Цыган посмотрел на Стёпку и тот сжался в предчувствии скорой расправы. Но Цыган перевёл взгляд на Червонного и продолжил.

– Искать его не надо, в одном дворе живём. Правильный хлопчик, сказал – сделал. И за своих корешей зубами держится, так что пусть живёт!

– Да разве ж я за него знал? – Червонный обескураженно развёл руками. – Цыган, ты за меня знаешь, я сам беспредела не уважаю, в наших делах он только мешает, так что к Мише теперь никаких претензий не будет. Он в своём праве был, я это признаю.

– Вот и хорошо, что признаёшь, а подарок в откуп ему сам подбери, эти малолетние босяки пока и понятия не имеют за правильное уважение.

– Да уж подберу что-нибудь. – Червонный беспечно махну рукой.

– Не, ты не понял! Не надо «что-нибудь». Пацанчик петь любит, голос пока, конечно, так себе. Но я случайно слышал, как он за аккордеон Фиру спрашивал. Вот и подбери ему такую музыку. Только не из барахла с перекупки, а из магазина, чтоб не один шлемазл в нём свою вещь не опознал.

– А не жирно ему будет с такого откупа? – Червонный зло дёрнул щекой. – Шоб я за чужие косяки добрую вещь какому-то сопляку подогнал? Меня люди не поймут!

– Не, Червонный, это ты не понял. У тебя косяк и должок передо мной, а не перед пацанчиком. Что мне тот Миша? Подарил ему леденец и хватит. – Цыган зло усмехнулся. – Сейчас у меня чистая хата и уважаемые люди ко мне приходят без опаски. А если бы твой Гриня делов наворотил? Как мне с соседями жить, если на меня полдвора в уголовку стучать начнёт. Как дела вести? Кто из уважаемых людей на палёную хату пойдёт? Это ты Мише спасибо скажи, что он за тебя твою работу сделал. Что, Червонный, теряешь хватку? Может тебе отдохнуть, а нам подумать за нового смотрящего?

– Цыган! Что-то я действительно не подумал, чем косяк мог закончиться. Спасибо за науку! – Червонный достал из кармана платок и промокнул пот с лица. Вот же подстава! Действительно всё могло закончиться плачевно. И впрямь, пора усилить пригляд за молодыми ворами. – Будет пацану самый лучший инструмент, сам поеду и выберу.

– Вот и хорошо, что мы поняли друг друга. Сам-то я давно не играю, но послушать музыку люблю. Вот пусть Миша и играет для народа. И ещё, девочка та, за которую Миша заступился, хорошенькая, чистенькая, напугалась твоих головорезов.

Цыган вновь усмехнулся, но уже ехидно.

– Отправь своих марух посмышлёнее, чтоб глянули на неё, да прикупили бы ей гостинец от Миши. Ну, что там пацаны своим девочкам дарят? Куклу? Шляпку? Или туфельки? В общем пусть они там сами порешают. Отца у Сони нет, Бэлла одна колготится, так что не поскупись. Не так чтоб уж совсем щедро, но и не забывай, чья она подружка. А пацанам-еврейчикам и сладостей хватит за испуг.

– Да… И ещё! Со своими щипачами и лебежатниками разберись сам. Решай к кому из наших свой молодняк на обучение пристроить. Но пусть с Одессы съедут. Хоть в Николаев, хоть в Херсон. А то боюсь, что если Миша их случайно встретит, опять придётся кого-нибудь хоронить. И скажи своим, чтоб держались от негоподальше. Я сам за ним присмотрю. Ну, ладно, вроде бы всё обговорили. Пойду я, спасибо за хлеб, за соль, за угощенье. – Цыган встал и вышел.

Я закончил писать и посмотрел на результаты своего труда. Ну что сказать? Получается уже хорошо, но есть куда стремиться. Убрал со стола тетради и учебники. Полистал мамины журналы, убедился, что и немецкий и английский язык даются мне по-прежнему легко, да и французский язык особых трудностей тоже не вызывает. Хотя в прежней жизни я им не особо-то и пользовался.

