Скоро капитан Грифитс имел случай убедиться в том, что Валентин Гиллуа был совершенно прав, стараясь помирить его с краснокожими, не теряя ни минуты, и вынудить их заключить с ним союз.

Спустя два часа после отъезда индейских вождей капитан Грифитс после долгой аудиенции с Искателем следов собирался сесть на лошадь, чтобы присоединиться к своему отряду, как вдруг получил эстафету от капитана Джемса Форстера.

Это послание было отправлено с необыкновенной поспешностью и заключало в себе чрезвычайно важные известия.

Джон Грифитс вскрыл конверт дрожащей рукой и, быстро пробежав глазами письмо, передал его Валентину Гиллуа.

— Читайте, — сказал он.

Джемс Форстер сообщал, что колонна сира Джоржа Эллиота, состоящая из шестисот всадников, находилась не более как в восьми лье от Воладеро, она подвигалась чрезвычайно быстро, так что, по всей вероятности, она завтра к одиннадцати часам утра достигнет ущелья Прохода Бизонов.

— Что вы думаете об этом? — спросил капитан, когда Валентин возвратил ему письмо.

— Я думаю, мой дорогой капитан, — отвечал охотник, — что мы должны поспешить, и надеюсь, что Бог поможет нам.

— Да, в самом деле, во всем случившемся я вижу перст Всевышнего, — отвечал капитан с волнением. — О, мой друг! — прибавил он, с чувством пожимая руку Валентина, — теперь я только вижу и понимаю все то, чем вам обязан.

— А вы забыли уже о том, что спасли жизнь моей названой дочери?

— Да, — отвечал капитан с жаром, — но вы, мой друг, вы спасли мне больше, чем жизнь: вы спасли мою честь.

— Хорошо, хорошо, но не забывайте, что теперь нам время дорого, — весело сказал Валентин, — приготовимся лучше исполнить наш долг; завтра будет великий день для союзников Красной реки. Но до того я прошу вас выслушать меня.

— Говорите.

— Сколькими людьми располагаете вы?

— Сколько всех у меня?

— Нет, готовых к строю?

— Около четырехсот; у меня было двести девяносто человек; капитан Форстер привел мне в подкрепление двести пятьдесят; тридцать человек я оставлю для охраны моего лагеря… словом, готовых к действию я буду иметь четыреста с лишком человек.

— Отлично, со стороны краснокожих будет, быть может, немного больше; что же касается меня, я могу служить вам двумястами самых мужественных и самых опытных во всех лугах большого Фореста воинов, — так что мы будем иметь тысячу человек, почти вдвое более неприятеля. Позволите ли вы мне начертать один план, или, вернее, высказать одну мысль, которая пришла мне в голову? Я не великий стратег, но я был французский солдат, и, кроме того, уж не раз приходилось мне вести войну в пустыне.

— Говорите, говорите! Вы знаете, что я ничего не сделаю без вашего совета.

— И вы, быть может, будете не правы, потому что моя мысль может оказаться плохой.

— Не думаю, но посмотрим прежде, что это за мысль?

— Вы, без сомнения, знаете ущелье Прохода Бизонов?

— Да, немного.

— Прекрасно, значит, вы знаете, что при ширине своей ущелье это имеет около одной мили в длину и сто оно проходит между двумя лесистыми горами, состоящими из чрезвычайно крутых покатостей?

— Конечно.

— Вы также знаете, что это ущелье выходит в долину, состоящую из неизмеримых трясин, скрытых под зеленой травой, и что через эти болота проходит шоссе шириной в двадцать шагов, не более?

— Нет, уверяю вас, что я не знаю всех этих подробностей.

— Множество тропинок, известных только охотникам, прорезывают эти болота во всех направлениях.

— О, это превосходная, как мне кажется, позиция!

— Не правда ли? Предположим, что я засяду со своими охотниками в этих болотах, имея перед собой ущелье не более как в половину лье; со стороны равнины, в которую выходит ущелье, я устрою крепкие баррикады, позади которых станут мои искусные стрелки. Половина наших краснокожих и половина или, скорее, третья часть ваших Сожженных лесов расположатся на лесистых покатостях ущелья; остальные краснокожие и вторая треть Сожженных лесов засядут позади ущелья, что очень не трудно; наконец, остальная часть вашего отряда поместится за баррикадами, чтобы подкрепить моих стрелков. Англичане проникнут в ущелье…

— И пройдут под беглым огнем?

