— Нас не так легко запугать, — сообщил Харви.
— Каков второй путь? — спросил Стивенс.
— Он гораздо проще для всех, — Вулф взял фотографию. — Вы пишете на ней свои фамилии. Фотографию я наклеиваю на лист бумаги. Под ней вы пишете: «Человек на фотографии, где мы расписались, — Уильям Рейнолдс, которого мы знаем как члена Коммунистической партии США». Ставите свои подписи. И все.
Впервые они переглянулись.
— Мы пока рассуждаем умозрительно, — напомнил Стивенс. — И хотели бы немного подумать.
— Сколько вам нужно времени?
— Не знаю. До завтра или до послезавтра.
— Это меня не устраивает.
— Еще бы оно вас устраивало, — наконец-то из-под маски стал проглядывать истинный Харви. — С какой стати все должно быть по-вашему?
— Не должно, — Вулф заговорил с сожалением — Но мне не хочется, чтобы убийца ходил на свободе. Если мы пойдем простым путем и все сделаем сейчас, к ночи он будет за решеткой. А если отложим… — Вулф пожал плечами. — Не знаю, как он себя поведет… может и затаится…
На моих губах едва не появилась усмешка, но я сдержался. Он мог с тем же успехом спросить у них напрямую — неужели они хотят дать Рейнолдсу еще день или два, чтобы он написал еще несколько статей для «Газетт»? Да, Вулф вел их именно к этому. Зная, о чем они думают, я пытался прочитать на их лицах хоть что-нибудь, но это были тертые калачи. Так, обсуждают какую-то умозрительную проблему, и она не очень им нравится. Стивенс заговорил, тем же вкрадчивым голосом:
— Что ж, арестуйте его. Если простым путем не получается, придется нам прибегнуть к более сложному.
— Нет, сэр, — с жаром возразил Вулф. — Без вашего заявления обвинить его будет не просто. Это возможно, но раз-два, и дело в шляпе — так не получится.
— Вы сказали, — вступил Харви, — что, если мы подпишем эту бумагу, на том все и кончится, но это не так. Нам придется давать показания в суде.
— Возможно, — согласился Вулф. — Но только вам двоим как друзьям и свидетелям обвинения, помогающим изобличить убийцу. В другом варианте помимо вас двоих в суд вызовут еще многих, и, в случае вашего отрицательного ответа, получится, что вы прикрываете убийцу только потому, что он — товарищ по партии, и в глазах общественности от этого отнюдь не вырастете… к тому же вас могут обвинить в клятвопреступлении. — Стивенс поднялся:
— Через полчаса, может быть, даже раньше, мы сообщим вам о нашем решении.
— Прекрасно. Наша гостиная звуконепроницаема, если хотите, можете подняться наверх.
— Лучше мы подышим свежим воздухом. Идем, Джерри.
Стивенс направился к выходу. Я прошел вперед, чтобы выпустить их, затем вернулся в кабинет. Задавленная и незаслуженно загнанная в угол ухмылка тут же вырвалась наружу. Пока я ходил, Вулф достал из ящика лист бумаги и тюбик с клеем.
— По-моему, считать цыплят рановато, — заметил я.
— Ерунда. Крючок всажен глубоко.
— У ребенка хотят отнять конфетку, — оценил я положение. — Хотя детьми их не назовешь, особенно, Стивенса.
Вулф хмыкнул:
— Он третий сверху в американской коммунистической иерархии.
— Внешне не скажешь, но начальник в нем чувствуется. Кстати, он даже не спросил, какие у нас доказательства того, что Рейнолдс совершил убийство, — им на это просто наплевать. Им важно одно: заткнуть ему глотку, чтобы больше не было никаких статей. Правда, я не понимаю, как это они купились на письмо от друга? Почему не спросили самого Рейнолдса?
— Рисковать не в их правилах, — в голосе Вулфа слышалось презрение. — Он может доказать, что это письмо — навет? Как? Может объяснить, откуда взялась фотография его партийного билета? Он мог разве что отрицать все подряд, и они ему, естественно, не поверили бы. Они вообще не верят никому, в особенности друг другу, и я их вполне понимаю. Зря я намазал клеем — надо было, чтобы они сначала расписались.
