— Жаль, что так всё повернулось, — нарушил молчание Антон. — А я планировал Машке предложение сделать после этой миссии. Всю жизнь прожил в одиночку, думал, наконец остепенюсь.

— Ты ещё скажи, что до неё девственником был, — фыркнул Серёга.

— Нет, конечно, это ты у нас вечный президент клуба онанистов, — ответил здоровяк.

— Пшёл нах.

— Ну, а если серьёзно, то все, кто был до неё, были какими-то пресными, что ли? Одни туповаты, другие — слишком ревнивы и истеричные… Бывали, конечно, и исключения. С одной даже прожил вместе три года. И вроде всё с ней в порядке — и не глупа, и красива, и особо ревностью не душила, хотя, конечно, мозг периодически потрахивала, но это у всех баб общая болезнь, так что не критично. Главное, что не часто. Однако даже с ней, через несколько лет, как-то искорка погасла. Ну, опостылела, что ли? Да и, откровенно говоря, изначально особой любви к ней не чувствовал. Просто начал подкатывать, увидев, что симпатия взаимна, а там как-то привык. Но даже она просто опостылела в какой-то момент.

— Ты вот только не говори мне сейчас, что Маша оказалась ангелом небесным, и ты влюблён теперь без памяти, — не удержался я.

— Она не идеальна, согласен, — усмехнулся он и взглянул на меня. — А ещё терпеть тебя не может. Она ужасно упряма, язвительна, не умеет сдаваться и проигрывать, с этим не поспоришь.

— Ну, то есть ты как бы не совсем слепой еблан, что не может не радовать, — заметил я — Тогда нахрена тебе эта стерва? Или ты мазохист?

— Ну почему же сразу мазохист, — покачал он головой. Теперь даже майор с интересом слушал откровения Антона. — Просто понимаешь, парень, иногда любовь бывает слепа. Понимаю, фразочка женская, но правдивая донельзя. Как бы её не заносило, что бы она не говорила и не делала, со мной она иная. Это вы видите только ту её жёсткую сторону, мне же она открывается и с другой стороны. Вся её грубость и язвительность — лишь защитный механизм, своеобразная раковина, нужная для того, что бы справиться с изменившимся миром. Что бы не сойти с ума от нагрузок, например. Если ты не заметил, лишь ты один у нас такой фанатик саморазвития, которому ничего, кроме силы, уже и ненужно. Ни друзей, ни семьи, ни даже просто знакомых. Ведь я тоже не слепой, парень. Когда все в перерывах сидят в телефонах и общаются меж собой, ты если и достаёшь его, то что бы загуглить что-то на тему того, как стать ещё сильнее. Когда остальные едут домой, к семьям, друзьям, родным и близким, ты остаёшься на базе и тренируешься. Да даже единственный выходной — и тот ты провёл, тренируясь! Среди нас у тебя тоже нет друзей.

— Что ты хочешь сказать? — недовольно спросил я. Тема разговора мне нравилась всё меньше.

— Что тебе, возможно, это сложно понять, но все мы люди. Просто люди, чья жизнь очень резко изменилась из-за всей этой хрени, — ответил он. — А Маше — особенно. Она не такая уж плохая, просто прячет стресс, как может. А тебя не переваривает именно потому, что тебе словно плевать на всё. Мир стремительно меняется, монстры уже не только в данжах, но и снаружи, а тебе хоть бы что. Ты думал, мы не видели? Или не поняли?

— Что именно?

— Что ты просто тренировался на монстре. Пока мы, рискуя жизнью, убивали своих тварей, ты просто игрался с тварью ради того, что бы потренироваться лишний раз. И так во всём. Ты фанатик, помешанный на силе, и это пугает. Не только Машу. Думаю, все здесь согласятся, что с тобой что-то не так, и это не может не напрягать. Плюс тот факт, что ты, будучи намного ниже уровнем, намного сильнее любого из нас, тоже не стоит забывать. Потому ты и не нравился Маше, мне, Серёге и даже Тихону. Да и остальные не в восторге, просто не решались это проявить. Так что не надо тут гнать, что Маша такая уж злобная стерва. Она нормальная девушка, просто это ты…

— Просто это я, в отличии от вас, лишился из-за этого дерьма семьи, — резко ответил я. — Ах, бедные и несчастные, их напрягает, что я тренируюсь больше. Их бесит, что я сильнее, чем они. Если бы вы, вместо того, что бы ездить трахаться по вечерам, тоже оставались и занимались собой, возможно, вы бы не были такими немощными. А теперь, оказывается, мы удивляемся, что чувак, который пахал, как проклятый, сильнее нас, да?

