Опустившийся вечер был тих и приятен. Солнце уплывало за вершины холмов, пробовали голос птицы, от пруда тянуло свежестью, тиной и особым, не сравнимым ни с чем ароматом тростника гизи. Природа замерла, оцепенела, не было ни ветерка, однако и насекомой жалящей мерзости не было тоже – работали на всю катушку установки отпугивания. Еще не хватало, чтобы сына Ана Господина морей Яркоглазого Энки жрали кровососы. Впрочем, в тихий тот вечер глаза у Энки были мутны, а сам он вряд ли бы заострил свое внимание на происки каких-то там москитов. Да что там москиты – прилети на бреющем рой мух це-це, и то ругнулся бы брезгливо, отмахнулся бы пару раз и забыл. Потому что, во-первых, был уже хорош; во-вторых, был занят делом; ну а в-третьих, думу думал важную, пристально глядя на поплавок. Тихо шептались камыши, резала воду леска, неподвижная поверхность коллекционного пруда была похожа на перевернутое зеркало. Отражались в нем удилище, мостки, беззаботно барражирующие стрекозы, фиолетовое небо, кусты и Владыка океанов и морей. Страшно бледный, зеленый, нехороший видом, здорово напоминавший мертвеца. Неудивительно, ведь сколько тринопли уже было выкурено и сколько ханумака было вмазано. Доброго ханумака, отличной тринопли. А сейчас для разнообразия и ликвидации упадка сил Энки баловался бальзамом, сваренным в строгом соответствии с уникальным рецептом Тота. Бальзам был еще тот, напоминающий нектар – прозрачный, как слеза, горящий синим пламенем, а главное, поднимающий настроение и с гарантией проясняющий голову. Однако вот странно-то, ну совершенно непонятно – пил его Энки, пил, а мысли его оставались все такими же мрачными, муторными, по кругу, похожими на мельничные жернова. Мысли о бабах. Вернее, об одной. О длинноногой, рыжеволосой, крутобедро-высокогрудой, с тесным, уютнейше-укромным лоном и белоснежно-шелковистой кожей. В одних только просвечивающих чулочках. Черных, в крупную сетку. Мысли о своей родной сестренке Нинти. Об этой лживой, похотливой суке, бросившей его, насравшей в душу, поставившей на том, что было, большой жирный крест. Снова спутавшейся в открытую с этим негодяем Энлилем. Бестолочью, сволочью и гнидой, только-то и умеющим, что распускать свой маршальский, даром что весьма загаженный паршивый хвост. Эх, мало он, Энки, бил ему харю в кровь. А теперь он, он…

И богатое, отлично развитое воображение рисовало Энки Энлиля, ухмыляющегося, торжествующего, с омерзительным, вздыбленным аж до самого пупа похотливым фаллосом. Тень от которого падала на ягодицы Нинти. Длинноногой, рыжеволосой, крутобедро-высокогрудой, с тесным, уютнейше-укромным лоном и белоснежно-шелковистой кожей, в одних только просвечивающих чулочках, призывно улыбающейся на ковре в своей коронной коленно-локтевой позиции.

В общем, пил Энки бальзам, думал о своем и смотрел на поплавок, чутко реагируя. Бога гневить нечего, клевало регулярно, однако карп Ре шел конкретно безикорный, тощий, разочаровывающе поджарый. Вроде бы и пруд заповедный, и нерест на носу. М-да. А ведь так хотелось лично добыть икры, сделать деликатес-пятиминутку и не то чтобы подсластить – подсолить свою горькую жизнь. Эх, видно, не судьба.

«Ладно, еще не вечер, пусть сядет солнце», – Энки, не теряя надежды, отхлебнул еще, но тут раздался смех, истошные крики, и на противоположной стороне пруда появился Гибил. Не один – с Мардуком и бабами. Все голые, распаренные, сразу видно – из бани, и к гадалке не ходи – вмазавшиеся. Не заметив родителя на фоне кустов, братья нырнули в воду, поплавали, отплюнулись, дождались партнерш и начали с энтузиазмом спариваться. Смолкли ошарашенные ночные птицы, побежали волны по поверхности пруда, разом взволновались, заходили дружно, зашептались в страхе камыши гизи. Что делал в глубине карп Ре, было не видно, но если следовать логике – то ноги…