— Нет, напротив, никто не тронется со своего места; они пройдут ущелье без выстрела и вступят в долину; когда они взойдут на шоссе, со всех пунктов болот, о существовании которых они, конечно, не знают, мы откроем по ним огонь. Англичане будут мужественно отстреливаться, потому что они храбры и дерутся как львы, но вместе с тем они вынуждены будут отступить и снова войти в ущелье; тогда засевшие на покатостях стрелки дадут по ним залп, между тем как вы ударите в неприятеля с тыла, а я нападу на него с противоположной стороны ущелья. Вот моя мысль — как вы ее находите?

— Господи, мой друг! — вскричал Грифитс с энтузиазмом, — это самый гениальный план, а не мысль, как вы скромно его называете.

— Но, быть может, вы найдете нужным сделать какие-нибудь изменения?

— Никаких изменений; англичане будут беспощадно разбиты.

— Но я нисколько не буду в претензии, если вы выскажете свое мнение.

— Я последую по вашему плану от А до Z, и мы останемся победителями.

— Очень рад, что вы одобряете мой проект; теперь поезжайте в ваш лагерь и… до завтра.

— Прощайте, благодарю вас за все то, что вы для меня сделали; только вам я буду обязан блестящим успехом. Будьте уверены, что я ничего не забуду относительно нашего условия. Благодарю вас еще раз, мой добрый гений. О, отчего я не знал вас раньше!

— Поезжайте, поезжайте! — сказал с улыбкой Валентин, — там вас ожидают с нетерпением.

— Это правда; до завтра!

— Прощайте!

Капитан сел на лошадь и поскакал к своим людям, которые давно уж ожидали его приказания выступать.

Когда капитан совершенно исчез со своим конвоем, Валентин возвратился в пещеру и поспешил к донне Розарио, которую он столько времени не видел.

Молодая девушка сидела в первой пещере и весело разговаривала со своим братом и доном Грегорио Перальта; Гарриэта Дюмбар находилась у ее ног, а Пелон, присев к огню, не спускал глаз со своей госпожи, чтобы предупредить ее малейшее желание.

Увидев Валентина, молодая девушка быстро вскочила со своего места, подбежала к нему и, обняв его, сказала нежным голосом:

— Здравствуйте, отец! Вы совсем забыли свою дочь! Говорите же, отчего я не видела вас до сих пор и не могла обнять ни разу?

— Это не от меня зависело, милое дитя мое, — отвечал Валентин, лаская ее, — но дон Грегорио и ваш брат должны были сказать вам…

— Да, да, — прервала его донна Розарио, — они наговорили мне много вещей, совершенно, впрочем, для меня непонятных; но мне кажется, что ничто не может помешать отцу обнять и поцеловать свою дочь.

— Так, Розарио, так, сестра моя, — заметил дон Луис с улыбкой, — отец вполне заслужил твое неудовольствие.

— Ну, уж так и быть, признаю себя виновным, — отвечал Валентин добродушно.

— Вот что значит иметь детей, — заметил со смехом дон Грегорио.

— Прибавьте: которые перестанут любить его, если он будет так поступать, — сказала донна Розарио с улыбкой.

— Остановись, сестра: ты слишком далеко зашла! — воскликнул весело дон Луис. — Я всегда буду любить его.

— И я тоже, — сказала молодая девушка, — в особенности теперь, когда меня так скоро оставил мой союзник.

Разговор в этом роде продолжался несколько времени.

Заметно было, что донна Розарио хотела что-то спросить, но не решалась; Валентин заметил это и, смеясь в душе, спокойно подтрунивал над молодой девушкой.

Вошел вождь.

— А, вот и Курумилла! — воскликнула молодая девушка, оборачиваясь к нему. — Здравствуйте, вождь!

— Розовая Лилия смеется, она довольна, — Курумилла счастлив; он любит Розовую Лилию и Молодого Орла.

— Мы это знаем, вождь, и тоже вас любим, — отвечала она.