— В сундуке, под кроватью. Ключ под матрасом в изголовье.

— Тото-же, — Харт всё равно приложил его мордой об пол и посмотрел на Жмура, — Свяжи его как следует.

Жмура не нужно было просить дважды.

Сундук под кроватью оказался размером с дыню, но улов в нём был что надо. Конюх сразу бросил на пол серьги, кольца и прочие украшения, ко времени вспомнив слова Рода, что по этим вещам их могут узнать, случись чего. Лис говна не посоветует, к чёрту эти цацки. Зато и монет было изрядно. Улов оказался больше, нежели в прошлый раз.

Джо всё извивался на кровати, зажав рукой рот благородной даме. Внезапно он напрягся, обмяк, а потом устало скатился со своей жертвы. Она застонала — горько, безысходно, отчаянно. Слишком громко. Харт ссыпал монеты по карманам и залез на неё сам.

— Помоги ему, — указал он Джо на товарища с верёвками, а сам зажал благородной твари рот, привычно спустил штаны второй рукой и без помех вставил куда надо. Пошло как по маслу. Он ускорился. Злость и радость от свершённой мести грели душу. Харт представил, как завтра расскажет Рогану всё в подробностях и не сдержал улыбки. Видимо, от этого баба под ним задёргалась и стала издавать жалобные звуки даже с зажатым ртом. Тогда он на секунду остановился, приподнялся над ней и дважды со всей силы лупанул кулаком прямо в блестящую от слёз смазливую благородную харю. Нос её свернулся на бок, губа разбилась, кровь залила лицо и бельё рядом, но Харту было плевать. Он продолжал совать ей внутрь, всё быстрее и быстрее, и безмолвное выражение ужаса на лице её лишь поддавало огонька…

…

Де Куберте выспался. Отмылся, приказал пестуйцам постирать его вещи, проверил роту и ещё затемно улёгся спасть. Разбудил его зычный голос командира соседней роты:

— Что за горох?! — орал он на солдат, — В ногу идём! Шире шаг! Шире шаг, я сказал! Лепен, мало муштруете их! На месте…стой! Из походной в баталию стройсь! Минута времени, живо!

Люк сомневался, что его люди способны перестроиться за минуту, а уж соседняя рота и подавно. Значит, командир решил их сделать виноватыми таким способом. Зачем — уж ему виднее.

Капитан стал не спеша одеваться, мышцы его затекли после долгого сна, он никак не мог изогнуться и натянуть сапог на ногу. Но, кряхтя, всё же сделал это. Дальше пошло легче. Де Куберте спустился вниз и кликнул дневального затянуть ремни на нагруднике, после чего вышел на плац. Его рота отрабатывала манёвры вдалеке. Насколько это возможно делать в такой тесноте среди других рот.

«Давно пора перевести полк за город, где места вдоволь для всего, а здесь оставить несколько опорных рот на случай беспорядков в городе. Полк через эти ворота только выходить будет не меньше часа, так ещё по узким улочкам тащиться, случись чего».

Капитан двинулся мимо построений к своей роте. Многие солдаты и офицеры, не занятые делом, приветствовали его. Люк знал все эти сплетни, что ходят о нём в полку: «Вечный капитан, не поднимавшийся по службе уже много лет, но и не выходящий на пенсию». И неизменное среди недоброжелателей: «Пёс министра».

Часто-часто зазвонил колокол. Не храмовый, местный. Следом в три трубы протрубили сбор полка. Вот так иногда и начинается война — без сплетен о волнениях на границе, без долгого ожидания или предшествующих переговоров — неожиданно, посреди обычных будней. Сейчас все построятся, и командир полка объявит, куда им выдвигаться, а после начнутся долгие сборы в дорогу. Интересно, полковник-то знал заранее? Кто-то уж точно знал, а Люк до самого последнего момента ловил бретёров. Он обрадовался, что привёл себя в порядок и выспался — на войне такой случай выпадает редко.

Де Куберте думал уже встать во главе роты, но завидел у полковых ворот человека в костюме простолюдина и грубом коричневом войлочном колпаке. Этого посыльного министра он давно знал. Помнил он и уродливую заячью губу, и глаза на выкате — ни в жисть не догадаешься, кому он служит, если не знать наверняка. Первый раз этот человек показался в полку. Не иначе, по капитанову душу явился. Так и оказалось.