Казалось, он на все сто уверен в успехе, меня же терзали сомнения. Я думал, они скажут: вдвоем такой вопрос мы решить не можем, стало быть, полчаса на то, чтобы принять решение, никак не хватит. Но, видимо, положение и авторитет Стивенса оказались достаточно высокими, как и полагал Вулф. Я выпустил их в тридцать четыре минуты седьмого, а без восьми семь они уже позвонили в дверь. Прошло всего восемнадцать минут… с другой стороны, до ближайшей телефонной будки было всего полквартала.
Они остались стоять. Харви пялился на меня, будто что-то ему сильно не нравилось, а Стивенс подошел к столу Вулфа и провозгласил:
— Нас не устраивает ваша формулировка. Мы напишем вот что:
«Являясь преданными американскими гражданами, верными идеям всенародного блага и подлинной демократии, мы считаем, что все нарушители закона должны нести наказание, независимо от их политических убеждений. Поэтому, в интересах справедливости, мы поставили свои имена на этой фотографии и свидетельствуем, что человек на ней известен нам как Уильям Рейнолдс, в течение восьми лет и вплоть до сегодняшнего дня он является членом Коммунистической партии США. Узнав, что он обвиняется в убийстве, исполнительный комитет Компартии США немедленно исключил его из своих рядов».
С технической точки зрения мое мнение о Стивенсе на полпальца выросло. Абсолютно экспромтом, безо всякой шпаргалки он выдал текст так, будто выучил его наизусть еще в детстве.
Вулф приподнял плечи и снова их опустил.
— Если вам нужны все эти рюшечки и кружева, пожалуйста. Хотите, чтобы мистер Гудвин отпечатал это на машинке, или напишете сами от руки?
К моему удовольствию, он предпочел собственное вечное перо. Конечно, отпечатать такой патриотический абзац было бы для меня большой честью, но ведь от коммунистов можно ждать чего угодно — а вдруг один из них вытащит из кармана письмо от друга и вздумает сравнить «почерк» машинки? И невооруженным глазом можно будет заметить, что там и там «и» слегка скособочилась, а «р» не пропечатывается полностью. Поэтому я с радостью уступил Стивенсу место за моим столом. Закончив писать, он расписался и поставил свою фамилию на фотографии. Его примеру последовал Харви. Вулф прочитал текст, после чего поставили свои подписи и мы как свидетели. Тюбик с клеем был у Вулфа под рукой, и он стал приклеивать фотографию к верхней части листа.
— Разрешите взглянуть? — спросил Стивенс.
Вулф передал ему готовый документ.
— Вот какое дело, — сказал Стивенс. — Мы отдадим вам это, если у нас будет гарантия, что сегодня же Рейнолдс будет за решеткой. Вы говорили «до полуночи».
— Все верно. Так оно и будет.
— Как только мы услышим, что он арестован, вы сразу же получите вот этот документ.
Я прекрасно знал — хватка у них мертвая. Будь у него в руке, скажем, камень, я все равно бы его отнял, даже приди Харви на помощь товарищу по партии. Но лист бумаги сомнется, порвется… — Значит, его не арестуют, — заявил Вулф, нимало не расстраиваясь.
— Почему?
— Потому что этот документ — ключ, который и позволит его запереть. Иначе стал бы я городить весь этот огород? Это просто бред. Я собираюсь кое-кого сюда пригласить сегодня вечером, но мне нужен этот документ. Пожалуйста, не помните его.
— А Рейнолдс здесь будет?
— Да.
— Тогда мы приедем и привезем этот документ с собой.
Вулф покачал головой:
— Вы невнимательно меня слушаете. Эта бумага остается здесь — в противном случае вас просто вызовут повесткой в суд. Передайте ее мне, и я буду рад видеть вас у себя сегодня вечером. Это прекрасная мысль. Присутствовать на этой встрече от и до вам совершенно не нужно, но вы сможете отдохнуть в передней комнате. Устраивает?
На том в конце концов и сошлись. Они изрядно поупрямились, но Вулф был прав: крючок вошел глубоко. Они не знали, что Рейнолдс может выболтать в следующей статье, и хотели прижать его как можно быстрее, а Вулф стоял насмерть — без документа он и пальцем не шевельнет. В итоге он его получил. Договорились, что они вернутся часам к десяти, посидят в гостиной, а потом присоединятся к остальным.