– Потоплен болгарский крейсер, – сказала Тина. – На «Адмирале Макарове» страшный пожар. Кто-то выпустил две атомные ракеты…

– Атомные?!

– Да. Так сказали. Ни немцы, ни японцы не признаются.

– Это понятно…

– «…вылетела сегодня в Бирму. Трагедия в Андаманском море, унесшая жизни полутора тысяч российских моряков…»

– Полутора тысяч!..

– У меня кузен – штурман на «Екатерине Великой»… – Тина судорожно вздохнула. – Понимаешь, да?

– Ох ты, – сказал я. – Вся надежда, что – образумятся.

– Нет у меня такой надежды…

– «…соболезнования родным и близким погибших. Император торжественно заверяет, что Япония не причастна к трагическому инциденту и готова незамедлительно предоставить все доступные средства для ведения спасательных операций на море.

Пятибалльное волнение и сильный туман затрудняют поиски спасшихся моряков…»

Я включил зажигание, дал мотору несколько секунд поработать.

– Про наши дела ничего не было?

– Нет. Теперь все внимание – туда… Куда мы едем?

– В гешефтбезирк. Ненадолго. Я тронул машину. Сразу стало не жарко. Бабушка Вера из дома напротив проводила нас взглядом.

– Миша, я заметила… – Тина кашлянула, – только не обижайся – ты часто употребляешь немецкие выражения…

– А почему нет? Не вижу оснований отказываться. Иногда они точнее русских аналогов. В конце концов, я так привык.

– Но на немца ты совсем не похож.

– Похож. Когда веду себя, как надо. Не отличить. Мой отчим, который меня вырастил и кое-чему научил, был немец.

– Был?

– Да. Умер год назад. Он говорил, что в Бадене таких черных и носатых – пруд пруди. Это я такой удался в бабушку-испанку. К чему я взялся рассказывать?.. А, немецкие выражения. По-моему, бороться за чистоту языка так же глупо, как за чистоту крови.

– Нет, тут я не могу согласиться. Поверь как специалисту. По языкам.

– Я тоже специалист, и тоже по языкам. Правда, по машинным. Так вот, из моего опыта: только примитивные языки требуют стерильности. Чем язык сложнее, тем охотнее он заимствует из других и тем пластичнее приспосабливает к себе эти заимствования… Слушай, а что это нас на языки потянуло?

– Чтобы отвлечься, я так думаю.

– Да… возможно. Это возможно.

– Миша. И еще. Я такая вот нахальная. У вас с Зоей… что? Я не поняла.

Я помолчал. Да уж, нахальная, это не отнять. Репортер.

– Ничего. Уже ничего. Она от меня ушла, вот и все.

– А…

– А я не могу ее не видеть. И вот теперь окончательно все. Закрыли эту тему.

Она кивнула. Я свернул в туннель. Ряд потолочных фонарей летел навстречу.

Красные огни машин впереди, промельк подфарников слева. Эхо набивалось в уши.

Полтора километра можно было молчать.

Год 1991. Игорь 13.06. 14 час. Ферма Клемма, пасека

– Тьфу на тебя, Верка, – сказал за окном дед, и я открыл глаза. – Жопу бы хоть прикрыла, валяешься, как не знаю кто.

– Жопа как жопа, – сказала Вероника, – чего ее прикрывать? Была бы косая какая, тогда уж…

– Эх, не моя ты дочь, – вздохнул дед. – Так бы щас ремнем утянул…

– Да чего, дядь Бань, загораю, никого не трогаю. И вообще мокрое все.

Сверзились мы таки в речку, не миновали.

– Ну, еще бы, таких пилотов, как ты, у нас в эскадрилье дроводелами звали.

Ладно. Все тихо у вас?

– Тихо. Я собак спустила, если бы что…

– Видел я твоих кобелей: валяются под плетнем, и мухи по ним пешком ходят. Дохи только шить из таких сторожей.

– Так нет же никого.

– Угу. Так вот нет, нет, а потом открываешь глаза: ангелы, ангелы… Он-то спит?

– Спит.

– Не сплю, – сказал я и сел. О-ох… Потянулся с хрустом и подошел к окну.

За окном было ярко, жарко, пахло горячей травой и медом. Гудели пчелы. На солнцепеке расстелен был выгоревший брезент, на брезенте в соломенной шляпе лежала Вероника. Смотреть на нее было одно удовольствие. Рядом, опираясь на какой-то столб, стоял дед и ехидно щурился. • – Отдохнул? – спросил он.

– Более-менее.

– Пчелки не покусали?

– Почти нет. На кой им дубленая шкура?

– Как сказать…

– Как у вас там дела?

– Нормально. Уладили. Следователь, конечно, очень удивился, что старый пердун уложил двух бандитов… он их, кстати, узнал. Есть такая группировка «Муромец» – так они из нее.

– Ох, дьявол, – сказал я.

– Ты их знаешь?

– Знаю. Самое говно. Гитлерюгенд.

– И что теперь?

– Надо двигаться. А вам, наверное, действительно стоит нанять каких-нибудь пистолетчиков… хотя нужен-то им я.

– Чем ты их так зацепил?

– Да случайно копнул глубже, чем надо, – и вылезло дельце на триста миллионов.

За такие деньги, сам понимаешь, и морду набить могут.

– Но как они тебя тут нашли?

– Черт его знает… через фарера, который меня подвез? Разве что… хотя…

Какая-то догадка у меня, кажется, возникла, но тут Вероника лениво поднялась и подошла к деду.

