Настроенный благостными мыслями о скором отдыхе с перекусом я не сразу то и понял, что за звук донесся до моих ушей. То ли стон, то ли всхлип, то ли вскрик. Поэтому остановился и настороженно прислушался. И тут же абсорбированный от посторонних лесных шумов слух услужливо донес новый звук. Который я уже классифицировал как полузадушенный вскрик. Женский или детский, Вот это если честно не разобрал. Зато четко определил направление — прямо по курсу. Этот вскрик почему то вызвал у меня неприятные ассоциации. И поэтому, уже не ожидая ничего хорошего, я рванул вперед, не разбирая дороги, как стадо лосей. В голове билась только одна мысль: «Только бы не опоздать!» Рядом, неслышной тенью, беззвучно бежал Туман.
Так мы вместе и вылетели на залитую ярким солнечным светом лесную дорогу. Настолько узкую, что кроны деревьев смыкались над ней на подобие шатра. А высокая травяная поросль устилала все пространство между ними. Оставляя на виду лишь еле различимые узкие колеи. Тоже сплошь и рядом заросшие вездесущей травой. Посереди стояла телега в которую была запряжена одинокая лошадь. За ней, видимый только по пояс, немецкий солдат. Он стоял и смотрел на действо, которое разворачивалось прямо перед ним. От меня его скрывала телега и трава, но судя по выражению его лица, что то уж очень интересное для него. Что аж слюни текли от нетерпения и вожделения. В руках он держал винтовки. Причем в количестве двух штук. Правда держал он их удобно для меня. За ствол, упираясь прикладами в землю. Так что их ошибочно можно было принять не за боевое оружие, а за костыли, или подпорки, иди лыжные палки. Не суть важно! Главное что по назначению именно в этот момент он их применить не мог. Ну а теперь уже и не успеет. С криком: «Фас!», я прыжком перемахнул через препятствие. Правда для этого мне пришлось бросить винтовку на землю, чтобы освободить руки. Почему я не стал стрелять я и сам не мог понять. Видимо, чисто на рефлексах, хотелось рвать эту падаль голыми руками. Так меня взбесили эти слюни.
Левой рукой я оперся о препятствие, а правая в это время, одним движением выхватила нож, разворачивая лезвием вдоль предплечья. Все это я сделал еще в полете, а приземлившись и пытаясь удержать равновесие непроизвольно взмахнул рукой. Да так удачно, что отточенный до бритвенной остроты клинок, прочертил багровую полосу на его тощей, какой-то цыплячьей шее. Не ожидавший нападения фриц, так и стоял замерев истуканом, глядя на меня выпученными от удивления глазами. Стоял и по коровьи лупал ими, не понимая, что уже мертв. С рассеченным горлом летальный исход гарантирован. Но его реакция меня несколько удивила. Она мне напомнила уже не раз виденную картину забоя крупного рогатого скота.
Будучи деревенским жителем мне не раз приходилось быть свидетелем умерщвления различной домашней живности. А то и самому прилагать к этому руку. Используемые при этом средства могли быть самые разные. Как и разнилась реакция самих животных. Курам принято рубить голову и трепыхаются они до последнего. И после смерти бьют крыльями и скребут по земле лапками. А то и носятся по двору. Без башки! Лично сам наблюдал. Но это уже агония. Голубям зажимают голову между пальцами и сильно встряхивают, ломая тем самым шейные позвонки. Кроликов, и других грызунов, вроде нутрий, бьют палкой за ушами. Свиней режут. Как правило в сердце. Деревенский мужик бережливый. У него все в ход идет. А что за кровяная колбаса без крови? Свинья тоже цепляется за жизнь до последнего. И только коровы спокойно идут на убой. Ее привязывают к столбу или к дереву с перехлестом за шею, а потом быстро перерезают горло. Она безучастно стоит пока жизнь вместе с кровью утекает из ее тела. Потом силы покидают ее и она валится на землю.
