— По правилам я должна докладывать в компетентные органы, если ко мне обращаются за хирургической помощью при огнестрельных и ножевых ранениях, — она немного помолчала, — но в вашем случае я в растерянности. Сейчас не лихие девяностые и я просто представить себе не могу, где вы умудрились, в нашей глуши, получить осколочное ранение? Вы что, рыбу на гранату ловили?

Оп-па! Похоже я влип! По самое небалуйся! И как теперь выкручиваться? Надо немного рассеять ее внимание.

— А с чего вам взбрела, в вашу прелестную головку, эта чушь по поводу гранаты и всего прочего?

— Да бросьте вы, — она устало махнула рукой, — я три года проходила интернатуру в госпитале имени Бурденко и там всякого насмотрелась. И уж осколочное ранение ото пореза проволокой отличу сразу.

Вот ведь зараза! Ее профессионализм меня приятно удивил. Видно богатая у нее была практика. Да и судя по всему пришлась она на вторую Чеченскую. Но мне то что сейчас делать? Нужно срочно уводить разговор в сторону и попытаться запудрить ей мозга. Будем опираться на то, что она, хоть и врач, но женщина. А значит существо впечатлительное и мнительное! На этом и сыграем.

— Да-а-а, — протянул я собираясь с мыслями, — в проницательности да и в профессионализме вам не откажешь! — Немного лести не повредит. — Но вот только проблема моя не столько хирургического, сколько психологического плана.

— Как это? — Ее глаза удивленно распахнулись, хотя, казалось бы, дальше уж некуда. — При чем здесь психология?

— Понимаете, Алена Игоревна, с момента моего приезда сюда, — немного трагизма — со мной стали происходить очень странные вещи. — мхатовская пауза. — Я стал видеть сны!

— И что, — по ней было видно что она не догоняет, — их многие видят.

— Да, — не стал я отвергать очевидное, — многие. Но вот последствия этих снов. Они меня беспокоят.

— И как это проявляется, — было видно что вопрос не праздный и у нее просыпается профессиональный интерес.

— Вы в юности, случайно, фильмами ужасов не увлекались? — Вопрос был чисто риторический. — Помните классический фильм: «Кошмары на улице Вязов»? — Дождавшись утвердительного кивка, продолжил. — Так вот, там главные герои во сне переживали определенные приключения, а на утро у них были видны следы бурно проведенной ночи. У меня то же самое!

— Так не бывает, — было видно, что она пытается скинуть всю ту лапшу, что я ей вешаю, со своих прелестных ушек.

— Можете мне не верить, — добавим в голосе убедительности и таинственности, — но с тех пор как я здесь поселился мне снится один и тот же сон. Как будто бы я попадаю в партизанский отряд, который воевал в этих местах и вместе с ним, каждую ночь ухожу на задания. Потом, на утро, обнаруживаю на себе ссадины и синяки. Вот, вот и вот, — для убедительности демонстрирую ей ссадину на руке и синяк на плече. Гематому на бедре, полученную в бою на границе показывать не стал, лишь поведал о ее наличии.

— Сегодня же ночью, мы с отрядом отбивались от егерей и я остался прикрывать отход. Вот там то, меня миной и зацепило!

И в подтверждении своих слов я ей показал осколок, застрявший в бронике. Зачем и для чего я его прихватил с собой, наверное и сам себе объяснить не смогу. Но вот пригодился.

Она заворожено вертела в руках кусочек зазубренного металла и недоверчиво его осматривала. Затем нечаянно укололась об острый край, ойкнула, и сунула порезанный палец в рот. Видимо это материальное подтверждение моих слов ее убедило и она вопросительно посмотрела на меня.

— Конечно же это все звучит фантастически, — я любуясь глядел на нее, — но я хочу попросить вас никому не рассказывать об этой моей проблеме. Я боюсь что окружающие неправильно все поймут и будут считать меня за сумасшедшего. А я этого не хочу. Договорились?

Она внимательно посмотрела на меня и наконец-то выдала:

— Хорошо!