Я уже было взялся за справочник «Вся Одещина», но тут в квартиру вошли мама и тётя Белла. И началось локальное светопреставление. Меня хвалили, тискали, обливали слезами и грозились тут же выпороть ремнём, за то, что я непослушный хулиган. Вот интересно, где бы они взяли ремень, если я его вообще в глаза не видел? И как соотносятся между собой «непослушный хулиган» и одновременно «хороший мальчик»?

На моё счастье приехала Роза Моисеевна и с порога огорошила нас новостью, что экзамену быть, и быть в ближайшую среду. Если я готов, то мне необходимо подойти к девяти утра в школу, что стоит на перекрёстке улиц Виноградной и Головковской. Оказывается ещё в позапрошлом, двадцать четвёртом году, на Украине приняли закон о всеобщем начальном образовании, а с прошлого, двадцать пятого, такой закон действовал уже на всей территории бывшей Российской империи. Вновь открывались закрытые ранее старые школы и строились новые, а среднее образование становилось обязательным, и было рассчитано на семь-десять лет обучения.

Приток новых учеников надо было распределить по уровню их подготовки и таких, вновь поступающих как я насчитывалась не одна сотня по всей Одессе. Так что ничего экстраординарного в моём экстернате не было. Через такую же процедуру сортировки проходили все вновь поступающие на обучение в этом году. Я вздохнул с облегчением, но как оказалось, рано радовался. Меня тут же вновь усадили за учебники, дали ручку с тетрадкой и поставили чернильницу. До самого вечера из-за стола я так уже и не вылез. А вечером пришёл Семён Маркович и под ошарашенным взглядом моей мамы водрузил на стол две внушительные стопки учебников.

– Читай. Здесь все учебники за полную среднюю школу. Мне самому интересно, что ты ещё знаешь. Я за тебя разговаривал с Борухом Израилевичем и его, как и меня, твой случай заинтересовал. Он в среду тоже будет на твоём экзамене. Вот и посмотрим, насколько ты «знаешь больше, чем должен знать подросток в твоём возрасте».

Доктор процитировал меня почти дословно и хищно усмехнулся. Экспериментатор хренов. Ему хаханьки, а мне что делать?

Среда 1 сентября 1926 года для меня началась рано и суматошно. Два дня накануне экзаменов я практически безвылазно с раннего утра и до позднего вечера просидел дома, читая, усваивая и переваривая ту гору информации, что подкинул мне «добрый доктор». И сегодня я бы предпочёл ещё повалялся в постели, но уже в семь утра был безжалостно разбужен и отправлен на помывку в ванную. А в восемь часов мы с мамой после лёгкого завтрака уже выходили со двора. На мне была новенькая синяя косоворотка подпоясанная синим же плетёным ремешком, чистые и отглаженные брюки, начищенные до блеска ботиночки и, несмотря на тёплое утро, курточка. Завершала мой наряд кепочка, непременный атрибут одежды в этом времени.

Мама щеголяла в элегантном платье из чёрного крепа со свободными рукавами-фонариками, оканчивающимися чуть ниже локтя, и плотно облегающими предплечья пояском шириной сантиметров в пять. Что создавало визуальный эффект тонких рук, хотя руки моей мамы я бы худенькими не назвал. Платье скандально для этого времени заканчивалось всего на ладонь ниже колен и имело довольно смелое декольте приковывающее внимание к аппетитной груди, стыдливо прикрытой двумя нитками ожерелья из крупного жемчуга. Ничуть не удивлюсь, если жемчуг окажется настоящим и своими размерами лишь маскируется под фальшивый. Наряд завершали элегантные, тоже чёрные туфельки-лодочки, чёрные полупрозрачные чулки и такая же чёрная фетровая шляпка-клоше с чёрной же атласной лентой.

Утром, впервые увидев маму в таком наряде, я тихо офигел. Куда подевалась знакомая мне «фрёкен Бок» и откуда взялась эта элегантная женщина? Оказывается мама не такая уж и старая и совсем не толстая. Просто я уже привык видеть её одетой в повседневную и практичную одежду свободного покроя. И эта перемена всего лишь в стиле одежды разительно изменила образ женщины. Сколько же ей сейчас может быть лет? Спрашивать маму об её возрасте неудобно, но если вспомнить, что она о себе рассказывала, то получается что не больше сорока пяти, а может и моложе на пару лет.