В среду Гарольд Лэтем прибыл в Атланту, чтобы обсудить этот вопрос с Пегги. И Джон, и сама она не были против мисс Уильямс как таковой, но им претила сама мысль, что кто-то еще, кроме «Макмиллана», будет действовать от их имени. «Макмиллану» они оба доверяли и не знали, ни чего ждать от чужака, ни почему они должны нанимать кого-то со стороны, если представители Макмиллана могли бы по крайней мере присутствовать на переговорах.
Лэтем осторожно объяснял, что независимо от того, каковы отношения между издательством и автором, «Макмиллан» прежде всего исходит из собственных интересов, точно так же должна поступать и Пегги. Но убедить Маршей ему так и не удалось.
Еще более прискорбным для супругов было то, что Пегги страдала болезнью глаз, вызванной месяцами напряженной работы по редактированию рукописи и читке гранок. Пегги утверждала, что никогда не считала, но количество наименований справочной литературы, потребовавшейся ей для романа, подбирается к тысячи. Она ничего не оставила на волю случая, не дав критикам ни одного шанса. Перепроверялось все: и в какое время дня пришло известие о разгроме генерала Худа у Джонсборо; и какая была погода в это время; час, когда началось отступление, и час, когда была оставлена последняя застава; точное местонахождение поездов с военным снаряжением и точное время, когда они были сожжены. И потом, конечно, сотни деталей, таких, например, когда кринолины вышли из моды, а турнюры — вошли; цена, по которой продавался хлопок в Ливерпуле в 1863 году (1,91 доллара за фунт), и как пользоваться пистолетом. Ну и сотни других мелких, но очень важных деталей.
Пегги имела склонность к преувеличению, поскольку сомнительно, чтобы она в самом деле «просмотрела около миллиона старых Библий, писем и еще больше генеалогических записей», прежде чем нашла имя «Скарлетт». Но зная, что книга будет опубликована, она пересмотрела массу старых налоговых книг, списков личного состава, государственных лотерей, историй болезни, а также старых справочников и перечней государственных земельных субсидий из Саванны, Атланты и графства Клейтон.
Более того, она даже просмотрела многотомный труд историка Франклина Гаррета, в котором приведены имена и фамилии, увековеченные на всех надгробиях в Атланте и ее окрестностях, чтобы быть вдвойне уверенной, что ни одно из имен ее героев не принадлежало жившему когда-либо реальному человеку. И одно такое имя было найдено. Муж Кэтлин Калверт, поначалу звавшийся Уилсоном, стал в окончательном варианте Хилтоном. Причем имя поменяли, когда книга была уже в гранках.
Постельный режим был предписан Пегги в тот день, когда она собиралась в оперу, из-за болезни глаз. Но чем бы она ни болела, выяснить, насколько это было серьезно, никогда не удавалось. Она перенесла массу травм в разного рода несчастных случаях. У нее хронически болели спина и нога, и боль от них была, похоже, сильнее, когда она сидела за пишущей машинкой, чем когда, в заботах о семье и друзьях, разъезжала на машине по всему городу, улаживая их наиболее трудные дела или сражаясь с медперсоналом в госпитале и с городскими чиновниками.
Ее глаза действительно были утомлены непрерывной работой над книгой в течение восьми месяцев и беспокоили Пегги весь этот год, но у нее не было болезни глаз как таковой. На самом деле ее собственное нездоровье или же нездоровье ее семьи всякий раз становилось удобным предлогом, используемым в любое время в случае малейшего раздражения со стороны окружающего мира.
Состояние здоровья Пегги было предметом обсуждения почти в каждом письме, ею написанном, независимо от степени ее знакомства с получателем оного. Оправданием в случае задержки ответов — отвечала ли она друзьям или поклонникам, возвращала ли статью, присланную ей, оплачивала ли счета — были неизменно ссылки на плохое состояние ее здоровья. Люди, знавшие ее только по письмам, были уверены, что имеют дело с хрупкой, мужественной, но больной женщиной. Именно благодаря такому впечатлению, которому она сама же и способствовала, слухи о ее ужасном физическом состоянии нередко возникали после выхода ее книги.