Раздраженно шипя сквозь зубы от тянущей боли и сдержанно матерясь я, стоя на кухне натягивал на себя бронежилет скрытого ношения и разгрузку. Всем известно, что свежая рана не доставляет своему носителю столько неудобств, сколько она же, но уже заживающая. И кто хоть раз мучился от зубной боли хорошо знает, что иногда острая боль предпочтительней тупой и ноющей. Даже небольшая заусеница способна доставить массу неудобств своему владельцу, что уж здесь говорить о корочке запекшейся крови, покрывающей заживающий порез. Кажется, что все имеющиеся в организме нервные окончания протянули свои щупальца к этому пульсирующему тупой болью кусочку кожи. А если учитывать неудобное место его расположения, то испытаешь такие же неудобства как и при геморрое, когда не самому не посмотреть, не другим показать. Одевание чего-либо, в таких условиях превращается в сущую пытку, сродни инквизиторским. Создается впечатление, что зудящий кусок собственной плоти считает своим святым долгом зацепиться за каждый шовчик, каждую нитку или просто пройтись наждачкой по жесткой ткани камуфляжа. И если куртку еще как-то можно умудриться напялить на себя избегая этого дискомфорта, то бронник и разгрузка, которые должны плотно прилегать к телу, лишают свободы маневра по определению. Представляя что впереди меня ждет многочасовое бдение в этой униформе, отягченное физическими нагрузками и высокой температурой окружающего воздуха, столь характерной для знойного июля сорок первого года и как следствие обильный пот который по умолчанию имеет соленую основу, а соль как известно известный раздражитель кожных покровов. А если кожа имеет к тому же, в виде бонуса, выражаясь специфическим языком травматологов и криминалистов, сильные механические повреждения, то…. Служба медом не покажется.

Вот и скажите какое после всего этого у меня должно быть настроение? Вот именно! На сленге современной молодежи — далеко не айс!

Но делать нечего: «Взялся за гуж — не говори что не дюж!» Поздно! Лошадей на переправе не меняют. То есть нет никакой возможности изменить планы, потому что они жестко привязаны к известным историческим событиям. И если пойти на попятную, то можно и упустить благоприятный момент, когда, благодаря после знанию можно оказаться в нужном месте в нужное время. И, в очередной раз, внести некоторые изменения в историческом сюжете. Личным, так сказать, участием, подправить некоторые его линии, которые, по моему сугубо субъективному мнению, могут направить историю совершенно по другому пути. Чуть-чуть, всего-навсего пару дилетантских мазков на шедевре истории.

Да и честно говоря жалко того, без ложной скромности, титанического труда, который я для этого уже приложил. А также средств, которые впулил в этот проект.

— Ну вот и все! Как говорится — перед смертью не надышишься! Пора!

И только я успел мысленно пробормотать эту мантру призванную придать ускорение собственному телу и, попрыгав напоследок, с целью проверки подгонки снаряжения, чтобы ничего не бренчало и не звякало, потянулся за лежащим на столе «Винторезом», как рука сама собой застыла на полпути от неожиданности.

Со двора донесся лай собаки. Нет, не так! ЛАЙ! А так как во дворе кроме Тумана, других представителей собачей породы быть просто не могло по определению, уж в этом то я убедился самолично, то выходит что лаял именно он? ТУМАН? От которого я, за время нашего с ним совместного путешествия не то что лая, а даже малейшего взрыкивания то ни разу не слышал. Даже его безмолвная схватка с пятью фашистскими овчарками протекала без единого звука, только презрительно задранная губа, показавшая противнику всю прелесть его звериного оскала. И тишина! И мертвые с косами стоят! А здесь?

Туман не просто гавкал, он просто заливался лаем! Истошным до такой степени, что временами переходил в ультразвук. Иногда он срывался на визг, более присущий какому-то щенку, чем матерому волкодаву. Самое удивительное, что в этом визге явно слышались нотки обреченности. Как будто бы пес готовился к схватке из которой сам не надеялся выйти живым.

— Интересно! Это что же за монстр ко мне во двор лезет? Наверняка не меньше чем тираннозавр!