Она повернулась и протянула руки. Он закрыл дверь и медленно направился к жене.
Его глаза казались сейчас черными.
Улыбнувшись, она потянулась к его галстуку.
Его взгляд упал на ее груди. Пальцы скользнули за кружево на вырезе ее платья.
— Ты сделала перестановку?
— Небольшую.
Она передвинула пяльцы его матери в угол. Пусть лучше стоят тут, чем в самом центре, где он всегда будет видеть и вспоминать.
— Я заставила Ирвина принести сюда кушетку. — Франческа кивком показала на большую кушетку, привлекавшую глаз яркой обивкой. — Как приятно будет полежать здесь летом и расслабиться, — многозначительно заметила она.
Его глаза напоминали штормовое море. Вот в них блеснула одинокая молния, и не успела Франческа разгадать намерения мужа, как его пальцы окунулись в глубокий вырез.
— Щекотно! — взвизгнула она и, смеясь, увернулась. Он знал, что она боится щекотки, и продолжал пытку, пока она не задохнулась от смеха. Франческа попыталась удрать, но он прижал ее к кушетке. — Перестань! — вскрикнула она, пытаясь отдышаться.
Он прижал ее к себе. Все еще всхлипывая от смеха, она позволила ему притиснуть ее бедра к своим, дать ей почувствовать всю силу его желания.
— Как насчет осени? — шепнул он — Не думаешь, что было бы приятно полежать здесь и… расслабиться?
В значении его слов трудно было ошибиться.
— Ты прав.
Судя по тому, что Франческа сейчас испытывает, скоро она снова начнет всхлипывать, но уже по другой причине. Предвкушение серебряным огнем пробежало по жилам. Она облизнула губы.
— Мы могли бы посмотреть закат.
— Совершенно верно, — лукаво пробормотал он.
Он снова прижал ее к кушетке. Ее платье едва держалось на плечах. Повернув голову, она увидела, как его куртка приземлилась на ближайший стул.
Руки сомкнулись вокруг нее. Жесткие ладони опустились на ее бедра.
— Я думал, что тебе хочется полюбоваться небом.
Она устремила взгляд на горизонт. Он припал губами к ее затылку. Потом его губы скользнули по ее шее…
Они хорошо изучили ее, эти знающие, грешные руки. И заставляли ее трепетать… вздрагивать… расцветать для него… Его прикосновение нельзя было назвать нежным: скорее, властным. Каждая ласка пробуждала в ней некие первобытные чувства. Он заставлял ее жаждать большего. Хотеть его с отчаянием, от которого в горле стоял мешавший дышать комок.
Ее груди набухли и ныли, хотя он еще не притронулся к ним. Соски кололо крохотными иголочками. В животе сгущалась приятная тяжесть. Он жадно мял ей живот, горящий венерин холмик, стал тереть сомкнутые складки сквозь платье, намеренно медленно, пока она не почувствовала, что теряет рассудок.
— Я… — Она с трудом сглотнула. — Я уже налюбовалась закатом.
— Но еще не темно.
Она подняла отяжелевшие веки. Светлеющая ленточка быстро растворялась в синеве ночи.
— По-моему, почти стемнело.
— Ты уверена?
В его голосе не было ни малейшего оттенка шутливости. Если у нее и оставались сомнения в том, кто стоял за ее спиной: галантный любовник или хищный ненасытный властелин, по его тону все стало ясно. Он явно не намерен тратить время на нежности. Их соитие будет жарким, бешеным, примитивным.
И обещание того, что сейчас будет… обещание в голосе, в каждом движении тела послало по спине озноб предвкушения.
— Да…
Он легко поднял ее.
— На колени, миледи.
Его низкий рык обдал ее жаром. Он поставил ее на кушетку, коленями почти на самый край, и оседлал ее ноги.
— Нагнись вперед. Держись за второй край. Она так и сделала. Кушетка была шире шезлонга. Но она смогла дотянуться.
Он поднял ее юбки и сорочку до самой талии, обнажив ноги и бедра. Дуновение воздуха охладило ее разгоряченную плоть: предчувствие томило ее. Его ладони почти благоговейно сжали ее попку, легко лаская ее, прежде чем провести по ее обнаженным бедрам. Длинные пальцы подбирались все ближе к средоточию ее страсти… и замерли, прежде чем коснуться его.
