– Я хочу понять, есть тут связь или нет. Мне любопытно.

– Ей любопытно, – сказал Метцгер. – Я подожду в машине, ладно?

Эдипа проводила его взглядом и пошла искать артистические уборные; она дважды прошла по кольцевому коридору, прежде чем остановилась перед дверью в темном промежутке между двумя лампами. Она вступила в мягкий изящный хаос излучавших энергию призрачных образов, переплетенных между собой обнаженными нервными окончаниями.

Девушка, смывавшая с лица потеки кровавой краски, направила Эдипу в сторону ярко сверкающих зеркал. Эдипа, лавируя, проскользнула мимо потных бицепсов и шелестящего занавеса длинных волнистых волос, после чего оказалась перед Дриблеттом, все еще одетым в серый костюм Дженнаро.

– Это было великолепно, – заявила Эдипа.

– Потрогайте, – сказал Дриблетт, протягивая руку. Эдипа потрогала. Костюм Дженнаро был сделан из серой фланели. – Я истекаю потом, но ведь иначе его не сыграть, верно?

Эдипа кивнула. Она не могла отвести взгляда от его глаз. Черные и блестящие, они были окружены невероятно густой сеткой мелких морщин, похожих на лабораторный лабиринт для определения интеллекта блуждающих по ним слез. И они, казалось, знали, что нужно Эдипе, даже если она сама этого не понимала.

– Вы пришли поговорить о пьесе, – сказал Дриблетт. – Вынужден вас разочаровать. Она была создана для развлечения толпы. Как фильмы ужасов. Это не литература, ничего в ней нет. Уорфингер не был Шекспиром.

– А кем он был? – спросила Эдипа.

– Тем же, кем и Шекспир. Это было очень давно.

– Могу я посмотреть сценарий? – Эдипа сама толком не знала, что надеется найти. Дриблетт показал на картотеку рядом с душевой.

– А я, пожалуй, приму душ, – сказал он, – пока туда не ворвалась толпа с криками «Эй, бросьте мыло». Все сценарии в верхнем ящике.

Но там оказались лишь смазанные копии – мятые, рваные, с печатями кофейных пятен.

– Эй, – обратилась Эдипа к душевой, – А где оригинал? С чего делались эти копии?

– С книжки в бумажной обложке, – крикнул в ответ Дриблетт. – И не спрашивайте меня об издателе. Я нашел ее в букинистической лавке Цапфа у автострады. Антология «Якобитские пьесы о мести». На обложке изображен череп.

– Можно ее взять?

– Ее уже кто-то взял. На вечерние посиделки. После каждого нового представления пропадает не меньше полудюжины сценариев. – Он высунул голову из душевой. Тело его было скрыто облаками пара, придававшими голове жутковатое сходство с плавучим буем. – В лавке был еще один экземпляр, – сказал он, с огромным любопытством уставясь на Эдипу. – Может, и до сих пор есть. Сумеете найти, где это?

Внутренности Эдипы исполнили короткий танец и успокоились.

– Хотите, чтобы я туда съездила? Некоторое время глаза в глубоких морщинах неотрывно глядели на нее.

– Почему, – сказал наконец Дриблетт, – всех так интересует текст?

– Кого еще? – Слишком поспешно. Возможно, он говорил просто так, в общем смысле.

Голова Дриблетта качнулась из стороны в сторону.

– Не впутывайте меня в ваши ученые диспуты, – сказал он и добавил с фамильярной усмешкой: – Кто бы вы там ни были.

И Эдипа вдруг поняла, с ужасом ощутив на своей коже холодные пальцы мертвецов, что это в точности тот самый взгляд, которым по его указанию обменивались актеры, едва возникала тема убийц из Тристеро. Понимающий взгляд, которым смотрят неприятные люди, являющиеся нам в сновидениях. Эдипа решила расспросить о книге.

– А там были сценические указания? Были все эти люди, которые прозрачно намекают, что они в курсе? Или это ваше дополнение?

– Мое собственное, – ответил Дриблетт. – И это, и трое убийц, выпрыгивающих на сцену в четвертом акте. Уорфингер их вообще не показывает, понимаете ли.

– А вы зачем показали? Слышали о них где-нибудь еще?