Любой же, кто знал Пегги лично, видел в ней полную сил и здоровья женщину. Но со времени выхода «Унесенных ветром» она всячески способствовала созданию собственного, весьма своеобразного имиджа в глазах читающей публики, используя для этого любую возможность привлечь внимание к своему физическому состоянию.
Так, в первом публичном заявлении, подготовленном ею для «Макмиллана», она писала: «Я очень маленькая. Но не чувствую себя маленькой. Как и большинство невысоких людей, я кажусь себе такой же высокой, как и любой другой человек, но при этом еще и вдвое сильнее. Но во мне всего 4 фута 11 дюймов роста. Все время упорно работая и выпивая огромное количество молока, я ухитряюсь держать свой вес у отметки в сотню фунтов!» (45 кг).
Но она еще и ухитрилась в тексте меньше чем на 500 слов объяснить, почему пишет о Гражданской войне («я выросла на этом»), сообщить, что никогда даже не читала «Ярмарку тщеславия», с которой часто сравнивали ее собственную книгу, по крайней мере до того, как полтора года назад она попала во вторую автокатастрофу, добавив при этом, что «ходила тогда на костылях около трех лет». Пегги заявляет, что читает она «жадно и быстро» и что в молодости намеревалась заняться медициной, но, «когда я училась в Смит-колледже, умерла моя мать, и мне пришлось вернуться домой, чтобы взять на себя ведение домашнего хозяйства».
За исключением того, что, как утверждала Пегги, ей было всего пятнадцать с половиной лет, когда она оставила колледж, все остальное было правдой. И в этом заявлении ясно просматривалась ее манера увязывать время и события с «катастрофами» в ее жизни.
Упоминания о несчастных случаях и костылях, о долгих годах выздоровления, как раз перед публикацией книги, создавали некую ауру вокруг нее, а следовавший затем рассказ о затемненных комнатах и корсетах для позвоночника, о запретах на чтение «даже телефонных номеров» тоже создавал впечатление серьезной болезни и надвигающейся слепоты. И только потом, когда до нее дошли слухи о ее болезнях, Пегги начала почему-то сердиться — даже если вместе со слухами шли в ее адрес сердечные отклики, выражения симпатии и готовности ее защитить. Лэтем приехал в Атланту в мае и привез с собой пробные экземпляры романа, попросив Пегги просмотреть их на предмет типографских ошибок, прежде чем будет напечатан первый большой тираж. Работа, прямо скажем, не вызвала большого энтузиазма у Пегги, и, как писала она Лу, ее «едва не затошнило при виде этого. Никто, наверное, не испытывал подобного чувства к своему первому и единственному детищу». Готовые гранки книги вновь напомнили ей кошмарные времена подготовки ее к печати.
Пробные экземпляры были разосланы обозревателям и на киностудии, даже тем из них, кто уже получил гранки романа. Анни Уильямс по-прежнему вела с киномагнатами свою игру, и одна из причин поездки Лэтема в Атланту заключалась в том, чтобы еще раз попытаться уговорить Пегги подтвердить полномочия мисс Уильямс, что помогло бы последней в переговорах с покупателями. Но Марши отказались пойти на это, и Лэтем вернулся в Нью-Йорк. Был он хоть и обескуражен, но полон уверенности, что издательство должно продолжать свой «флирт» с «красоткой Анни», которая, как писала Пегги в письме к Лу, «положит меня на лопатки и пошлет к черту, прежде чем мы исчерпаем все возможности».
Вернувшись в Нью-Йорк, Лэтем попросил выслать миссис Марш 5 000 долларов в качестве аванса по ройялти. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она последний раз получала какую-либо плату, — это было сразу после подписания контракта. А поскольку заказы на книгу уже превысили 20 тысяч экземпляров и к тому же поступили деньги от клуба «Книга месяца», то «Макмиллан» согласился. До этого Пегги получила лишь аванс — 500 долларов.
Неожиданно для Пегги все те, с кем она когда-либо общалась в Атланте, вдруг стали изъявлять желание пригласить ее на вечеринку. И она принимала эти приглашения. Однако, когда Лэтем вновь пригласил ее приехать в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на церемонии выхода ее книги в свет, Пегги отказалась, заявив, что ей бы «не хотелось приезжать в Нью-Йорк похожей на ведьму».