Она нервно дернулась.
Он прильнул теснее и стиснул ее бедра. Бархатистая головка его плоти скользнула внутрь, ища вход в ее лоно.
Она стала извиваться, пытаясь впустить его, но он держал ее крепко, пока сам не нашел того, что так страстно алкал. И стал входить медленно, бесповоротно, неумолимо, дюйм за дюймом завладевая ею. Растягивая. Наполняя.
Наконец его бедра толкнулись в ее попку. Он сделал первый выпад, и она ахнула.
Джайлз отстранился и снова медленно вошел, установив неспешный ритм обладания ею… и она начала блаженно таять. Ее тело раскачивалось с каждым толчком, каждым властным выпадом.
Она пыталась раздвинуть колени, внести свою ноту в танец. Но жесткие колонны его ног не сдвигались ни на дюйм. Он держал ее крепко и делал то, что хотел. Постепенно темп толчков усилился, но когда ад уже был готов взорваться, он снова перешел к прежнему неспешному ритму.
И она почти ничего не могла сделать. Только сжать тугую плоть, как перчаткой, и отдаться в его власть.
Она так и сделала. И ощутила, как он, глубоко втянув в себя воздух, выпустил ее бедра, раздвинул вырез расстегнутого платья, проник под сорочку и сжал ее обнаженные груди.
Она едва не лишилась сознания. Его прикосновение было прикосновением человека, имевшего на нее право и пользующегося этим. Огонь прожег ее тело от сосков до лона, того места, где они были соединены.
Он наполнял ее снова и снова, раз за разом, подталкивая ее бедра своими, стискивая груди.
Огонь разгорался. Распространялся, пока не вспыхнул ярко в спазмах пламени и желания. Раскаленные ощущения пронизывали каждую жилку, каждую клеточку. Каждый нерв. Она вскрикнула и услышала свой голос словно издалека, превращаясь в сгусток исступленной страсти.
Он вонзался в нее все сильнее, глубже, быстрее.
Она почувствовала, как его пронизала дрожь. Как он сдался, как соединился с ней в том месте, где обычно соединяются любовники.
Сердце Джайлза бешено грохотало в груди, когда он упивался неописуемым ощущением, изливаясь в нее, такую тесную, такую горячую, такую готовую. Он наполнил свои ладони сокровищем ее грудей. Его чресла вжимались в ее нагое тело.
Триумф первобытного человека, завладевшего своей добычей, потряс его.
Она была урожаем, только что им собранным. Пшеницей, только что сжатой. Ничто в его жизни не могло сравниться с ЭТИМ.
Они и в самом деле лежали, утомленные и счастливые, на кушетке. За окнами стояла темнота. Никто не хотел пошевелиться. Оба были согласны целую вечность блаженствовать в тепле взаимных объятий.
Темная головка Франчески лежала на груди Джайлза. Он гладил шелковистые черные локоны и посмеивался над собой, вспоминая, как считал ее женщиной, которую чересчур опасно обольщать. Женщиной, которую следует бояться, если учесть ее прирожденную способность проникать под его цивилизованную маску и напрямую общаться со скрытым под ней варваром.
Он оказался прав. Именно так оно и было. Однако больше он не боялся ни ее, ни ее талантов. Скорее был на седьмом небе.
Почему судьба была столь добра, что послала ему одну из немногих женщин, вернее, единственную, которая не осуждала его за низменные инстинкты, а, наоборот, казалось, была в полном восторге от них? Этого он не знал. Только радовался, что у него хватило ума жениться на ней.
Сама мысль о том, что она могла не стать его женой, заставила его крепче сжать руки. Она протестующе пробормотала что-то.
Он посмотрел на нее и почему-то не мог вспомнить, почему столь важным казалось скрывать от всех свое истинное «я», словно так и следовало жить, держа в узде свою истинную натуру, истинные чувства.
Но с ней он никогда этого не делал. С самой их брачной ночи. Просто в ее присутствии это было не важно… С ней он чувствовал себя живым. Совершенным. Целостным. Стать самим собой в ее присутствии было позволено. Даже желательно. Она обожала вызывать к жизни варвара, бросаться в его объятия. Отдаваться жадному, безжалостному дикарю. И все равно, как он себя ведет в этот момент. Теряет всякое подобие разума и облика человеческого.