Вот и этот немец, как та корова, стоял и смотрел на меня, коровьими же глазами, а из его горла, толчками вытекала кровь. Стекая вниз, пачкая при этом мундир и капая на землю. Я же стоял и завороженно смотрел ему в глаза, которые медленно подергивались серой смертной пленкой. Потом он выронил обе винтовки разом. Они упали, звякнув друг об друга. Ноги у него подкосились. Немец сначала опустился на колени, пытаясь поднять руки к страшной ране. Видимо инстинктивно хотел зажать порез и удержать в теле утекающую вместе с кровью жизнь. Но в ослабевших конечностях сил уже не оставалось. Руки безвольно упали вдоль тела и сам он, наконец-то свалился на землю. А я все стоял и безучастно смотрел на него. Руки и ноги его подергивались в предсмертной агонии. И опять по ассоциации вспомнил, как у нас в деревне быка, вопреки традиции, забили, как свинью, в сердце. Оставив при этом нож в ране. И он страшно отомстил за свою смерть. Дернувшимся в смертной судороге копытом ударил по выпавшему ножу и отправил его в недолгий полет. Прямо в горло своему убийце. Судьба!
— АААААУУ!!! — Дикий, нечеловеческий вопль, ударил по ушам не хуже акустической гранаты. Да еще и в такой, непосредственной близости, что невольно заставило меня переключить свое внимание с умирающего. Но только и успел, что сопроводить взглядом падающую тушку, со странного, серовато-зеленого оттенка, цвета кожи. Даже невооруженным глазом было видно, что клиент безнадежно мертв.
— М-да-а! Вот смерть, что и врагу не пожелаешь. Хотя! Кто за что боролся — тот на то и напоролся! Но все равно. Брррр! Аж мурашки по коже!
Туман, всю дорогу бежавший рядом, получив атакующую команду, в отличии от меня не стал препятствие, в виде той самой злополучной телеги, не оббегать, ни тем более перепрыгивать. Тем более, что я как раз в это время над ней своими грабарками махал. Он просто пролез под ней, сразу же оказавшись перед своим противником. Потеряв при этом весь разгон не стал на него прыгать, а просто клацнул зубами куда дотянулся. На свою беду, вскочивший со своей жертвы фашист, был опытным воякой, поэтому не стал приводить свой внешний вид в порядок, а сразу изготовился к бою, приняв боксерскую стойку. Но в этот раз ему крупно не повезло. Стойка то была предназначена на человека. А тут зверь! Да еще и не брезгливый. Но кто же виноват, что гениталии этого уберменша оказались на уровне морды собаки? Челюсти сомкнулись с грохотом волчьего капкана.
Бытует мнение, что степень сжатия челюстей у бультерьера достигает от 21 до 29 атмосфер, а у ротвейлера и того больше. Не знаю, по мне так это полная глупость мерить силу такого явления такими единицами. Не соотносятся они между собой как то. Все равно что расстояние скоростью измерять. Где то считают более уместным измерения проводить в килограммах. Что тоже далеко от идеального. Но даже если это и так, то даже боюсь предположить сколько этих самых килограмм или атмосфер в челюстях у Тумана. Способен ли он, по примеру полицейской собаки К-9, разгрызть биллиардный шар, тоже сказать не могу. Но вот то что немцу хватило по самое не балуйся, это к гадалке не ходи. Сразу видно, что помер от болевого шока!
Еще раз окинул взором поле импровизированной битвы отмечая даже казалось бы малозначительные детали. Как то налипшие к подошвам солдатских сапог с, не по-русски короткими и одновременно широкими голенищами, комки глины. Жирная, отвратительного, изумрудно-зеленного цвета, муха, называемая в просторечье навозной, уже усевшаяся на черную лужу крови, натекшую из перерезанного горла. Кровяные пузырьки, еще надувавшиеся от выходящих из утробы остатков воздуха и лопавшиеся по краям раны. Земля, в сжатых смертельной судорогой пальцах, из которой торчали в разные стороны вырванные с корнем травинки.
И многое другое, что в обычной, спокойной обстановке, как бы проходит мимо внимания. Воспринимаемое как неотъемлемое содержимое окружающей действительности. Некий оптический фон, который сродни звуковому, который при своем наличии не настораживает, а наоборот успокаивает. И только исчезая создает неосознанное чувство тревог. Не зря говорится — звенящая тишина, вызывающая некий дискомфорт.
Наверняка многие замечали насколько необычно смотрятся кинофильмы без привычного музыкального сопровождения за кадром. Не знаю кому как, но лично я не любил известный советский телесериал «Следствие ведут знатоки» именно по этой причине. За отсутствие этого самого звукового фона. Звуки улиц большого города, которые в обычной жизни и создают для нас тот самый фон в фильме как бы гипертрофированно выпячены и поэтому невольно цепляют сознание и поэтому раздражают. Так и здесь. Отдельные элементы окружающей обстановки настолько не вписывались в идеалистическую картину летнего леса, что не только резко бросались в глаза, но и раздражали.