— Требует к себе, — доверительно сообщил посыльный, когда подошёл к нему, при этом наклонившись поближе и не уточняя, кто именно требует.

— Мы выступаем на войну.

— Думаете, ему это неизвестно?

Крыть было нечем. Люк сделал знак рукой Леонардо. Лейтенант, что сидел верхом, подъехал к своему командиру и, спешившись, отсалютовал.

— Дай мне свою кобылу, а сам построй роту и сделай всё, что необходимо, когда полковник расскажет, куда нас отправят на этот раз.

— Есть, — кивнул его лейтенант.

Ничего ему объяснять не надо было — всё он знал, всё умел, да и солдаты знали его. Давно пора этому лейтенанту стать капитаном и командовать ротой, но Люк держал его продвижение по карьере, как пробка удерживает вино в бутылке, а Леонардо и слышать не желал о переводе в другое подразделение, где смог бы занять должность повыше, а вслед за этим получить и чин.

За воротами его встретил обычный город со своей всегдашней суетой и неупорядоченным бегом людей. Интересно, кто-то из них догадывается, что отчизна в опасности, и очень скоро людям предстоит умирать где-то далеко отсюда, чтобы народ здесь смог суетиться и сновать туда-сюда, как и прежде? Ещё капитана поражал контраст в министерском дворце — в отличие от позднего вечера, днём здесь царила упорядоченная деловая суета. Люди вроде и ходили туда-сюда во множестве, но, если присмотреться, ходили строго куда положено. У каждого был свой стол и несколько других столов и кабинетов, с которыми они взаимодействовали, а не со всеми подряд, как могло показаться на первый взгляд. Личный секретарь министра, завидев Люка в конце вереницы людей, ожидающих приёма, помахал ему рукой, подзывая к себе.

— Проходите, господин министр уже ожидает вас, — промолвил секретарь, не поднимая взгляда от бумаг, когда капитан подошёл ближе.

Министр, вопреки своему обыкновению, ожидал не в маленьком кабинете, а за большим столом, нужным для приёма птиц покрупнее, в большом кресле во главе стола. По правую же его руку сидел драгоценный племянничек капитана, Жерар де Сарвуазье.

— Не думайте, дорогой граф, что остальные молодые господа в столице воспитаны на тех же понятиях о чести, что и вы, — негромко вещал де Крюа, — Ваших родителей я знаю лично, а вас вызвал сюда специально, чтобы убедились лично, как ради собственной выгоды некоторые, казалось бы, благородные люди, могут извращать понятия справедливости, долга, доброго имени. Дуэли — лишь мелкая часть. Чиновники, заботящиеся о собственном благе, армейские, набивающие карман за счёт казны, аристократы, стремящиеся вознестись ещё выше лишь для удовлетворения собственного честолюбия, нисколько не пекущиеся о благе и безопасности нашего с вами государства. О, Жерар, вам ещё многое предстоит увидеть собственными глазами, нужно лишь знать, куда посмотреть. Отец ваш послужил королевству, пожалуй, как никто другой. Он-то строил по большей части не ради собственной выгоды. Но и в личном обогащении преуспел. У вас ведь богатое графство, не так ли?

— Вполне благополучное, насколько я могу судить, — сдержанно ответил де Сарвуазье.

— Капитан, присядьте, — наконец обратил на него свой взор министр, — Итак, мы вступаем в войну. Вот приказ на вас, Жерар. Теперь вы — лейтенант Гвардейского Полка Лемэса и, как и наш доблестный капитан, отправляетесь в поход с единственной целью — навести порядок в наших рядах. Дуэли, взяточники, преступные глупцы — всё на вас, пишите мне, если сочтёте нужным. Я рассчитываю на вас, господа. О результатах докладывать каждые три дня в письменном виде, передавать через адъютанта генерала Оммеля и только через него. Маршал соответствующие распоряжения получил. Будет строить козни, пишите незамедлительно, Люк. А вы, Жерар, не тяните время. Армия выступает завтра, вам нужно ещё собраться в дорогу.

Этот молодой фехтовальщик забрал протянутый министром приказ, встал и церемонно, сдержанно поклонился. Похоже было, что он далеко не в восторге от нового назначения. Когда де Сарвуазье вышел, де Крюа обратился к капитану: