Не в этот раз. Кто бы это ни был, от него не пахнет цветочно-бумажным запахом Кассии. От этого человека пахнет потом и дымом. И он дышит иначе, не так, как она. Тяжело. Шумно, словно он бежал и теперь пытается сдержать дыхание.

Я слышу, как он тянется к пакету на капельнице.

Но мне не нужна новая жидкость. Ее недавно сменили. Где же все? Они знают, что происходит?

Меня дергают за руку. Они отцепили пакет от трубки и начали сливать жидкость в какое-то ведро.

Я лежу лицом к окну, и стекла все сильнее дребезжат от ветра.

Это происходит со всеми? Или только со мной? Кто-то хочет убедиться, что я не вернусь назад?

Я слышу, как замедляется биение моего сердца.

Погружаюсь глубже.

Боль затихает.

Тяжело помнить, как надо дышать. Я повторяю про себя стих Кассии, дыша в такт ударам сердца.

Чайная. Роза. Плетистая. Роза. Кружевная. Морковь.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Должно быть, я задремал, потому что подскакиваю, когда открывается дверь тюрьмы.

— Выпускайте его, — говорит кто-то охраннику, а затем перед моей камерой появляется Окер, наблюдающий за тем, как охранник отпирает дверь. — Ты, — говорит Окер. — Пора возвращаться к работе.

Я оглядываю соседнюю камеру. Кассия туда не входила. Она что же, провела всю ночь, присматривая за Каем? Или ее заставляли работать все это время? Остальные заключенные не нарушают тишины. Я слышу их дыхание, но, кажется, больше никто не проснулся.

Когда мы выходим наружу, я замечаю, что еще темно: даже не светает. — Ты работаешь на меня, — поясняет Окер, — а значит, ровно столько часов, что и я. — Он указывает на исследовательскую лабораторию через дорогу. — Она принадлежит мне. Делай, что я скажу, и тогда сможешь проводить большую часть дня там, а не под замком.

Если Лейна — медик в этой деревне, то Окер, думаю, их лоцман.

— Четко следуй моим указаниям, — говорит он мне. — Все, что мне нужно, это твои руки, поскольку мои плохо слушаются меня.

— Окер не сильно старается, чтобы ввести в курс дела,— замечает один из помощников после ухода Окера. — Я Ноа. Я работаю вместе с Окером с тех пор, как он тут появился. — На вид Ноа лет тридцать пять. — Это Тесс.

Тесс кивает мне. Она немного моложе Ноа, и у нее добрая улыбка.

— Ксандер, — представляюсь я. — А это что такое?— Одна из стен лаборатории покрыта изображениями не известных мне людей. Немного старых фотографий, страницы, вырванные из книг, но большинство выглядит так, будто нарисованы от руки. Это Окер нарисовал их, когда руки его еще были здоровыми? Я впечатлен, и вспоминаю ту медсестру из медицинского центра. Возможно, яединственный, кто не способен создавать такие вещи, как рисунки и стихи, без всякой подготовки.

— Окер называет их героями прошлого, — отвечает Ноа. — Он уверен, что нам следует знать о достижениях наших предшественников.

— Он обучался в Обществе, не так ли, — предполагаю я.

— Да, — отвечает Тесс. — Он пришел сюда десять лет назад, прямо перед своим Прощальным банкетом.

— Ему девяностолет? — никогда в жизни я не встречал таких старых людей.

— Да, — кивает Ноа. — Самый старый человек в мире, насколько нам известно.

Дверь учреждения с шумом открывается, и мы все возвращаемся к работе.

***

Несколько часов спустя Окер разрешает помощникам сделать перерыв. — Не ты, — останавливает он меня. — Нужно кое-что сделать, и мне пригодилась бы твоя помощь.

Ноа и Тесс посылают мне сочувственные взгляды.

Окер ставит передо мной стопку коробок и банок с аккуратно наклеенными этикетками и вручает мне список. — Приготовь эту смесь, — говорит он, и я начинаю отмерять. Он возвращается к шкафчику и зарывается в него в поисках ингредиентов. Я слышу звон стекляшек.

А потом, к моему удивлению, он начинает со мной разговаривать. — Ты говорил, что видел около двух тысяч пациентов, когда работал в медицинском центре в Камасе, — уточняет он. — За четыре месяца.

— Да. Конечно, было еще много других пациентов, которых я не лечил, в других частях медцентра и в зданиях Камаса.

