– Ну-ну! Вид у них такой, что вполне могут и съесть! Чудовища о трех ногах, захватчики, убийцы, неверные… Ты хочешь, чтобы мы заключили с ними союз? С трехметровыми монстрами? Чтобы они растоптали нас своими копытами? Чтобы молиться их ложным богам?

– У них, по крайней мере, есть Бог. А у Культуры – нет. – Он сосредоточился на разговоре, и боль в руках вернулась. Он изменил свое положение, насколько это было в его силах, и посмотрел на министра. – Они хотя бы мыслят так же, как вы. Культура – совсем по-другому.

– О нет, мой друг, нет! – Амахайн-Фролк поднял руку ладонью к узнику и замотал головой. – Тебе не посеять между нами семена раздора.

– Боже мой, ты просто глуп, старик, – рассмеялся мутатор. – Хочешь знать, кто настоящий представитель Культуры на этой планете? Нет, не она. – Он кивком указал на женщину. – Вот этот автоматический тесак, что повсюду следует за ней, – ее летающий нож. Может, решения принимает она, может, он и выполняет ее указания, но настоящий посланец – он. Самая суть Культуры – это машины. Думаешь, раз у Бальведы две ноги и мягкая кожа, ты должен принять ее сторону? Но в этой войне на стороне жизни сражаются именно идиране…

– Ну, что касается жизни, ты скоро окажешься по другую ее сторону. – Геронтократ фыркнул и скользнул взглядом по Бальведе, которая, нахмурившись, разглядывала прикованного к стене мужчину. – Пойдемте, госпожа Бальведа. – Амахайн-Фролк повернулся и взял женщину под руку, чтобы вывести ее из помещения. Этот… эта тварь воняет куда как отвратительнее, чем камера.

И тут Бальведа подняла взгляд на узника. Не обращая внимания на коротышку-министра, пытавшегося оттащить ее к двери, она посмотрела на узника ясными черными глазами и развела руками:

– Мне очень жаль.

– Ты не поверишь, но и я чувствую то же самое, ответил он, кивнув. – Пообещай хотя бы, что сегодня вечером ты будешь поменьше есть и пить, Бальведа. Меня бы утешила мысль о том, что хоть один из этой компании наверху на моей стороне… пусть этот один и мой злейший враг.

Ему хотелось, чтобы его слова прозвучали вызывающе и шутливо, но в голосе его слышалась одна только горечь, и он отвел взгляд от лица женщины.

– Обещаю, – сказала Бальведа и дала министру проводить себя до двери.

Голубое сияние в сырой камере погасло. У двери она остановилась. Узник, превозмогая боль, вывернул голову, чтобы видеть ее. Он заметил, что летающий нож тоже здесь, в камере; возможно, он был тут все время, просто раньше мутатор не замечал тонкого и острого инструмента, парившего в полумраке. Летающий нож шевельнулся, и мутатор посмотрел в темные глаза Бальведы.

Его пронзила мысль, что Бальведа дала команду крохотной машине убить его сейчас же, тихо и быстро, ведь Амахайн-Фролк не видит узника за спиной женщины. Сердце мутатора застучало сильнее. Но маленький аппарат выплыл мимо лица Бальведы в коридор. Та подняла руку в прощальном жесте:

– Прощай, Бора Хорза Гобучул.

Затем быстро повернулась и вышла из камеры. Настил вытащили, и дверь захлопнулась. Резиновые уплотнения проскребли по грязному полу, раздалось шипение: в двери заработали герметизирующие устройства. Узник еще мгновение смотрел на невидимый в темноте пол, а потом снова погрузился в транс, в ходе которого его запястья должны были мутировать, утончиться, чтобы он смог обрести свободу. Но Бальведа произнесла его имя так торжественно, что это каким-то образом подорвало его веру в свои возможности, и теперь он понял – если только не понял уже давно, – что спасения нет.

…топя их в слезах…

Легкие его готовы были лопнуть. Рот дрожал, горло перехватывало, уши залило нечистотами, но он вдруг услышал грохот, увидел свет, хотя в камере было темным-темно. Мышцы его желудка спазматически сжимались, и ему приходилось крепко стискивать зубы, чтобы рот не начал хватать воздух, которого нет. Конец. Нет еще… вот теперь конец. Еще нет… но теперь-то уж точно. Вот теперь, теперь, теперь, в любую секунду; этот жуткий черный вакуум внутри его одержит победу… ему нужен воздух… вот теперь!

