Кто-то заслонил свет от лампы, и в трюме стало совсем темно. Тром не повернулся, чтобы понять, кто это — на такое уходит слишком много сил.

— Пей, — раздался над ухом голос громилы, и перед Тромом возникла кружка.

Тром поднял голову и попытался опереться на локоть, но ничего не вышло: сначала голову, а потом и всё тело стала сотрясать мелкая дрожь и он откинулся обратно на дерюгу, свёрнутую трубочкой у него под головой. Заболело отбитое ребро. Хотелось только лежать и глядеть в потолок.

— Давай ещё раз, — не отставал Марк.

Тром собрал волю в кулак и чуть приподнял голову. Марк тут же подпихнул свёрток, и теперь он полусидел. Закружилась голова.

— Нужно выпить всё, — верзила опять сунул кружку ему под нос.

Глотки давались с трудом — на третьем пришлось остановиться и сделать глубокий вдох, а ближе к концу он опять задрожал и почувствовал жар, но выпил всё, иначе громила не отстанет.

Марк сдвинул свёрток на старое место, подтянул покрывало выше и ушёл.

Тром продолжил смотреть в потолок — это всё, что он мог делать, когда не спал. Жар сменился ознобом, его затрясло уже от холода, а не от слабости, но скоро и это пройдёт. Судно скрипело, покачиваясь на волнах. Он считал скрипы в надежде заснуть. Этот потолок перед глазами — единственное, что он видел последние дни. Освещённый слева и постепенно темнеющий, как его жизнь. Сколько уже дней он не видит ничего, кроме этого потолка? Тром не знал. Изредка он слышал, как кто-то спускался в трюм. Ещё реже звуками наполнялось всё вокруг, когда команда спускалась с палубы, чтобы поспать.

Глаза закрылись сами собой, но сон не шёл. Вместо него пришли воспоминания. Некоторые — чёткие, как остро заточенный меч, некоторые — как размытые яркие пятна:

Вот они с Марком отбивают натиск болотников в Ущелье Грифов. У этих неудачников нет брони, но их полчища. Около насыпи уже лежат несколько десятков, а среди горных воинов лишь один раненый. Тром разрубает руку очередному болотнику, он падает, остальные бегут. Рядом улыбается Ежи. Его соломенные волосы все в крови. Он ещё не знает, что это только проверка — завтра болотники убьют почти всех. Но подмога успеет вовремя, и Трома с Марком сделают десятниками.

Картинка сменяется. Солнце светит меж двух вершин. Это очередной поединок. Соперник нервно переминается с ноги на ногу, ему не терпится начать. Тогда Тром не получил ни царапины. «Благословенный мечом», — скачут слова по толпе. Воспоминание согревает, как одеяло в родном доме. Хочется вернуться в то время, укутаться в него с головой. Но картинка исчезает.

«Держи щит пониже, — говорит наставник, — Ты должен видеть врага» Маленький Тром опускает щит ровно настолько, чтобы не закрывать обзор. Теперь он видит каждый удар. «Хорошо», — наставник кивает и уходит к следующей паре. Деревянный меч раз за разом опускается на щит, но удары того мальчика напротив уже слабее. Скоро Тром выбьет из него дух…

Кухня в корчме. Изергиль склоняется над раной и что-то говорит Марку. Он пожимает плечами. Сейчас будет больно… Это воспоминание тянет за собой остальные, словно на верёвке — дорога, Рудня, торговля, совет, телеги, полные золота, звон мечей у крепости, изуродованное ухо Марка, холодное и грязное море. Тром гонит их от себя прочь, цепляясь за те, старые, как за спасительную корягу, снова и снова…

Озноб сменяется жаром. Он вспоминает свою первую десятку, каждого своего воина, как они сражались, как он их учил. Он слышит звон мечей, всё чётче, всё ближе, и так проваливается в сон…

Холодно. Сыро. Тром открывает глаза. Его не трясёт, жара нет. Но рубаха и штаны пропотели насквозь. Даже одеяло мокрое. Он поворачивает голову влево. Пол, стены и потолок не пускаются в бешеный пляс, уже хорошо. Слева пустая кровать, точно такая же, как у него. В тусклом свете лампы он видит, как блоха перескакивает со складки на складку. Кажется, сквозь бред он слышал храп Марка как раз с этого места. Нужно забрать себе его одеяло, иначе околеть недолго. Тром тянет левую руку, но боль простреливает ребро. Невозможно. Что там справа? Такая же кровать… Он тянется правой рукой, это легче. Кое-как ему удаётся укрыться соседним одеялом поверх своего. Уже теплее. В тусклом свете лампы видны два ряда одеял на полу, да пару гамаков между ними. Доски скрипят, гамаки слегка покачиваются. Дальше, за лампой, лестница и дыра в потолке, через которую видно кусочек дневного неба.

