Улыбается.

В начале наших первых занятий, речь Данилы была похожа на бессмысленный и бессвязный поток звуков. Понятно, что молодой парень комплексовал и раздражался. Кому хочется выглядеть в глазах собеседника слабоумным? Поэтому он выбрал одну единственную, по его мнению, правильную тактику — молчать. Мне пришлось научиться понимать его молчание.

Спустя 4 месяца наших занятий, мы научились справляться со стеснением и дискомфортом, понемногу выстраивая от дельные слова в короткие легкие фразы.

Сейчас же, когда Данила согласился на занятия с дефектологом, при усердной и планомерной работе, потерянные функции можно восстановить, пусть и не в полной мере. Поэтому моя задача как специалиста — стабилизировать его эмоциональное состояние и сформировать устойчивую мотивацию к лечению.

Каждое наше занятие начинается с артикуляционной и дыхательной гимнастики. Но так было не всегда. В самом начале Филатов отказывался от всего, иногда импульсивно проявлял незаинтересованность, но чаще всего равнодушно отворачивался от меня к окну и уходя глубоко в свои мысли. Мне даже казалось, что Анна Ивановна была абсолютно права, когда говорила о бесполезности занятий с ним. Были дни, когда мне хотелось вскочить, схватить его за руки и трясти до тех пор, пока не вытрясла бы из него всю ту дурь, которая засела в его голове. Но я держалась. Я не должна поддаваться эмоциям, иначе какой из меня специалист?

На все мои вопросы — он молчал, рассказы-молчал…Молчал…молчал…Но слушал…И тогда я начала читать. Просто читать вслух…

***

— Расскажешь, как прошел твой день? Чем занимался, о чем думал…

Кивает.

Я пошла на хитрость. Когда я заметила, что ему нравится мое чтение, я решила его «шантажировать». Да-да! Не удивляйтесь. Я встала в позу, отказываясь читать. Товар за товар! Положила перед Филатовым цветные карандаши и лист бумаги. Рисуешь свой день, я читаю.

Многие знают, что по рисункам можно сказать о человеке многое. Для нас, психологов, рисунки — это информационная кладезь, наглядно иллюстрируя динамику улучшения или ухудшения психического состояния рисующего. Цвета, штриховка, размеры фигур и объектов, их расположение, характер линий, даже сила нажима карандаша — для нас всё имеет значение.

Достаю цветные карандаши и альбом с его рисунками. Все рисунки, начиная с самого первого, хранятся в этом альбоме. Ни один не потерян и не выброшен. Когда-нибудь, когда мы оба справимся, я подарю ему этот альбом, в память о днях тяжелейшей работы над собой, своими страхами и веры в себя. Я знаю, этот день будет.

Даня начинает рисовать, а у меня есть возможность рассмотреть его комнату: она светлая. И дело вовсе не в панорамном окне. Светлая мебель, бежевые выкрашенные стены, белые тонкие шторы, мягкий ковер молочного цвета, постельное покрывало из плотного персикового шелка. Я бы подумала, что это комната молодой девушки, если бы не знала ее хозяина.

Большой книжный шкаф вдоль всей стены. Но книг в нем, на удивление, мало. За стеклом выстроены в ряд грамоты и дипломы, кубки и медали. На стенах в рамках висят фотографии: на них везде улыбающийся голубоглазый парень — Данила. Вот он с ребятами на байдарках, а вон там Даня с Полиной Андреевной и мужчиной, наверное, с отцом, на вручении диплома. Даня в горах, Даня за шахматной доской, Даня в боксерских перчатках…Но нигде на фото не видно того самого Максима. Интересно, кем он приходится Филатовым?

Я сказала интересно? Пфф, совершенно не интересно, и почему я вообще о нем вспомнила?

Перевела взгляд на Данилу и застыла. И давно он так смотрит? Видимо я слишком увлеклась рассматриванием комнаты, что не заметила, как аккуратно сложены карандаши, а готовый рисунок в ожидании лежит на столе.

— Давай посмотрим, что тут у нас, — беру альбомный лист, — о! Да здесь не что-то, а кто-то! — восклицаю я.

На рисунке изображена девушка. Нарисована так, как это может сделать простой мужчина, не художник, но я все равно понимаю, что это-девушка. Тонкая, в летящем голубом платье, она улыбается, широко на пол-лица, а ее длинные оранжевые волосы развиваются в разные стороны. Это….Это я.

