Я мог лишь надеяться, что продвигаюсь в нужном направлении. К тому же, я терял кровь, но не знал, насколько быстро. Сделав два-три шага, я останавливался, прислонялся к стоявшим на улице машинам и переводил дух. Голова кружилась все сильнее и сильнее. В конце концов я споткнулся и упал. Колени с хрустом приложились к мостовой, боль пронзила меня насквозь. На миг в голове прояснилось, и я сумел подняться на ноги. В башмаках хлюпало, одежда пропиталась потом и дождевой водой. Решив воспользоваться этим хлюпанием в ботинках как своего рода звуковым маяком, я заставил себя идти дальше. Шаг – остановка. Шаг – остановка. Хлюп-хлюп. Хлюп-хлюп. Наконец кварталах в трех впереди показались огни, и я понял, что выберусь.

Шаг – остановка.

Я привалился к какой-то синей машине. Всего на миг, чтобы чуть-чуть отдышаться…

– … да тот самый парень, – услышал я. Меня поднимали, засовывали в машину, потом снова вытаскивали. Кто-то устроил мою руку на чьем-то плече, и мгновение спустя я пошел. Впереди сияли яркие лампы, горела вывеска: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Синяя. Прямоугольная. У дверей стояла медсестра.

– Полегче, полегче, не напрягайтесь.

Моя голова болталась из стороны в сторону. Я попытался что-то сказать, но в горле пересохло. Страшно хотелось пить. Я окоченел. Скосив глаза, я увидел, что меня тащит на себе какой-то лысый старик с косматой бородой. Я попытался потверже стать на ноги, чтобы избавить его от необходимости поддерживать меня, но колени подломились, как резиновые. Меня трясло.

– Ничего, парень, все в порядке. Ты просто молодец.

Старик говорил нарочито грубовато, стараясь ободрить меня. Подбежала медсестра. Она словно плыла в пятне света висевшего над дверью фонаря. Мельком взглянув на меня, сестра бросилась в приемный покой. Мгновение спустя оттуда выскочили двое санитаров и подхватили меня под руки. Ребята были дюжие. Я почувствовал, как мои ноги отрываются от земли. Носки туфель только чуть-чуть задевали покрытый лужами асфальт. Голова моя свесилась на грудь, и капли дождя забарабанили по затылку. Лысый старик побежал вперед, чтобы распахнуть двери.

Меня внесли в теплое помещение, уложили на мягкий стол и начали раздевать, но костюм и плащ насквозь пропитались водой и кровью, ткань липла к телу, и в конце концов одежду пришлось кромсать ножницами. Казалось, это продолжалось несколько часов. Я не мог открыть глаза: прямо над головой висела ослепительно-яркая лампа.

– Возьмите пробу на совместимость крови, – услышал я голос одного из стажеров. – Набор первой помощи и шовный материал – в четвертую палату.

В изголовье суетились люди, я ощущал кожей чьи-то пальцы, марлевые тампоны. Но едва-едва: холодный лоб окоченел. Меня уже успели раздеть, растереть жестким полотенцем, укутать одеялом и переложить на другой мягкий стол, который вдруг покатился по коридору. Я разомкнул веки и увидел лысого старика, который сочувственно смотрел на меня.

– Где вы его нашли? – спросил стажер.

– На машине лежал, – пустился в объяснения старик. – Вижу, лежит мужик. Думаю: пьяный отрубился. А ноги-то на дороге, вот я и остановился, чтобы оттащить, пока его не переехали. Тут и увидел, что одет прилично и весь в крови. И привез его сюда, а что с ним случилось – знать не знаю. Похоже, побили парня.

– При нем нет бумажника, – сообщил старику стажер. – Он должен вам деньги за доставку?

– Нет, ничего не надо, – ответил старик.

– Он наверняка захочет расплатиться.

– Не надо ничего, – повторил лысый таксист. – Поехал я.

– Сообщите дежурной сестре ваше имя, – попросил стажер, но старик уже был таков.

Меня вкатили в палату с голубыми кафельными стенами. Зажглась лампа, и надо мной нависли чьи-то лица, полускрытые марлевыми масками. Послышался скрип натягиваемых резиновых перчаток.

– Сначала остановим кровотечение, – сказал стажер. – Потом сделаем рентген. – Он взглянул на меня. – Вы в сознании, сэр?

Я кивнул и попытался заговорить.