– Слушай, дядь Вань, – сказала она, – ты же все понимаешь, а?

– Да чего уж не понять. Только учти, Ольга уже матом тебя кроет, чего-то ты там не сделала.

– С Ольгой мы сочтемся… – в голосе Вероники прорезалась хрипотца. – Дай я тебя поцелую.

Она обвила шею деда руками и томно поцеловала в одну щеку, в другую…

– Хватит, Верка, хватит, – смеясь, отбивался дед.

– Ну, раз хватит… – она шагнула назад, а я вдруг снова вернулся в тот миг, когда мы, цепляясь друг за друга и хохоча, выбрались из речки, повалились на песок и стали бешено целоваться. Дед что-то говорил, а она ему отвечала, я отступил от окна, запнулся взглядом за приемник – и чисто автоматически, не знаю, зачем, включил его.

Эфир был полон Вагнером, все диапазоны содрогались от могучих аккордов, и с огромным трудом пробивалась сквозь них взволнованная дикторская речь. Массовые аресты, произведенные накануне… под лозунгами… призвали к невмешательству… однако армии государств… многочисленные жертвы… из стрелкового оружия и минометов, число убитых превысило… выступление рейхсминистра внутренних дел по телевидению только обострило… переход вооруженных сил на сторону восставшего… удерживают пока… к утру обозначились позиции… германские части, расположенные южнее… по неполным данным, на стороне народа выступают чешские, финские, болгарские, греческие… неопределенность относительно… покинув летние лагеря, движутся к Москве… перестрелка с применением реактивных… судьба до сих пор… ста танков сосредоточено в районе Кремля, кроме того, контролируется… толпами беженцев… растущие жертвы… чревато разрушением реактора, последствием чего могут стать…

Рядом со мной молча стояли дед и Вероника: дед – неподвижно, как соляной столп, а Вероника слепыми непослушными пальцами пыталась застегнуть на груди комбинезон. Я тихонечко вышел из дому, снял с веревки высохшие клейды, оделся.

Когда она успела постирать?.. Почему-то сдавило горло. Все было неправильно, все, кроме… Я взял себя в руки. Спокойно. Не сходи с ума. Не имеешь права сходить с ума. Не имеешь права…

Уже другой голос, сорванный, хриплый, выкрикивал: сограждане, настал решительный… чаша гнева… притеснения, невиданные за все годы существования… культурный и моральный кризис, полный тупик… расстреляв мирную демонстрацию, поставили себя вне закона… более трехсот человек… братья-солдаты, которые никогда… тем самым окончательно похоронил надежды… распространено обращение командующего Русским территориальным корпусом генерала… на защиту безоружных москвичей встали солдаты чешской бригады, их поддержали… потеряв несколько танков, отошли… запершись в Кремле, вряд ли могут рассчитывать… волна народного гнева сметет, как мусор… последний шанс, данный нам историей… только свободная, единая, независимая Россия… к оружию, граждане, к оружию, россияне!

– Эт-то но-омер… – протянул дед.

Я вдруг почувствовал, что меня колотит крупная внутренняя дрожь. Такая – почти радостная – дрожь бывает при игре, когда надо делать последний ход – и ты знаешь его. В какой-то момент возникло чувство повторности происходящего, и в то же время по неведомо каким ассоциативным путям всплыло, как я читал, продираясь сквозь кошмарный почерк, повесть Фила Кропачека «Неистребимый». Несколько измятых, засаленных тетрадей я получил по почте через день после того, как Фил, надев парадную форму и все награды, которые у него были – немало, надо сказать, в том числе и Андрей Первозванный, – вышел на площадь перед Розовым дворцом, достал из кобуры «Березин» и выстрелил себе в висок. Действие повести происходило в период Тувинской экспедиции – вот выдумали же, сволочи, название для войны: «экспедиция»! Мы посмеивались над этим и сочиняли анекдоты, но было противно, – так вот, у Фила в эти дни в продажу начинают поступать мясные консервы в банках, формой напоминающих цинковые гробики… было там еще множество разных происшествий, комичных и кошмарных, и был главный герой, то ли чудак, то ли гений, – короче, в какой-то момент он начал понимать, что все происходящее сейчас с ним и вокруг него на самом деле всего лишь символы, аллегории того, что происходит вне нашего мира, в каком-то высшем, истинном мире… и вот, поняв что-то и разгадав значение аллегорий, он понимает, что следующее событие будет происходить с ним самим и что это должно быть что-то мерзкое: в числе прочего он должен будет изнасиловать и убить свою сестру, а к сестре у него очень сложные и какие-то взрывные чувства, – и вот, что бы избежать неизбежного, он вешается. Сестра же, придя, деловито вынимает его из петли и начинает оживлять: оказывается, это она навела на него «зов петли» – ей нужен был его труп, чтобы сделать зомби для каких-то своих целей. Она оживляет труп, но забывает вдруг одно заклинание, и мертвец насилует ее, а потом загрызает… а утром идет на призывной пункт и вербуется добровольцем, и вот он в Хем-Белдыре, неуязвимый, оружие не берет его, и он страшно мучается этим, потом узнает, что есть шаман, знающий, что надо делать… Рукопись оборвана на полуслове. Фил запечатал ее в пакет и бросил в ящик, а сам переоделся в парадную форму, нацепил ордена и вышел на площадь перед Розовым дворцом…