— Ты огорчил меня, полковник, — голос Чайны был мягким и дружеским. — Впрочем, было бы слишком просто и грустно, если бы вы просто отдались в руки команды, которую я подготовил для вас на границе Зимбабве.

Джоб оперся на здоровый локоть. Боли он не чувствовал, лишь слабость и головокружение. Морфий сделал свое дело. Только было очень трудно ясно мыслить. Он сконцентрировал свое внимание на пистолете и гадал, оставил ли Альфонсо в нем обойму. Он начал двигаться к нему, упираясь пятками в землю и резко отталкиваясь ногами. Все это было проделано бесшумно, внимание остальных было приковано к голосу, раздающемуся из рации, поэтому никто ничего не заметил.

— Так значит, игра продолжается, полковник, или мы назовем это теперь охотой? Ты великий охотник, великий белый охотник. Твоя слава — в преследовании диких животных. Ты называешь это спортом и гордишься, называя «честным состязанием».

Джоб уже прополз половину пути. Пока боли все еще не было, а ему надо двигаться немного быстрее. В любой момент кто-нибудь может обернуться и заметить его.

— Я никогда не понимал этой страсти белых людей к преследованию. Для меня это всегда казалось таким бессмысленным. Мои люди всегда считали, что если хочешь мяса, то убивай самым надежным способом, приложив минимум усилий.

Джоб добрался до вещей Альфонсо и потянулся к ручке пистолета. Однако когда он потащил его из кармашка, пальцы перестали его слушаться, и пистолет выскользнул из руки; но вместо того, чтобы с шумом упасть на твердую пересохшую землю, он бесшумно упал на сложенное одеяло. Джоб почувствовал облегчение, когда увидел, что пистолет заряжен и взведен. Альфонсо держал его готовым к немедленному употреблению.

А у него за спиной из рации все еще лился голос Чайны.

— Возможно, ты испортил меня, полковник. Возможно, я вошел во вкус ваших упадочных европейских нравов, полковник, но впервые в жизни я почувствовал вкус к охоте. Может быть, это произошло потому, что ставка в этой игре слишком велика и сумела зажечь меня. Просто мне очень интересно, что ты чувствуешь при такой смене ролей, полковник. Ты — дичь, а я — охотник. Я знаю, где находишься ты, а ты не знаешь, где нахожусь я. Возможно, я даже ближе, чем ты можешь себе представить. Где я, полковник? Ты должен догадаться. Тебе предстоит убегать и прятаться. Так где и когда мы встретимся?

Джоб старательно обхватил ручку «Токарева». Он поднял пистолет, поразившись, как мало для этого потребовалось усилий, и нажал большим пальцем на предохранитель, но тот не двинулся с места. Его охватила паника. Рука слишком онемела и ослабла, чтобы снять пистолет с предохранителя.

— Я не обещаю тебе «честного состязания», полковник. Я буду охотиться за тобой по-своему, по-африкански, но это будет хороший спорт. По крайней мере, это-то я обещаю.

Джоб собрал все свои силы и почувствовал, как предохранитель под его пальцем наконец сдвинулся с места.

— Сейчас ровно 18:00 по местному времени. Я выйду на связь завтра на этой же частоте и в это же время, полковник. Это, конечно, если мы до этого времени еще не встретимся. А пока следи за небом, полковник Кортни, следи, что происходит у тебя за спиной. Ты даже не догадываешься, с какой стороны я приду. А я приду, будь уверен!

Послышался легкий щелчок, Чайна отключил свой микрофон, и Шон тут же потянулся к рации и выключил ее, чтобы поберечь батарейки. Никто не двигался и ничего не говорил, пока другой металлический звук не нарушил тишину. Шон ни с чем бы не спутал звук снимаемого с предохранителя пистолета. Его реакция была мгновенна, он оттолкнул Клодию и резко развернулся лицом на звук.

На какое-то мгновение он оцепенел, затем закричал:

— Нет! Джоб, ради Христа! Не надо!!

И рванул вперед, как спринтер с низкого старта.

Джоб лежал на боку лицом к Шону, но слишком далеко. Шон рванулся, чтобы преодолеть разделяющее их пространство, но ему показалось, что он двигается через мед, густой и липкий, который замедляет его движения. Он видел, как Джоб поднимает пистолет, пытался остановить его взглядом. Они смотрели друг другу в глаза, Шон пытался взглядом подчинить себе Джоба, заставить его слушаться, а глаза Джоба были грустными, полными сожаления, но твердыми.

Шон видел, как Джоб открыл рот, слышал, как дуло пистолета стукнулось о зубы, когда Джоб пытался засунуть дуло как можно дальше в рот, видел, как вокруг дула сомкнулись губы — как у ребенка, который сосет леденец на палочке. Шон приложил все силы, чтобы схватить руку Джоба, держащую пистолет, и вырвать тупое дуло изо рта друга. Но он лишь успел коснуться кончиками пальцев запястья Джоба, когда прозвучал выстрел.

Звук был негромким, плоть и кости черепа Джоба приглушили его.

В этот момент зрение Шона стало неестественно острым, ему вдруг показалось, что время затормозилось и все происходит очень медленно, как в кино, прокрученном на половинной скорости.

Голова Джоба изменила форму, она распухла прямо на глазах у Шона, как надуваемый воздушный шарик. Веки широко раскрылись, и на мгновение его глазные яблоки вылезли из своих орбит, продемонстрировав белую окантовку вокруг темных зрачков, а потом скрылись где-то внутри черепа.

Потом его голова снова поменяла форму, откинулась назад, кожа на скулах туго натянулась, сделав нос совсем плоским как раз в тот момент, когда пуля вышла у него из затылка. Голова запрокинулась, и даже после выстрела Шон слышал треск и хруст позвоночника.

Джоба отбросило назад, рука отлетела от головы в сторону, как будто в веселом приветствии, а в сжатом кулаке все еще был «Токарев», но Шон был достаточно быстр, чтобы не дать изуродованной голове удариться о землю.

Он поймал Джоба в объятия и с силой прижал к груди. Его тело было тяжелым и горячим от лихорадки, но сейчас казалось излишне гибким, как будто в нем не было костей. Он чувствовал, как мышцы Джоба дрожат и сокращаются, ноги дергаются в каких-то ужасных судорогах, а он старался удержать его.

— Джоб, — прошептал Шон, ладонью закрывая ужасное выходное отверстие, пытаясь затолкнуть кровавую массу обратно в раздробленный череп. — Ну и дурак же ты, — прошептал он. — Тебе не следовало этого делать.