Томас вышел на берег, осторожно ступая по мокрым мосткам. Сьюзен Чэнселлор лежала прямо на линии воды, там, где ее оставил отлив, только ноги ее оставались в воде. Ее стройное тело казалось нетронутым, а лицо было чуть повернуто. В складках мокрого платья виднелась бледная рука. Волосы, потеряв шпильки, подобно мокрым водорослям обвились вокруг шеи и разметались на камнях набережной.

Констебль, увидев, как причалила лодка, повернулся навстречу суперинтенданту, узнал его и отступил назад, давая ему дорогу.

– Доброе утро, сэр. – Лицо его было бледным.

– Доброе утро, констебль, – поздоровался Питт. Он не помнил его имени, да, возможно, и не знал его. Глядя на Сьюзен, он спросил: – Когда ее нашли?

– Примерно в половине четвертого утра, сэр. Высшая точка прилива была где-то перед тремя часами, как сказали лодочники. Они первыми увидели, как ее прибило к берегу, бедняжку. Это не самоубийство, сэр. Она была задушена, тут двух мнений быть не может.

Он выглядел строгим и печальным, несмотря на свои двадцать с небольшим лет. Участок, на котором он работал, включал набережную, и это было не первое мертвое женское тело, которое видел констебль. Но он впервые увидел утопленницу в богатом платье, с красивыми волосами и прелестным беззащитным лицом.

Томас опустился на колени, чтобы осмотреть погибшую. На ее шее он сразу же заметил отчетливые следы пальцев, но, поскольку ее лицо не было обезображено удушьем, ему стало ясно, что смерть наступила в результате перелома шейных позвонков. Разница по времени была ничтожной, но в последнем случае смерть не обезображивала и была более быстрой, а следовательно, не столь мучительной. Теперь он долго будет утешать себя хотя бы этой мыслью…

– Мы не трогали ее, сэр, – сказал один из лодочников, нервничая. – Мы токмо убедились, шо она мертва и шо помочь ей, бедняжке, мы уже не можем. – Этот человек немало узнал о причинах, толкавших людей на самоубийство, и никого не судил. Будь его воля, он хоронил бы их в освященном месте и предоставил Господу самому судить их. Сам он мог и не ходить в церковь, но не хотел огорчать жену.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарил его Питт, не отрывая взора от мертвого лица Сьюзен. – Где, по-вашему, ее бросили в реку, если она потом оказалась здесь?

– Это от многого зависит, сэр, – ответил лодочник. – Течения переменчивы. И уж особенно в такой реке, как эта. Здесь много излучин. Тела утопленников сначала идут ко дну, затем поднимаются примерно в том же месте, где затонули. Но если ее бросили при смене прилива на отлив, то это сделали где-то повыше отсюдова. При условии, шо сбросили с лодки. А если с берега, то это, скорее, было во время прилива, и она поднялась сюды с низовий реки. Все зависит, где ее бросили в воду, если вы меня поняли, сэр.

– Значит, все, что мы можем сказать, – это что ее бросили в реку перед сменой прилива на отлив. Так или не так?

– Вы правильно меня поняли, сэр. Тела утонувших остаются в воде самое разное время. Зависит от того, заденет ли их шо-нибудь – тогда они всплывают, – или, наоборот, зацепятся за какое-либо препятствие. Есть течения и водовороты, с этим тоже надо считаться. Может, доктор определит, сколько бедняжка пробыла в воде. Тогда легче будет сказать, где ее бросили в реку.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Томас и посмотрел на Телмана. – Вы послали за каретой, чтобы отправить тело в морг?

– Да, сэр. Нас будут ждать на Тринити-сквер. Хорошо, если бы поменьше было разговоров, – заметил тот, не глядя на лодочников. – Если они не знают, кто она, тем лучше. Новости распространяются быстро. Каково будет Чэнселлору услышать об этом или любому, кому она была дорога?

Питт со вздохом поднялся. Он сам сообщит обо всем министру. Ибо знаком с ним лично, а его помощник – нет. К тому же такие дела не стоит кому-то перепоручать.

– Пусть тело отвезут на медицинскую экспертизу, – распорядился Томас. – А я должен немедленно сообщить о случившемся.

– Хорошо, сэр, разумеется. – Телман, бросив взгляд на утопленницу, повернулся и зашагал к лодке. Лицо его скривилось в гримасе ужаса.