— Это девушка, — стараюсь спокойно, не выдав волнения, говорю я.

Данила кивает. Смотрит так пронзительно и глубоко в душу, что мне приходится опустить глаза. Я взволнована, а он это чувствует.

— Ты…к тебе приходила гостья? — мой голос слегка дрожит и я не знаю, что сказать. Похоже мне нужен психолог.

Отрицательно качает головой.

— Нет, — медленно проговариваю я. — Хорошо.

Мне трудно говорить, когда он так смотрит: выжидательно, будто ждет от меня тех самых слов, которые я не в силах сказать.

— Ты…ты думал о девушке?

Молчит. Смотрит. И молчит.

Вы знали, что молчать можно громко, что молчание может о многом сказать? Вот прямо, как сейчас.

— Таак, — хлопаю в ладоши и пытаюсь разрядить гнетущее напряжение между нами. — Что почитаем сегодня? Я принесла абсолютно две разные книги…

Я натянуто улыбаюсь, стараюсь вести себя, как ни в чем не бывало, а у самой внутри всё бушует. Он нарисовал меня…Меня…

11.

Максим

Бесит.

Меня бесит, что эта ненормальная сейчас в моем доме.

— Сколько ей? Восемнадцать хоть есть? Какой из нее психолог? У нее опыта, наверное, никакого, — вопросы сыплются из меня, как из рога изобилия.

Я ворвался в комнату матери сразу, как только она проводила эту блаженную к брату.

— Даня начал оживать, он снова начал тренироваться, согласился на занятия с дефектологом. Разве этого мало? Да мне абсолютно плевать, сколько ей лет и есть ли у нее опыт, когда у Александры получается! — возмущается мать.

Она не кричит. При мне она никогда не кричит. Сдерживается, но я вижу, как ей хочется взорваться, выплеснуть на меня всё то, что я заслуживаю.

— А может у него просто встал на нее? М? За четыре года-то? Прежняя была старуха в толстой оправе, — поигрываю бровями, хотя мне совсем не смешно.

— Это мерзко даже для тебя, Максим, — качает головой мать.

Согласен. Но если уж быть дерьмом, то до конца.

— Я серьезно. Она девчонка совсем. Да ей самой, в конце концов, лечиться надо, — начинаю закипат. Меня до сих пор потряхивает от ее «маньяк» и «мужлан».

— Ей 26 лет, она даже старше тебя, если что, — мать прищуривается и всматривается в мое лицо. — И я не могу понять, с чего такая реакция? Не тебе ли все равно, что происходит с братом?

Всё верно. Мне пофиг. Только вот эта мелкая дрянная девчонка успела несколько раз меня выбесить и, черт возьми, мне это понравилось. Я давно не получал живых эмоций. Ссоры с отцом уже не вставляют.

26 лет. Ей 26 лет. Никогда бы не подумал. Она кажется такой юной: у нее светлая тонкая кожа, еще нетронутая летним жарким солнцем. А оно любит ее, это видно по нескольким веснушкам на лице, которые успели выскочить вместе с первым весенним теплом. Уверен, к началу лета у нее их будет много! Её волнистые волосы цвета зрелой пшеницы с медным отливом, зеленые огромные глаза и тонкие бледные губы, её острые плечи с выпирающими ключицами, её худое тело, лишенное ежедневных фитнес-тренировок, не делают из нее неотразимую обольстительницу или писаную красавицу. Но она привлекает внимание, выделяется ярко-огненным цветом среди толпы, умиляя своей необузданной простотой и природной женственностью.

Это я сейчас так подумал? Черт. Надо заканчивать бухать.

— Максим, тебе стоит извиниться перед Александрой, — не дождавшись от меня ответа, продолжает наступление мать.

— Уже бегу.

— Ты выставил себя не лучшим образом.

Начинаю открыто ржать! Но мой смех пропитан горечью, детской обидой и злостью.

— Серьезно, ма? А когда я был в своем лучшем образе? Ну-ка, напомни! — уже невесело говорю я и яростно хлопнув дверью, срываюсь наверх, к себе.

Когда я подхожу к своей комнате, открывается дверь соседней, и из нее выходит девчонка. Наши с братом комнаты напротив друг друга. Меня это всегда раздражало.