Действительно, для Тота, друга и наставника, он был готов на все.

И вот настало следующее утро.

– И смотри, чтобы без эксцессов у меня. Помни, кого везешь, – Тот взглянул на ответственного орлана, тот – на пилота-подорлика, подорлик – на экран ГЭВН:

– Есть готовность. Даю отсчет. Девять, восемь, семь, шесть…

Разом проснулись двигатели, рыкнули с энтузиазмом, дали выхлоп и тягу. Планетоид вздрогнул, сошел с орбиты, начал по касательной приближаться к Земле. Летающей тарелкой ввинтились в атмосферу, включили торможение, исполнили маневр и по крутой параболе, с уркаганским свистом принялись заглубляться в плотные слои. Внизу, ярко освещаемая солнечными лучами, влажно голубела поверхность планеты. Вот именно влажно – пятен континентов не было и в помине, лишь один сплошной безбрежный океан. Точками, кляксами, оазисами тверди в водной этой пустоши кое-где виднелись горы – вершины, отроги, скалистые хребты, – то немногое и многострадальное, что осталось после Потопа. А вот и она, Гора Спасения, сверху весьма напоминающая почку тринопли. Вот она стала размером с креманку, с блюдце, с тарелку, с тазик для бритья, и наконец, словно теряющая голову красавица, открылась для взоров во всей своей красе: два внушительных, напоминающих груди пика, пара голубых очей озер, тайна девственной укромности расщелин, роскошь линий и рельефность форм. А вообще-то дамочка была еще та, в теле, о лобок такой и захочешь не порежешься[36]. И, как видно, общительная, по-хорошему компанейская, не чурающаяся коллектива амелулулу: кое-где над отрогами, как сигналы маяков, поднимались в небо струями белые дымы. Это жгли сырое дерево в племени своих костров выжившие – те, кто вовремя успел, добежал, верно сориентировался, стойко переждал. Не поддался катаклизму, уничтожившему цивилизацию.

«Какая вариативность, какая приспособленность, какой стойкий получился вид», – Тот глянул на экран, не без гордости вздохнул и перевел взгляд на подорлика, мучающего сканер:

– Ну?

– Готово, Ваша Мудрость. Есть контакт. ГЭВН дает добро. – Тот почтительно кивнул, взялся за штурвал и с силой надавил ногой педаль хода. – Поехали.

Зависший планетоид вздрогнул, качнулся влево и начал опускаться вертикально вниз – на ровную, напоминающую плешь скалистую площадку, когда-то это был альпийский луг, но ливни смыли грунт. Рыкнули прощально двигатели, клацнули приветственно упоры, мягко ушла в сторону массивная крышка люка. Внутрь планетоида, согревая душу, ворвался прохладный воздух, густо запахло ветром, влагой, озоном и надеждой.

– М-да. – Тот вышел первым, спустился по трапу, коснулся ногами земли. – Давно мы дома не были.

Так и сказал – «дома», с чувством, с интонацией сказал.

– Да уж, – согласился Имхотеп, радостно кивнул и шумно потянул ноздрями воздух. – Вы не поверите, дорогой учитель, но там, на орбите, меня так мучила ностальгия. А кроме того, меня мучила…

Он не договорил – грохнуло, рявкнуло, клацнуло, и на поляну заявился Мочегон, следом прибыл планетоид Шамаша, стали дружно приземляться остальные.

Лишь один челнок не влился в коллектив, вернее, конкретно не вписался в траекторию – чертом вывалился откуда-то свысока и, как мешок с дерьмом, впечатался на брюхо. Открылся люк, раздался мат, и на свет божий появился Гибил, причем не только появился, но и сразу же взял мощный старт. За ним, играя резонансным палашом, с напором припустил Нинурта. «Я тебе, сука, покажу, дай порулить!» – орал он. Только зря орал, поигрывал и бежал – упал, видимо, сказалась перемена силы тяжести…

– Ой, вэй, агицын паровоз, бедный мой хронобот, – запечалился Птах. – Интересно, кончилась гарантия?

– Не ссы, силовые конструкции целы, – успокоил его Шамаш, Мочегон же, щерясь, посмотрел на Красноглаза и выразительно кивнул в сторону дымов:

– Ну что, пойдем строить массы? Не самим же упираться рогом, круглое таскать, квадратное катать.

Тот пока что хранил молчание, мрачно посматривал на океан, руки его баюкали хрональный, слабо попискивающий пеленгатор – мерзко, занудно, словно издыхающая мышь. Неожиданно звук усилился, окреп, стал выше тоном, ударил по ушам.