– Вы не понимаете. – Дриблетт начал заводиться. – Относитесь к этому, как пуритане к Библии. Цепляетесь к словам, словам… Поймите, что эта пьеса существует не в сценарии и не в той книжке, которую вы разыскиваете, а здесь. – Из горячего облака высунулась рука и ткнула в окутанную паром, отдельно висящую голову. – Вот для чего нужен я. Облечь дух плотью. Плевать, какие там слова. Это лишь механически заученные шумы, которые показывают линию главного удара путем проникновения через барьеры костей черепа в память актеров, верно? А подлинная сущность находится в этой голове. В моей. Я как проектор в планетарии, вся эта маленькая замкнутая вселенная, ограниченная сценической площадкой, выходит из моих уст, из моих глаз, а иногда и из других отверстий.

Но Эдипа не собиралась так просто сдаваться.

– Но почему вы изменили то, что сделал Уорфингер с этим… этим Тристеро.

И тут голова Дриблетта внезапно исчезла, нырнула в пар. Словно выключилась. Эдипа не хотела произносить это слово. Он и здесь, как на сцене, ухитрился создать ту же ауру ритуального умолчания.

– Если бы я полностью растворился в материале, – рассуждал голос за клубами пара, – так сказать, просочился бы через канализацию в Тихий океан, то все, что вы сегодня увидели, исчезло бы вместе со мной. А с этим маленьким миром пропала бы – Бог его знает как – и та ваша ипостась, которая так всем этим интересуется. Собственно говоря, осталось бы только то, в чем Уорфингер не соврал. Возможно, остались бы Сквамулья и Фаджио, если они существовали. Почтовая система «Торн и Таксис». Филателисты говорят, что и впрямь была такая. Может, еще что-нибудь. Образ врага, например. Но это были бы лишь ископаемые останки. Мертвые, окаменелые, не имеющие ни ценности, ни потенциала. Вы можете влюбиться в меня, побеседовать с моим психоаналитиком, можете спрятать магнитофон в моей спальне и подслушивать, что я болтаю во сне, где бы я ни спал. Вам этого хочется? Можете собрать улики, выдвинуть один или несколько тезисов о том, почему персонажи реагируют на упоминание о Тристеро так, а не иначе, почему появляются убийцы и почему они в черном. Можете потратить на это всю жизнь и даже не приблизиться к истине. Уорфингер дал слова и общую канву. Я вдохнул в них жизнь. Вот так.

Наступило молчание. В душевой плескала вода.

– Дриблетт, – немного подождав, окликнула Эдипа.

Голова тут же вынырнула.

– Можно и развлечься, – сказал он серьезно. Глаза в паутине морщин смотрели выжидательно.

– Я позвоню, – сказала Эдипа. Она вышла и, только оказавшись на улице, подумала: «Я пришла спросить его о костях, а вместо этого мы говорили о системе Тристеро. Она стояла возле опустевшей автостоянки, смотрела, как к ней приближаются фары автомобиля Метцгера и гадала, случайной ли была эта встреча.

Метцгер в машине слушал радио. Эдипа села и проехала около двух миль, прежде чем осознала, что ночная музыкальная передача идет из Киннерета и что ведет программу ее муж Мачо.

Эдипа еще раз встретилась с Майком Фаллопяном, попутно кое-что выяснила о тексте «Трагедии курьера», но полученные сведения встревожили ее не больше, чем прочие откровения, которые множились в геометрической прогрессии, словно чем больше информации она получала, тем больше ей предстояло узнать, пока все, что она видела и осязала, о чем грезила и что вспоминала, не будет так или иначе вплетено в Тристеро.

Для начала Эдипа еще раз внимательно прочла завещание Пирса. Если он действительно хотел, чтобы после его смерти осталось нечто организованное и упорядоченное, то ее долг состоял, видимо, в том, чтобы вдохнуть жизнь в то, что еще сохранилось, попытаться, подобно Дриблетту, стать темным проектором в центре планетария, способным превратить полученное наследство в звездородный Смысл, пульсирующий вокруг нее на искусственном небосводе? Если бы только перед ней не стояло столько препятствий: слабое знание законодательства, инвестиций, недвижимости и главное – самого покойного. Долги, с которыми предстояло рассчитаться в соответствии с решением суда по делам о наследствах, были как бы долларовым выражением того, что стояло у нее на пути. Под символом, который Эдипа срисовала себе в записную книжку со стены в туалете в «Пределе», она написала: «Должна ли я проецировать Вселенную?» Если не проецировать, то по крайней мере скользить светящейся стрелочкой по небесному своду, выискивая среди созвездий своего Дракона, Кита, свой Южный Крест. Все может пригодиться.