Дыру заслонили. Мальчишка спустился по лестнице в несколько прыжков. Тот самый, что заметил их с Марком в море. Он подбежал к месту, что было по правую руку от Трома и уставился на него:

— Эй, горец, ты зачем стащил моё одеяло?

— Холодно…

— Ладно, попользуйся пока. Вечером команда напердит тут как следует, станет теплее, тогда и отдашь.

Мальчишка порылся у себя под подушкой, что-то достал и кинулся наверх:

— Марк, твой друг проснулся! Кажется, он перестал бредить!

Громила ступал мягко, но доски всё равно жалобно скрипели под ним. Он присел на корточки рядом с Тромом:

— Очнулся, вождь?

Это показалось Трому насмешкой, он злобно уставился на Марка:

— Сколько я тут валяюсь?

— Неделю. Тебя прошибла лихорадка после той драки с командой. Они думали, ты отбросишь копыта, но я сказал им, чтоб не торопились с этим.

— Нужно выбираться отсюда. Помоги мне сесть.

— Ты прав, — Марк усадил его, — Не то блохи загрызут тебя в этом проклятом трюме.

— Я про этот корабль. Нам нужно возвращаться к себе.

— Для начала поднимись на палубу, а там будет видно.

Тром не стал спорить. Он думал, как лучше подняться на ноги. Ребро по-прежнему болело, но эта боль хотя бы уже не кружила голову. Ещё болела правая нога. Так, будто внутрь запихнули камень. Он попробовал слегка согнуть её — ногу прострелило. Мелкие ссадины и синяки по всему телу уже подзажили. Неприятно, но не смертельно.

— Сам не встану, — сказал он громиле.

Он поднялся с помощью Марка, то и дело дёргаясь от простреливающей боли. Но стоя всё было не так плохо. Тром обнаружил, что даже может опираться на больную ногу, если полностью выпрямить её. Больше всего мороки было с лестницей. Он терпел и карабкался, а Марк подталкивал снизу и не давал свалиться обратно. Эту маленькую битву им удалось выиграть. Светило яркое осеннее солнце, уже не очень-то согревая. Тром сделал глубокий вдох свежего воздуха. Это было приятно, но всё испортила боль в ребре. Закружилась голова. Он упёрся рукой в мачту и глядел в пол, пока всё не перестало вертеться. Тром знал — после многих дней, проведённых лёжа, такое случается. Наконец, он поднял голову и осмотрелся. Почти все матросы отдыхали, то и дело поглядывая на Трома исподлобья, с опаской. Никто не заговаривал с ним, никто не приветствовал. Было ясно одно — ему не рады.

«Смотри, очухался. Я думал, помрёт», — сказал один моряк другому. «Ещё не вечер», — злобно ответил второй.

Мимо прошёл капитан. На вождя он даже не глянул. Тром чувствовал взгляды остальной команды — жёсткие, холодные, настороженные. Как полтора десятка клинков, направленных в твою сторону. Все продолжали глазеть на него, а Марк, как нарочно, ушёл, перегнулся через борт и смотрел в воду, что оставалась позади корабля.

«Интересно, чего он там увидел?»

Ещё никогда великий поединщик не чувствовал такого одиночества. В битвах всегда есть плечо товарища рядом. В поединках часть толпы всегда на твоей стороне. Иногда большая часть. В городах, в деревнях, на дорогах — везде тебя приветствуют, если ты воин. Если есть нашивка Великой сотни — приветствуют вдвойне. А уж вождя и подавно.

А на этом проклятом корабле, того и гляди, воткнут кинжал в спину… И молчат все, как в рот воды набрали. Тром чувствовал — специально изводят его, гады.

— Пора тащить! — сиплым голосом сказал моряк, который стоял рядом с Марком и время от времени поглядывал в воду.