даже для джингоистски{}an» настроенной части английского народа. Безответственные голоса вроде голосов «Сатердей Ревью» и гражданского лорда адмиралтейства Ли раздавались все реже. С 1912 года в Лондоне росло стремление к деловому урегулированию англо-германских отношений, одним из доказательств чего является почти уже подписанное в 1914 году англо-германское соглашение о колониях. Во всяком случае германские отцы этого соглашения считали его серьезным делом.

Единственный подлинный кризис в англо-германских отношениях в период между 1904 и 1914 годами наступил летом 1912 года; он был следствием того способа, посредством которого наше имперское руководство пыталось ликвидировать франко-германский конфликт из-за Марокко.

Тогдашний министр иностранных дел фон Кидерлен-Вехтер, которому, как и многим нашим дипломатам, не хватало чутья, когда дело касалось Англии, натворил немало бед, причем даже не уступчивостью, а просто халатностью. По его инициативе кайзер отправил 1 июля 1911 года канонерскую лодку «Пантера» в марокканский порт Агадир и в течение нескольких недель не давал ответа на британский запрос о целях этой экспедиции. В результате 21 июля Ллойд-Джордж произнес предварительно одобренную английским кабинетом речь, в которой предостерег Германию, что в случае вызова с ее стороны она встретит Англию на стороне Франции.

Об отправке «Пантеры» я узнал частным образом в момент моего отъезда на летние каникулы. Если тот факт, что я, как статс-секретарь по морским делам, ничего не знал о столь важной для мировой политики отправке корабля, был уже сам по себе признаком известной дезорганизации государственного руководства, то, с другой стороны, ошибочность этой демонстрации в Атлантике стала для меня ясной в тот самый момент, как я узнал, что мы предварительно не уведомили об этом Англию. Если Кидерлен считал, что без воинственного жеста обойтись не удастся, то он должен был сделать его на суше и направить исключительно против Франции. Впрочем, я принципиально возражал бы против подобного жеста.

Поднять флаг очень легко, но спуск его иногда обходится очень дорого, если не хотят нанести ущерба своей чести. Ведь мы не имели никакого желания затевать войну. Однако самый грубый просчет наше политическое руководство совершило тем, что в первые недели июля оно окутало тайной свои намерения. Кидерлен впоследствии уверял, что кайзер никогда и не думал требовать для Германии части марокканской территории. Однако после угрожающей речи Ллойд-Джорджа дело приняло такой оборот, будто он отступил перед поднятым мечом Англии. Нашему престижу во всем мире был нанесен удар, да и общественное мнение Германии сочло это за поражение. England stopped Germany{136} – таков был общий приговор мировой прессы.