Анюта чмокнула ее в щеку и обернулась к Игорю:

— Ты чего застыл, как перед иконой? Входи. Это моя бабушка Лада Алексеевна Белозерская. А это Игорь.

Теперь, когда женщины стояли рядом, Корсаков сразу обнаружил в них портретное сходство: глядя на Ладу Алексеевну, можно было сказать, какой будет Анюта через шестьдесят лет. «Если я столько проживу», — подумал Корсаков и шагнул в квартиру.

— Здравствуйте, Лада Алексеевна! Очень приятно познакомиться! — Корсакову почему-то захотелось щелкнуть каблуками на гусарский манер. Чтобы шпоры звякнули, чтобы качнулся султан на кивере. Он ограничился тем, что коротко наклонил голову.

— Здравствуйте, Игорь! — Лада Алексеевна подала руку и, пока Корсаков раздумывал, приложиться к ней или просто пожать, сама энергично пожала ему ладонь. — Рада вас наконец-то увидеть.

— Сердечно тронут вашим вниманием, — зачем-то сказал Корсаков и покраснел.

Непонятно отчего, но ему хотелось выражаться выспренно и витиевато.

Лада Алексеевна чуть улыбнулась, отступила, пропуская его, и закрыла дверь. Игорь прислонил картину к стене, осмотрелся. Паркетный пол был натерт — чувствовался легкий запах мастики. Корсаков сразу вспомнил, что дома в детстве так же натирали паркетные полы. Была даже такая машина со щетками — полотер, но вряд ли Лада Алексеевна пользовалась подобной техникой. Скорее по старинке натирала половицы шерстяной или войлочной тряпкой. Старинный шкаф с позеленевшим зеркалом, резной, как ларец, мрачно возвышался возле стены. Розовый абажур окрашивал прихожую теплыми тонами.

— Вот вам тапочки, одевайте и проходите в комнату, — поскольку Анюта уже впорхнула в комнату справа, Лада Алексеевна повысила голос: — Анна, ты опять в туфлях вошла? Ты же знаешь, что мне уже тяжело мыть полы.

— Бабуля, я сама вымою, — девушка выскочила в коридор, скинула туфли и надела мягкие войлочные тапочки. — Ну, как он тебе? — она подхватила Игоря под руку. — Он бродячий художник.

— Больше похож на странствующего рыцаря, — улыбнулась Лада Алексеевна. — Пойди, поставь чайник, — скомандовала она, — а вы проходите, молодой человек.

Корсаков вошел в комнату и словно перенесся в московскую квартиру начала тридцатых годов прошлого столетия. Впрочем, судить он мог только по кинофильмам. Возле окна на круглом обеденном столе в тяжелой хрустальной вазе стоял огромный букет ромашек. Под вазой была вязаная салфетка. Такая же салфетка украшала пианино возле стены. Над письменным столом в углу висели книжные полки. Настольная лампа с зеленым стеклянным плафоном тоже напомнила Корсакову детство — у отца на столе стояла точно такая же. Стулья с прямыми спинками, цветы на окне — герань, столетник, декабрист. Пасефлора протянула тонкие нити лиан по всему окну. Даже запах в комнате был особый, присущий только таким квартирам со старинной мебелью и годами поддерживаемым старомосковским уютом.

Внимание Корсакова привлекла картина на стене. Под свинцово-серыми тучами бились в гранитные скалы штормовые волны. Над скалами парили птицы, тучи неслись к берегу, а приглядевшись, можно было различить летящую навстречу тучам размытую тень. Словно сорвавшаяся со скал неприкаянная душа рвалась прочь от скалистого берега. Корсаков подошел поближе, надеясь разглядеть подпись художника, но картина была не подписана.

— Это написал один мой знакомый, — тихо сказала за его спиной Лада Алексеевна. — Я знала его подростком, когда он работал рулевым на маленьком сейнере. Впоследствии он стал краеведом и художником, но его имя вам ничего не скажет.

— Очень неплохая работа, — одобрил Корсаков, — самобытно и в то же время очень профессионально. А что это за место?

— Это архипелаг Новая Земля. Берег возле поселка Малые Кармакулы.

— Вы там бывали? — удивился Корсаков.

— Довелось побывать, — еще тише ответила Белозерская, — но обо всем по порядку. Присаживайтесь.

Корсаков устроился на стуле возле стола с вазой, женщина — язык не поворачивался назвать ее старушкой — присела напротив и, чуть склонив голову, посмотрела ему в глаза. Анюта так же склоняла голову, наблюдая, как Игорь работает за мольбертом.