– Не надо, молчите. Возможно, у вас сломана челюсть. Сейчас я только залатаю рану на лбу, а разбираться будем потом.

Медсестра омыла мне лицо теплой мыльной водой. Я заметил кровь на губке.

– Сейчас обработаем спиртом, – сказала сестра. – Немножко пощиплет.

Стажеры разглядывали мою рану и переговаривались.

– Запишите так: на правом виске поверхностная рана длиной шесть сантиметров.

Я едва почувствовал пощипывание. Спирт был прохладный и почти не раздражал. Стажер вставил в держатель изогнутую хирургическую иглу. Медсестра посторонилась, и он чуть повернул мою голову. Я боялся, что будет больно, но ощутил лишь легкое покалывание. Стажер сказал:

– Чертовски острое орудие. Можно подумать, что его полоснул хирург.

– Нож?

– Возможно, хотя сомневаюсь.

Медсестра перетянула мне руку жгутом и взяла кровь.

– Пожалуй, стоит ввести ему противостолбнячную сыворотку, – не прекращая штопать меня, рассудил стажер. – И пенициллин. – Обращаясь ко мне, он добавил: – Если «да», моргните один раз. «Нет» – два. У вас нет аллергии на пенициллин?

Я дважды моргнул.

– Вы уверены?

Я моргнул один раз.

– Хорошо, – сказал стажер и возобновил занятия рукоделием, вышивая у меня на лбу. Сестра сделала мне два укола. Еще один стажер молча осматривал меня.

Должно быть, я опять лишился чувств. А когда очнулся, то увидел возле своей головы громоздкий рентгеновский аппарат. И услышал чей-то раздраженный голос:

– Осторожнее, осторожнее.

Я снова потерял сознание и очухался уже в другой палате – на сей раз с салатовыми стенами. Стажеры просматривали на просвет ещё мокрые рентгеновские снимки и обменивались впечатлениями. Потом один из них подошел ко мне.

– Похоже, вы легко отделались, – сказал он. – Вероятно, у вас расшатались два-три зуба, но никаких трещин не видно.

В голове прояснилось. Настолько, что я, наконец, смог спросить их:

– Вы показывали снимки рентгенологу?

Стажеры замерли, мигом поняв, что я имею в виду. Читать снимки черепа чертовски трудно, тут нужен наметанный глаз. Впрочем, они явно не задумались о том, как я вообще догадался задать такой вопрос.

– Рентгенолога сейчас нет.

– Где он?

– Пошел в кафетерий.

– Приведите его, – велел я. Во рту было сухо, челюсть болела, и я еле шевелил языком. Подняв руку, я коснулся щеки и нащупал здоровенную опухоль, тоже очень болезненную. Неудивительно, что стажеры опасались трещин.

– Какое у меня число?

– Прошу прощения, сэр?

Я не мог внятно произносить слова, и стажеры плохо понимали меня.

– Я спрашиваю, какое у меня гематокритное число?

Они переглянулись.

– Сорок, сэр.

– Дайте воды.

Один из стажеров отправился за водой, второй как-то странно посмотрел на меня, словно впервые узнал о том, что я – человек.

– Вы врач, сэр?

– Нет, – ответил я. – Просто просвещенный пигмей.

Стажер смутился и достал записную книжку.

– Вы когда-нибудь лежали в нашей больнице, сэр?

– Нет, – ответил я. – И не намерен ложиться.

– Сэр, вы поступили к нам с глубокой раной…

– Черт с ней. Дайте зеркало.

– Зеркало?

Я вздохнул.

– Да, зеркало. Чтобы я мог посмотреть, хорошо ли меня заштопали.

– Сэр, если вы врач…

– Принесите зеркало.

И зеркало, и стакан воды прибыли на удивление быстро. Сначала я взял стакан и единым духом осушил его. Вода показалась мне чертовски вкусной.

– Вы бы помедленнее, сэр, – посоветовал стажер.

– Сорок – не такое уж плохое гаматокритное число, – ответил я ему, поднимая зеркало повыше и изучая порез на любу. Я злился на врачей, и это помогало забыть о боли. Разрез был ровный, плавно изогнутый и шел от брови к уху. Мне наложили примерно двадцать швов.

– Давно меня привезли? – спросил я.

– Час назад, сэр.

– Перестаньте величать меня сэром и возьмите новую пробу на гематокритное число, – велел я им. – Надо выяснить, нет ли у меня внутреннего кровоизлияния.