— Не бесись ты так, — покачала головой Ангелина. — Это ведь вполне естественно. Люди всегда завидуют тем, кто сильнее, богаче, талантливее или красивее… Чужой успех всегда кажется несправедливым, а свои неудачи и слабость — несправедливостью судьбы, тем, что просто не повезло и так далее… Лично я тебе не завидовала. И Паша тоже. А ты, Антон… Давай откровенно — тебе самому плевать, что там с Костей. Просто твоя истеричная Маша психуют, и ты не можешь её не поддержать. Как-никак, она твоя любимая девушка. А Серёга с Тихоном просто бесхребетные и трусливые мудаки. И давай откровенно — что бы ты не пел о том, что бедной Машеньке просто тяжело, и поэтому она, мол срывается на других… Во первых — а с чего это должно хоть кого-то волновать? Это её проблемы, а не наши. Во вторых, я думаю, вы и сами помните, что Маша сделала со мной. Маша, Серёга и старик Тихон, если быть точными. За это тоже надо её простить? Потому что у твоей принцессы ах-ах какая хрупкая психика? Хочу, что бы ты знал, Антон — однажды я убью её. Медленно, мучительно и безжалостно разорву на куски.

Сказано это всё было спокойным, чуть насмешливым голосом, совершенно не вяжущимся с её словами. Да и выражение лица у девушки было абсолютно безмятежным, не выражающим ни гнева, ни ненависти. Лёгкая полуулыбка, спокойные жесты… Однако стоило мне увидеть её глаза, как я понял, что ошибся. В глубине ярких, синих глаз горела ненависть. Не та, что заставляет слепо бросаться на обидчика, наплевав на последствия, не считаясь с ценой и плюя на последствия, совсем нет.

Это была спокойная, ледяная, полностью контролируемая эмоция. Гнев, который выплеснется лишь тогда, когда, по мнению девушки, придёт подходящий момент. Ярость, что подаст месть за свою месть в виде не просто холодного блюда, а настоящего мороженного, приправленного тщательно подобранным временем и ситуацией, так, что бы объект этой ненависти прочувствовал максимум боли. Страшные глаза спокойного человека, умеющего ждать своего часа, вот что это были за глаза.

И из перечисленной троицы лишь здоровяк имел достаточно мужества, что бы выдержать этот взгляд. Серёга и Тихон молча уставились себе под ноги, не смея даже глаз поднять.

— Я знаю, что ты имеешь право злиться. И знаю, что твоя злость более чем оправдана, — спокойно ответил Антон. — Но если придёт день, когда ты решишь отомстить, я не позволю тебе это сделать. Так и знай.

— Я даже немного уважаю тебя за прямоту, — склонила на бок голову девушка. — И никак не пойму, что тебе могло так понравиться в этой змее, что ты на всё готов ради неё. Ты же понимаешь, что если не, так кто-нибудь другой обязательно оторвёт её куриную башку? Если она, конечно, вдруг не образумится, во что я не верю от слова совсем.

— Мне хорошо с ней. Какой бы хреновой она не была хоть для всего мира, я люблю её, и этим всё сказано. Я каждое утро счастлив просыпаться в одной с ней кровати, я хочу детей с этой женщиной, дом и мирную старость. Хочу есть её макароны по-флотски и борщ, ходит по выходным в кино, гулять в парках летом и кататься на катках зимой. Смотреть по вечерам сериалы, лёжа на диване в обнимку, заниматься любовью по ночам… Вот что я в ней нашёл, — ответил он.

— Ты уж извини, здоровяк, но звучит как фраза главного героя второсортного романтического фильма для подростков, — фыркнул майор.

— Знаю. Но мне плевать, как это звучит, — пожал он плечами.

И тут снаружи вновь раздался вой. Только в этот раз он ощущался совершенно иначе. Наполненный яростью и гневом, он вызывал инстинктивную дрожь, заставляя мурашки табунами бегать по спине.

— Вот и вожак пожаловал, — враз осипшим голосом сказал Серёга.

— Ну, и слава богу, — зло сплюнул на пол я. — Раньше начнём, раньше закончим!