«Этот дом находится под защитой ордена Храма». Съели, братья-пастыри? То-то же!
Цыбань в ту ночь разбудил всех, от половых до постояльцев, громко колотя в отпертую дверь и требуя хозяина А Милрад, выслушав невероятные новости, оставил пьяницу наедине с бутылкой лучшего в Шопроне бренди и. преисполненный неведомого ранее мужества, отправился в казармы храмовников. Сам отправился, не стал ждать, пока заглянет в «Звездень» кто-нибудь из тамплиеров, потому что решил – и откуда достало смелости, – что до утра может случиться всякое. А рассказав об аресте Миротворца сначала дежурному командиру рыцарей, затем – самому сэру Раду, Милрад, все еще поражаясь собственной смелости, погнал свою лошадку к дому, где жила Ирма.
Правда, там обошлось без него: трактирщик лишь пронаблюдал издалека, как полюбовница сэра Артура в сопровождении двух братьев-сержантов рысью уезжает по темным улицам. Но разве в этом дело? Дело в том, что он смог. Совершил подвиг. Ведь подвиг же, кто будет отрицать?
И крест на стене – видимое тому свидетельство. Ей-богу, Брюхотряса почти не взволновало освобождение от налогов: законная привилегия любого «человека Храма», куда приятнее было сознавать, что орден признал его заслуги, его мужество. Признал и прямо, недвусмысленно заявил о своем признании.
Все-таки тамплиеры справедливы, куда справедливей большинства земных владык. Может быть, это потому, что они – божьи люди и смотрят на дольний мир чисто и ясно, так, словно созерцают его с горних высей.
А в Шопроне жизнь забила ключом. Сначала справедливые тамплиеры взялись разыскивать пропавшего – да-да, в Белой крепости его не оказалось – Миротворца. Потом, двумя днями спустя, неожиданно и безо всякой торжественности, аж сотня рыцарей Кодекса в сопровождении гвардии отправились на охоту за дикими магами. Сотня! Скольких же магов они собирались поймать? Еще поговаривали, что эти самые маги (говорили-то о колдунах, но Брюхотряс не зря был потомственным хозяином «Звездня» и прекрасно знал, чем отличается колдун от интуита), так вот, поговаривали, что эти самые маги устраивают свои шабаши чуть ли не под стенами столицы. А дальше начало происходить что-то совсем непонятное. Потому что из сотни вернулось два десятка. Диких магов не поймали ни одного. Тамплиеры же начали стягиваться в Шопрон со всех краев Единой Земли. Ну или, во всяком случае, рыцари Обуды явились все до единого. Две тысячи. Снова, как в страшном сто тридцать третьем году, орден отозвал все патрули, снял заставы, предоставил герцогу выбор: оставить христиан на съедение тварям или выполнить требования командора Единой Земли.
Кто-то скажет: не по-божески.
А Милрад, хоть и не станет возражать, но мог бы. Потому что, во-первых, неслыханное это святотатство – поднимать руку на посланца Пречистой Девы; а во-вторых, два караванщика, в один день пришедших с юга и с востока, оба рассказывали одно: твари попрятались.
Чуть позже неведомо откуда пришел слух, что с Триглава спускается Черный Туман. Тот, кто жил там, впервые за сто лет напомнил о себе людям.
В Сегеде, по сравнению с растревоженной столицей, было тихо, как в деревне ночью, и все же основная работа по розыскам пропавшего Миротворца велась именно здесь. Сюда же привезли и Ветку. Двое сержантов-храмовников отыскали ее в родительском доме, приказали взять самые необходимые вещи и отправляться с ними.
Она думала, как бы сообщить о том, что за ней пришли храмовники, тому старому магу, учителю Альберта. Ведь это он посоветовал уехать из столицы и обещал, в случае чего, помочь. Оставил даже стеклянную палочку, усыпанную золотой пылью. «Активатор телепорта». Первое, что сделала Вегка, едва задернула шторку, отгораживающую ее закуток от общей комнаты, это переломила стекляшку. Но ничего не произошло, лишь грубый голос из-за шторки попросил:
– Не баловалась бы ты с магией, девица. Собирайся, да так поедем.
«Дура! – Ветка уронила осколки на вязаный коврик возле кровати и едва не расплакалась. – Ведь нужно же было представить место, куда хочешь уйти!»
Плакать, однако, было не время.