Спустя несколько минут ушел и суперинтендант. Поднявшись по Королевской лестнице, он медленно обогнул Большой Тауэрский холм. Ему пришлось идти пешком до Ист-чипа, и только там он нашел кеб. Утро стало туманным, облака шли с севера, прохожих на улице прибавилось. Газетчики выкрикивали что-то о разногласиях в правительстве. Какой-то фельетонист завтракал у лотка с пирожками и лениво просматривал происшествия дня в газете, сочиняя свои куплеты. Двое мужчин, выйдя из кафе, оживленно разговаривали. Они тоже искали кеб, но он, к их великой досаде, достался Питту.

– Беркли-сквер, пожалуйста, – сказал полицейский вознице, забравшись в кеб.

Кебмен кивнул и тронул лошадь. Томас откинулся на сиденье и стал в уме прикидывать, что он скажет Чэнселлору, хоть и знал по опыту, что это напрасный труд. Нет таких форм или правил, которые помогли бы людям, сообщающим дурные вести, облегчить боль утраты, хотя бы в самой малой степени. Плохая весть – всегда удар, ничем не смягчаемый и непоправимый.

Питт также попробовал представить себе вопросы, которые мог бы задать министру, но и это у него не получилось. Что бы он ни придумал сейчас, это может оказаться ненужным и невозможным, когда он увидит этого человека. Возможно, Лайнус будет просто не в силах отвечать ему. Люди по-разному воспринимают дурные вести, и каждый по-своему переживает свое горе. С некоторыми случается шок, и боль утраты внешне не проявляет себя, уйдя глубоко внутрь. Человек может прекрасно держаться день-два, но горе потом все равно одолеет его. Другие воспринимают страшную весть бурно, впадают в истерику, доводят себя до изнеможения слезами, замыкаются и, отрешившись от всего, помнят только о своей утрате.

– Какой номер дома, сэр? – прервал мысли Томаса кембен.

– Семнадцатый, – ответил тот. – Кажется.

– Дом мистера Чэнселлора, сэр?

– Да.

Возница хотел было добавить что-то еще, но передумал.

Спустя несколько минут Питт, расплатившись, покинул кеб и остановился на ступенях крыльца. Он чувствовал озноб, хотя в небе снова ярко светило солнце. Было семь утра, и Лондон просыпался. Горничные на задних дворах выбивали и чистили ковры, посыльные и курьеры торопились по своим делам, разносчики катили тележки с товаром, мальчишки-газетчики, разносившие сырые листки утренних газет, просили горничных прогладить их утюгом, прежде чем подавать господам, спешащим в Сити, с утренним чаем.

Суперинтендант дернул ручку звонка. Дверь тотчас отворилась, и он увидел перед собой удивленное лицо лакея, не ожидавшего столь ранних визитов.

– Да, сэр? – вежливо справился он.

– Доброе утро. Мое имя Питт. – Томас вынул свою визитную карточку. – По срочному делу к мистеру Чэнселлору. Дело не терпит отлагательств. Доложите ему, пожалуйста.

Лакей, видимо давно служивший у министра, знал, что такое неотложные государственные дела.

– Слушаюсь, сэр. Прошу вас пройти в гостиную. Я доложу о вас хозяину.

Суперинтендант заколебался.

– Я слушаю вас, сэр? – насторожился слуга.

– Боюсь, у меня чрезвычайно неприятная новость. Может, вы прежде позовете дворецкого?

Лакей побледнел.

– Конечно, сэр, если вы так считаете.

– Он давно служит у мистера Чэнселлора?

– Да, сэр, лет пятнадцать.

– Тогда, пожалуйста, позовите его.

– Хорошо, сэр.

Дворецкий пришел немедленно. У него был обеспокоенный вид. Плотно прикрыв за собой дверь гостиной, он, нахмурившись, уставился на посетителя.

– Меня зовут Ричардс, сэр. Я дворецкий мистера Чэнселлора. Как я понял со слов Альберта, произошло что-то неприятное. Это касается кого-то из сотрудников Министерства по делам колоний? Несчастный случай?

– Нет, Ричардс, боюсь, все гораздо хуже, – тихо промолвил Питт, четко произнося слова. – Боюсь, что миссис Чэнселлор… умерла насильственной смертью…

Дальше он уже не продолжал. Дворецкий покачнулся, и лицо его стало белым как мел. Питт поспешил к нему и, подхватив старика, усадил на стул.