— Из всех, кого ты видел, сколько неподвижных выглядело лучше, чем мои пациенты здесь? — спрашивает он.

— Ни один, — отвечаю я.

— Слишком быстрый ответ. Не торопись, подумай хорошенько.

Я мысленно возвращаюсь ко всем моим пациентам. Я не могу вспомнить лицо каждого из них, но последние человек сто представляю четко. И, конечно же, Лей.

— Ни один, — повторяю я.

Окер с удовлетворением скрещивает руки на груди и садится в кресло. Он наблюдает, как я добавляю ингредиенты в смесь. — Ладно, — говорит он. — Теперь тыможешь задать вопрос.

Я не ожидал такой благоприятной возможности, но собираюсь воспользоваться ею. — Чем отличается смесь, которую готовите вы, от той, что использует Восстание? — спрашиваю я.

Окер толкает ко мне контейнер. — Ты когда-нибудь слышал про болезнь Альцгеймера?

Это вопрос, а не ответ. Но я отвечаю на него. — Нет.

— Не удивительно, — говорит Окер. — Потому что я излечил ее еще до твоего рождения.

— Выизлечили ее, — говорю я. — Только вы, и никто другой?

Окер тычет в две фотографии на стене у себя за спиной.

— Нет, конечно. Я входил в состав исследовательской группы в Обществе. При этой болезни происходило отложение белка в головном мозге. До нас многие ученые работали над этим проектом, но мы выяснили, как можно контролировать уровень выработки этих белков, и перекрыли им каналы. — Он наклоняется поближе, чтобы взглянуть на приготовленную мною смесь. — Так вот, отвечая на твой первый вопрос: разница в том, что я знаю, что делаю, когда готовлю лекарство. В отличие от Восстания. Я знаю, как можно удержать некоторые белки от мутаций и не позволить им накапливаться, так как эти процессы схожи с болезнью, которую мы излечили. И я знаю, что нужно делать, чтобы не допустить накопления тромбоцитов в селезенке, вследствие чего мы убережем пациентов от внутренних разрывов и кровотечений. Другое отличие в том, что я добавляю в свои растворы гораздо меньше болеутоляющих веществ.

Мои пациенты ощущают некоторую боль; но не страдание, а скорее дискомфорт. Это напоминает им, что нужно дышать. Таким способом вернуть их из комы более вероятно.

— Но хорошо ли это? — спрашиваю я. — Что, если они могут чувствовать всю боль от язв?

Окер фыркает. — Если они что-то чувствуют, то борются, — говорит он. — Если бы ты оказался в том месте, где нет боли, разве ты пожелал бы вернуться оттуда?

Он придвигает ко мне лоток с порошком. — Отмерь сколько нужно и перегони в раствор.

Я бросаю взгляд на инструкцию и высыпаю два грамма порошка в жидкость.

— Иногда я сам не верю себе, — бормочет Окер. Я не могу сказать, разговаривает он со мной или сам с собой, но потом он смотрит в мою сторону. — И вот я снова работаю над лекарством от этой проклятой чумы.

— Подождите, — говорю я. — Вы и первое лекарство разрабатывали?

Он кивает. — Общество знало о работе, которую мы проделали в отношении накопления белка. Они заставили мою команду создать лекарство от чумы. Перед тем, как Общество наслало болезнь на Врага, они хотели быть уверены в том, что у нас будет лекарство на случай, если чума вернется.

— Так Восстание лгало. У Общества действительнобыло лекарство.

— Конечно, было, — отвечает Окер. — Но недостаточно в случае пандемии, поэтому Восстание заручилось поддержкой народа, чтобы продолжить его производство. Но все равно Общество разработало лекарство первым. Держу пари, ваш Лоцман не упомянул об этом.

— Не упомянул, — соглашаюсь я.

— Я заплатил значительную сумму, чтобы сбежать сюда. Меня вывез ваш нынешний Лоцман. — Окер подходит к шкафу, чтобы отыскать еще что-то. — Это было до того, как он стал Лоцманом Восстания,— добавляет он приглушенным голосом. — Когда Восстание предложило ему стать их лидером, я предостерегал его, чтобы он не доверял им. Они — не повстанцы. Они — то же Общество, только под другим названием, им просто нужен ты и твои последователи, говорил я. Но он был так уверен, что это сработает. — Окер возвращается к столу. — А может, и не былуверен, — добавляет он. — Он хранил запись о том, что я нахожусь здесь, в Эндстоуне.