– Так, – Тот возрадовался, глянул на экран и, сориентировавшись с азимутом, взялся за бинокль. – Ну-ка, ну-ка…

И мощная субпросветленная оптика явила ему незабываемое – в полусотне кабельтовых вскипела вода, могуче завращались пенные струи, и гигантским левиафаном, поражая воображение, на поверхность всплыло судно Зиусурды. Оно шло курсом на Гору Спасения – напористо, могуче, держа нужный ритм, вращались гребные, на конской тяге, колеса.

– Пойдем, друг мой, свершилось. – Тот с облегчением вздохнул, глянул на Имхотепа, и они поспешили вниз, насколько можно торопиться на склоне. Скоро за ними увязался Гибил, мрачный, взволнованный, с расквашенным носом, чувствовалось по всему, что он был готов куда угодно, только бы подальше от Нинурты с палашом. Так они и шагали по скользким камням – молчали, балансировали, смотрели по сторонам. Собственно, особо любоваться было нечем – ливни, стихия, ураганные ветра ободрали Гору Спасения аки липку. Водные потоки смыли грунт, буря вповалку уложила деревья, на склонах зияли обширные проплешины, глаз остановить было решительно не на чем. Скалы, скалы, базальт и гранит, недобрый, волгло отсвечивающий щербатый камень. Покуда Тот, Гибил и Имхотеп скользили по тропинке, Зиусурда тоже времени зря не терял, судно его медленно, зато верно двигалось по направлению к суше. К южному, некогда лесистому пологому склону. В том-то и дело, что некогда – буря не пощадила могучие деревья, подмыла им корни, швырнула в навал, правда, устроив что-то вроде причала – с пару дюжин стволов на поверхности воды. Вот к этой-то импровизированной пристани и направлял свой ковчег Зиусурда, в час по чайной ложке, по чуть-чуть, чтобы не зацепить на киль. Мерно кромсали воду кницы, мощный форштевень гнал волну, ковчег все приближался, вырастал, давил на психику своими габаритами. Наконец колеса замедлились, встали и начали отрабатывать назад. Ковчег послушно сбавил ход, замедлился и присоседился к причалу. С плеском сорвался в воду якорь, трудно открылся массивный люк, и на палубу, щурясь, вылез Зиусурда.

– О, отец! О, Имхотеп! А, это ты, Гибил.

Мощный, суровый и широкоплечий, с пристани он казался маленьким и добрым. Следом за ним выскочили вахтенные, взялись за швартовы, опустили трап, и мореплаватели начали сходить на берег: сам Зиусурда, охрана, родня, приближенные, доверенные, служительницы культа. Народу на ковчеге путешествовало изрядно, как говорится, в тесноте, да не в потопе…

– А скажи-ка ты мне, сын мой, где этот шкипер-ас? – с улыбочкой спросил Тот, когда разжались его отцовские объятия. – Ну тот, которого еще рекомендовал любезный Птах? Как бишь черт его… А, Хой. Что-то я его не вижу в толпе. Ни его, ни сыновей. Что, небось на вахте стоят?

– Не стоят, а сидят. И не на вахте, а в трюме. – Зиусурда помрачнел, мстительно оскалился, и в глазах его вспыхнули яркие огни. – Вместе с этим вашим Хурдонаем. На одной цепи. Хотел я их пустить на корм пантерам, да не стал – спинным мозгом чую, что тут замешана политика. Высокая. А мы люди маленькие.

Оказывается, лоцман Хой и сыновья находились в преступном сговоре с бывшим пилотом Хурдонаем, а потому инкогнито провели его на борт, тайно прятали в районе трюма, и лишь счастливая случайность, являющаяся, по сути, закономерностью, спутала раз и навсегда планы негодяев. И что прикажете с ними делать теперь, не с планами, с негодяями? Повесить? Утопить? Отдать народу? Четвертовать? А может, надо было все же отдать их на корм пантерам? Зиусурда был краток, крайне точен и угрюм, в голосе его слышались усталость, звон теллурия и тайная надежда – а может, все же пустить на корм пантерам?

– Нет, сын мой, ты был прав, их не надо никому отдавать. Здесь и вправду замешана высокая политика, – веско похвалил его Тот, коротко вздохнул и с брезгливостью, словно кот лапой, потряс рукой. – Вели отпустить их. Пусть идут. Да побыстрей, пока не появился Мочегон. А то идти будет не на чем.