Но перед тем как узник открыл рот, его с силой ударило о стену, будто гигантским стальным кулаком. Легкие судорожно вытолкнули из себя отработанный воздух. Тело похолодело, боль пронзила все клетки в той его части, где оно коснулось стены. Так вот какая она – смерть: тяжесть, боль, холод… и невыносимо яркий свет…

Он с усилием поднял голову и застонал от света. Он пытался увидеть, пытался услышать. Что происходит? Почему он дышит? Почему тело снова налилось этой проклятой тяжестью? Груз тела выворачивал его руки из суставов; запястья были разодраны почти до костей. Кто сделал с ним это?

Вместо противоположной стены теперь была большая рваная дыра, и заканчивалась она где-то ниже камеры.

Все нечистоты и помои вынесло туда. Через раскаленные края дыры с шипением вытекали последние струйки, пар от них вихрями окутывал фигуру того, кто стоял под небом Сорпена и почти полностью перекрывал доступ яркого света снаружи. Он был трехметровой высоты и напоминал маленький бронированный космический корабль, смонтированный на трех толстых ногах. Шлем вполне мог бы вместить три человеческие головы. Гигантская рука почти небрежно держала плазменный пистолет – Хорзе и двумя руками было его не поднять. В другом кулаке существо сжимало пистолет размером побольше. Позади него стояла идиранская орудийная платформа, ярко освещаемая взрывами, – Хорза чувствовал содрогания через сталь цепей и камни, к которым был прикован.

Он поднял взгляд на гиганта, стоящего у дыры, и попытался улыбнуться.

– Должен сказать, – сплюнув, прохрипел он, – что вы не очень-то торопились.

Снаружи, в резком холоде зимнего дня, ясное небо перед дворцом было заполнено чем-то похожим на сверкающий снег.

Хорза остановился на площадке боевого шаттла и, подняв голову, огляделся. Отвесные стены и высокие башни дворца-тюрьмы отражали грохот и вспышки продолжавшегося боя. Повсюду, постреливая, сновали идиранские орудийные платформы. Вокруг них на порывистом ветру вспухали крупные облака помехозащиты, выстреливаемой противолазерными орудиями на крыше дворца. Порывом ветра к неподвижному шаттлу прибило немного этой порхающей, трепещущей крошки, и влажное, липкое тело Хорзы с одного бока оказалось облепленным сверкающими перьями.

– Прошу вас. Бой еще не закончился, – раздался у него за спиной громовой голос идиранского солдата, хотя, видимо, тот пытался говорить чуть ли не шепотом.

Хорза повернулся к бронированному гиганту и в защитном козырьке его шлема увидел отражение своего немолодого лица. Он глубоко вдохнул, потом кивнул, повернулся и нетвердо побрел внутрь шаттла. За спиной у Хорзы полыхнула вспышка света, и он увидел перед собой свою вытянутую по диагонали тень. Когда дверь, служившая заодно и трапом, закрылась, шаттл сотрясся от ударной волны: где-то внутри дворца произошел мощный взрыв.

«По их именам познаете их», – думал Хорза, принимая душ. Экспедиционные корабли Контакта Культуры, принявшие на себя всю тяжесть первых четырех лет космической войны, всегда носили игривые, забавные имена. Но и новым военным кораблям, выпуск которых начался после перехода космических фабрик на военное производство, Культура предпочитала давать юмористические, мрачные или откровенно отталкивающие имена, словно не принимая всерьез тот грандиозный конфликт, в который она втянулась.

Идиране же смотрели на вещи иначе. Они считали, что имя корабля должно отражать серьезность его назначения и поставленных перед ним задач, а также решимость экипажа идти до конца. В громадном идиранском флоте были сотни кораблей, названных именами одних и тех же героев, планет, сражений: в ход шли и религиозные концепции, и громкие эпитеты. Легкий крейсер, спасший Хорзу, был сто тридцать седьмым по счету кораблем, которому присвоили имя «Длань Божья», а так как его одновременно носили более сотни аппаратов, то полное название корабля было «Длань Божья 137».