Ветка взяла с собой подарки Альберта: украшения, несколько самых красивых платьев и изысканное, как у знатных дам, кружевное шелковое белье, с отвращением оглядела крохотную комнатушку. Родители ее не озаботились в свое время обзавестись достаточным количеством детей и ничего не получили от властей: ни денег на дом побольше, ни малой монетки на обзаведение хозяйством. Если б Ветка не родилась, наверное, остались бы совсем уж нищебродами.
Что же, все собрано, значит, пора. И ничего не бояться. Ордену Храма не в чем ее обвинить. Скорее всего, как и предупреждал тот старик, за ней приехали, чтобы увезти в безопасное место. Когда Альберта выпустят, он найдет ее и все снова будет хорошо.
... А в Сегеде было тихо, но очень неспокойно. Добирались туда, вопреки словам о «так поедем», все же с помощью телепорта, прямо из столичных казарм Храма. А когда добрались, Ветка, привыкшая за годы работы в «Звездне» чутко реагировать на настроение самых разных людей, даже удивилась: никак не думала, что рыцари – все до единого, а также послушники, служки и даже священники, что все они могут быть так сильно встревожены. Из-за чего? Из-за того, что среди них обнаружился колдун? Из-за того, что этого колдуна нашли и взяли под стражу?
Разговаривал с ней седой, очень пожилой священник. Большой, как дерево, и широкий, как городские ворота, больше похожий на рыцаря, чем на батюшку. Он назвался отцом Германом и сказал прямо, не ходя вокруг да около:
– Дочь моя, твой хозяин Альберт Северный и его брат арестованы орденом Недремлющих, и мы вот уже несколько часов безуспешно пытаемся разыскать обоих. Ты была последней, кто видел их на свободе, возможно, ты знаешь что-то, что поможет нам в поисках. Пожалуйста, расскажи мне все о вчерашнем вечере. Как можно более подробно.
– Почему орденом Недремлющих? – вырвалось у Ветки. – Орденом Пастырей!
И добрый священник взглянул на нее, как коршун:
– Ты впустила их в дом, девочка. Почему? Зачем? Рассказывай!
Этот человек, куда более старый, чем отец Герман, бородатый и седой, постучал в дверь уже под вечер. Открыла ему Санда, горничная, но впустить чужого человека, конечно, не смогла, а гость, едва завидев спустившуюся вниз Ветку, заявил:
– Отошли прислугу, милая девочка, нам нужно поговорить о даре, который ты утратила, и о том, что можно сделать для его возвращения.
Представился он уже после, когда Ветка провела его в Круглую гостиную. Сама она эту комнату терпеть не могла, но, пока Артура с Альбертом не было дома, с каким-то мстительным удовольствием принимала гостей именно там, в святая святых огромного особняка. И усаживала визитеров в любимое кресло Артура. А старый господин, сообщивший, что зовут его Фортуной, но он предпочитает обращение «профессор», на упомянутое кресло покосился с непонятной гримасой и сказал:
– Благодарю, девочка, но я лучше присяду на канапе. Итак, слушай меня: сегодня у тебя будет возможность раз и навсегда избавиться от Артура Северного. Через несколько часов они с Альбертом приедут в столицу, а ближе к утру сюда придут пастыри, и ты откроешь им двери. Альберт монахам не нужен, его, конечно, тоже арестуют, но, уверяю тебя, отпустят, как только он даст все необходимые показания. Интересует же пастырей только и исключительно Артур. Как ты знаешь, он имеет наглость называть себя святым Миротворцем, а это, разумеется, не может нравиться святым отцам...
... Ветка согласилась не сразу. Она не любила Артура, она его ненавидела, она мечтала от него избавиться и каких только способов не изыскивала в этих мечтах, но все же, когда дошло до дела, решиться оказалось нелегко. Альберта арестуют тоже. И кто знает, отпустят ли…
Однако господин профессор был очень убедителен. И, конечно, он был намного умнее, чем Ветка, и намного больше знал. Кроме того, ведь он же не просто учил Альберта, он его вырастил, как родного сына, а значит, ни за что не стал бы желать ему зла. Это, как казалось Ветке, она знала точно. Она сама часто ссорилась с родителями, и не раз мать в горячке заявляла ей: убирайся, чтоб ноги твоей больше не было в этом доме! Однако стоило Ветке уехать в столицу, как все переменилось. И теперь каждый ее приезд домой был для родителей праздником. Какие бы ни были нищие и неудачники, свою единственную доченьку они все-таки любили. Вот и профессор, что бы там ни рассказывал о нем Альберт, видно же – тревожится и любит, и желает только добра. И так же, как Ветка, терпеть не может Артура. Знает, что ничего хорошего не принесет рыцарь своему названому брату.