«Черт побери», – выругался Энки, но тихо, вполголоса, и, дабы не нарушить деткам кайф, начал было сматывать удочки, но тут, как всегда некстати, проснулся гиперфон. Звонил главнолетающий Шамаш, в его хрипатом, обычно ровном голосе звучала явная тревога:

– Привет, Стаханов, это я. Плохие новости – мы потеряли связь с Первым. Дежурный на звездолете тоже не отвечает. А аппаратура регистрирует на орбите дельта-экранированное постороннее тело. Явно искусственного происхождения. В общем, так: дуй ко мне, будем вместе думать, как жить-быть дальше. Родственнички твои ближние уже летят, Нинурта со своими тоже на подходе. Давай торопись, ситуевина не ждет.

– Потеряли связь с папахеном? И на звездолете не отвечают? – вяло удивился Энки, с полным равнодушием вздохнул и вдруг, заметив, что поплавок исчез, мастерски, одной рукой вытащил солидного карпа. Лупоглазого, в теле, сразу видно, икряного.

– Ну да, потеряли и не отвечает, – начал заводиться Шамаш. – Хватит сопли жевать. Рви, говорю, когти.

– Знаешь, сейчас мне никак, – Энки ухватил карпа за бочок, бережно снял с крючка и трепетно, в предвкушении, заранее облизываясь, запустил рыбину в ведро. – Отправляю транспорт в Бад-Тибиру. Внеочередной, с раданием. Суперочищенным. Ты ведь знаешь, какой у нас план…

– Слушай, ты, маркшейдер гребаный, – окончательно разъярился Шамаш, – ты что, не врубаешься, блин, что у нас конкретно неприятности? Что и раданий, и Бад-Тибиру, и трижды сраный твой забой могут запросто накрыться неподмытым органом? Если уже не накрылись. А ну давай, закрывай пасть, вытирай сопли и канай ко мне в Сиппар. И боже упаси, если не в темпе вальса…

В трубку выругались, выматерились, вспомнили маму Энки и, сплюнув с презрением, отключились. Вот ведь, вроде бы и генерал, и Мастер Наставник, и Главный Орел, а все одно – урка. Как был Шамаш разбойником, так и остался.

«Ну, блин, и планетка, сплошные уголовники. Построили цивилизацию», – закручинился Энки, хватанул бальзамчика, тяжело вздохнул, глянул на наследников, размножающихся по соседству, и неожиданно разъярился не хуже Шамаша:

– А ну, сука, бля, кончайте эту еблю. Собирайтесь, бездельники. Вылетаем в Сиппар. Живо у меня, живо. Шевелите грудями. Время не ждет. А путь нам не близкий.

Ну да, рукою не подашь из Арали до Междуречья. Не ближний свет, не пустяковина, не семь верст, которые не клюшка. Раз этак в пятьсот поболе. Такие концы, естественно, не для гравикара, так что путь в Сиппар начался в кабине «My».

– Дай-ка я, – скомандовал Гибил, турнул пилота, любимчика отца, и, усевшись в кресле командира-навигатора, принялся третировать бортовую ГЭВН – курс, двигатели, топливо, системы, связь, погода. Никто не возражал, ни Энки, ни Мардук, ни пилот, ни ГЭВН. Все знали, что Гибил отлично делает три вещи – размножается, бьет морды и водит планетоиды типа «My». И действительно, взлетели, как по маслу, беспроблемно взяли курс и стремительно, на бреющем, понеслись на северо-восток. Энки пребывал с Морфеем, Гибил с напором рулил, пилот благожелательно кивал, Мардук смотрел похаб-журнал, ГЭВН же все держала под контролем. А внизу, в полумраке, под теллуриевым крылом плыла Африка – реки, горы, озера, долины, поля, буш, саванна, пустыни, нескончаемые джунгли. Плыла не долго – Энки даже толком и вздремнуть не успел, как на экранах показалась знакомая картина: изломы залива, клякса болот, величественные полноводные реки-соседи. Текущие в унисон, в одной упряжке…

– Тэк-с, пиздарики, – глянул на приборы Гибил, щелкнул клавишами коммутации и с апломбом сказал в эфир: – Эй, на базе. Это борт «Сокола». Дайте коридор, иду на посадку.