«Жаль, что я не доживу, чтобы посмотреть, станет ли Анюта похожа на нее», — вновь подумал Корсаков.

— Вы проживете очень долго, молодой человек, но этого не увидите, — спокойно сказала Лада Алексеевна.

— П-почему? — сумел выдавить остолбеневший Корсаков.

— Не спешите, — она наклонилась и слегка похлопала его по руке, — всему свое время. Помогите мне собрать на стол.

Корсаков помог ей достать из шкафа чайный сервиз с затейливым рисунком. Тонкие чашки были прозрачны той обманчивой чистотой, которая присуща лишь жемчужинам. Игорь даже не удержался и попытался взглянуть сквозь чашку на свет.

— Саксонский фарфор, — пояснила Лада Алексеевна. — Не правда ли, прекрасно?

— Изумительно, — подтвердил Корсаков.

— Мой дед привез сервиз из Германии в конце девятнадцатого века. Кстати, как и картину, которую я вам подарила, — Лада Алексеевна обернулась к двери и немного повысила голос: — Анна, ты скоро? За это время можно ведро вскипятить.

— Уже иду, бабуля, — отозвалась девушка.

— Я строга с внучкой, — пояснила Лада Алексеевна, — она еще ребенок и притом балованный. К сожалению, мой племянник, ее отец, избаловал девочку. Надеюсь, вами она не пытается управлять?

— Случается, — усмехнулся Корсаков.

— Не позволяйте ни в коем случае! Если впоследствии вы хотите иметь рядом настоящую женщину, не важно: друга, жену или любовницу — никогда не позволяйте Анюте командовать собой.

— Я постараюсь.

— Вот и я, — Анюта вошла в комнату с чайником в руке. — Я хочу чай с мятой и мелиссой. Бабуля заваривает удивительный чай. Заваришь, бабуля?

— Нет, молодые люди. Сегодня я вам предложу нечто другое, — Лада Алексеевна поднялась со стула, подошла к письменному столу и достала из нижнего ящика разрисованную драконами железную банку из-под китайского жасминового чая. — Анна, сполосни кипятком заварочный чайник и посиди спокойно минут пять. Мне надо сосредоточиться.

Она взяла у Анюты горячий от кипятка заварочный чайник, Корсаков, по ее просьбе, открыл жестяную банку. В нос ударил запах трав. Лада Алексеевна зачерпнула из банки три ложки размельченной зеленоватой травы, всыпала в чайник, плеснула немного кипятку и поставила на стол, накрыв чайник ватной куклой в широком толстом платье. Движения старой женщины были неспешные и плавные, словно она исполняла особый ритуал. Присев на стул, она посмотрела на сидящих рядышком Игоря и Анюту.

— Дорогая моя, что у тебя за прическа?

— А что? — Анюта вскочила, подошла к шкафу и вгляделась в помутневшее, с отслоившейся кое-где амальгамой, зеркало. — Сейчас так носят. Бабуля! Ты отстала от жизни.

— Возможно, что и отстала, но прическа должна соответствовать общему облику. Сегодня на тебе вечернее платье или то, что сейчас под ним подразумевают, а волосы лежат так, будто ты всю ночь кувыркалась на сеновале с трактористом Ваней.

— Теперь на это никто не смотрит!

— На кувыркание на сеновале? Вполне допускаю, — кивнула Лада Алексеевна, — но вкус хоть какой-то должен присутствовать в одежде и облике.

— Бабуля, ну я тебя прошу: хоть при Игоре не пили меня, — Анюта уселась на стул и надула губы, как ребенок.

— Отчего же не при нем? — удивилась Белозерская. — Если мне не удается на тебя повлиять, так может, вместе мы справимся. Для женщины чрезвычайно важен стиль в одежде, а прическа должна непременно соответствовать ему. Молодой человек, я вас попрошу, поскольку вкус у вас более развит, чем у этой несносной девчонки, последите, во что она одевается.

— С удовольствием, — Корсаков злорадно взглянул на Анюту.

— Да ну вас, — девушка махнула на него рукой и, вскочив с места, взялась за чайник. — Пора долить.

— Посиди спокойно, егоза, — остановила ее Лада Алексеевна, — я сама сделаю.

Она сняла с чайника куклу, открыла крышку и всыпала в заварку щепотку травы из холщового мешочка, затем залила чайник кипятком до краев.