Он увидел, что я беззащитен. Его бледное, залитое потом лицо вспыхнуло торжеством. Он замахнулся топором и изо всех сил обрушил его на меня.

Я отпрыгнул в сторону, поскользнулся и упал. Ну, все. Это конец. Я не успею подняться — он меня достанет...

Я успел заметить, как он снова вскинул топор. Отчаянно пнул его в лодыжку. Попал. Он на миг потерял равновесие и промахнулся всего на несколько дюймов. Это не изменило силы удара — только его направление. Вместо того чтобы попасть в меня, топор вонзился в приводной ремень, вращающий главный вал. А Дженсер Мэйз не сообразил выпустить рукоятку. То ли он подумал, что это я каким-то образом ухватился за топор и пытаюсь вырвать его у него из рук, то ли еще что, бог его знает. Во всяком случае, он изо всех сил вцепился в рукоятку, и вращающийся шкив потянул его наверх.

Ремень вращался со скоростью примерно десять футов в секунду. Так что через секунду Дженсер Мэйз был уже наверху, у самого колеса. Тут-то он, конечно, рукоятку выпустил, но было уже поздно. Ремень затянул его в узкий проем между колесом и потолком.

Он вскрикнул... Короткий предсмертный вопль, внезапно оборвавшийся.

Колесо неумолимо протащило его сквозь щель и выбросило с другой стороны. Чтобы остановить мотор, вращающий станки, нужно нечто большее, чем хрупкое человеческое тело.

Он шмякнулся на бетон неподалеку от меня. Все произошло так стремительно, что я еще не успел подняться на ноги.

Топор вырвался из ремня и упал рядом с ним. Рядом с его рукой, словно Дженсеру Мэйзу достаточно было только протянуть руку на каких-то шесть дюймов, чтобы продолжить охоту за мной.

Но Дженсер Мэйз больше не мог за мной охотиться. Я стоял и смотрел на него, а мотор гудел по-прежнему, и большое колесо-убийца вращалось так же спокойно, как всегда, и оставшиеся неповрежденными приводные ремни шуршали так же тихо, как обычно.

Крови почти не было. Лицо Дженсера было белым как мел. Очки слетели, глаза полуоткрыты. Острый нос гротескно свернут на сторону. Шея согнута под невообразимым углом. Бог его знает, что у него еще было сломано и было ли сломано. Сломанной шеи вполне хватило.

Некоторое время я стоял, хватая воздух ртом, обливаясь потом и дрожа от усталости и напряжения отпустившего страха. Потом последние силы внезапно оставили меня, я плюхнулся на пол рядом с электромотором и уронил на него руку, точно увядший цветок. У меня не осталось ни мыслей, ни чувств. Я ощущал лишь тупую, смертельную усталость.

И тут вернулся Оуэн. Спаситель, которого он привел, был одет в настоящую синюю форму и носил на фуражке настоящую повязку в черно-белую клетку. Он окинул помещение взглядом и вызвал подкрепление.

Несколько часов спустя, когда полицейские наконец ушли, я снова спустился в мастерскую.

Наверху, как ни странно, все было цело. То ли наше возвращение помешало Дженсеру Мэйзу довершить задуманное, то ли он собирался разгромить только мастерскую. Так или иначе, вид мирной гостиной меня сильно успокоил.

Мы с Оуэном устало рухнули в кресла, а полицейские занялись своим обычным рутинным делом. После длительного допроса и отбытия покойного мистера Мэйза полицейские удалились, и мы наконец остались одни.

Было уже утро воскресенья. Солнце весело сияло, не задумываясь о своей неуместности после таких событий. Риджентс-парк сверкал инеем, лужи были затянуты льдом.

— Иди спать, — сказал я Оуэну. Он покачал головой.

— Я, пожалуй, домой пойду.

— Ну, возвращайся, когда будешь в порядке. Он улыбнулся:

— Завтра приду. Надо будет малость прибраться.

Когда он ушел, я бесцельно побродил по комнате, собирая кофейные чашки, вытряхивая пепельницы и думая о том о сем. Я чувствовал себя ужасно усталым и все же слишком возбужденным для того, чтобы уснуть. И вот тогда-то я и спустился в разоренную мастерскую.

Дух мертвого растворился. Мастерская уже не была наполнена звенящей ненавистью. Сейчас, в свете утреннего солнца, это были всего лишь холодные и грязные останки мрачной оргии.

Я медленно прошелся по мастерской, трогая валявшиеся на полу обломки носком ботинка. Мой двадцатилетний труд был разнесен вдребезги. Чертежи изодраны в клочки. Игрушки растоптаны. Не починишь, не восстановишь...

Чертежи-то восстановить можно — в патентном бюро есть копии. Но оригиналы и сделанные вручную модели игрушек погибли безвозвратно...

Я наткнулся на останки карусели, которую я сделал в пятнадцать лет. Самая первая вертушка, начало всего Я присел на корточки и принялся выбирать из мусора детальки, вспоминая то далекое лето, когда я, уже не мальчик, еще не мужчина, целыми днями просиживал в мастерской своего дяди и идеи хлестали из меня потоком, как масло из давилки.

Я нашел одну из лошадок. Синюю с белой гривой и хвостом. Ее я сделал последней из шести.

Прозрачно-золотистый стержень, на котором она держалась, был обломан в дюйме от спины лошадки. Не хватало передней ноги и одного уха.

Я повертел ее в руках и со вздохом огляделся. Бедные мои игрушки... Бедные замечательные игрушки, разбитые и разломанные...

Да, Энерджайз обошелся мне недешево во всех отношениях.

Поверни рукоятку, говорил Чарли, и все игрушки завертятся на своих осях и будут делать то, что им положено. Но люди — не игрушки. Джоди, Макрахайниш и Дженсер Мэйз соскочили со шпеньков, и игрушка вышла из-под контроля.

Если бы я не решился взять правосудие в свои руки, меня бы не избили и не обвинили в пьянстве. Мне не пришлось бы тратиться на Черного Огня и на все остальное. Не пришлось бы рисковать Оуэном. Я не разорил бы Джоди и Фелисити, не отправил обратно в тюрьму Макрахайниша, не погубил Дженсера Мэйза...

Что толку говорить, что я не хотел причинять им так много зла, что они сами во всем виноваты? Это ведь я толкнул их на это.

Следовало ли мне делать это?

Жалею лия, что это сделал?

Я встал, выпрямился и с грустью улыбнулся разбитым игрушкам. Не следовало. Но и не жалею.

А Энерджайза я подарил.

Через полтора месяца после его благополучного возвращения в конюшню Руперта он участвовал в Скачке Чемпионов, и мы все поехали в Челтенхем болеть за него. Один магнат любезно одолжил нам свою личную ложу, так что мы расположились с комфортом — позавтракали, выпили шампанского, и вообще нам было очень хорошо.

Четыре новых совладельца веселились от души и хлопали друг друга по спине. Берт, Элли, Оуэн и Чарли. Такие же веселые, как тогда, на контрольном пункте.

Чарли привез с собой жену, любительницу игры в бридж, Берт — свою старую толстую матушку, а у Оуэна обнаружилась дочка, неиспорченная шестнадцатилетняя девушка. Эта странная компания неожиданно оказалась весьма приятной благодаря тому, что мои четверо заговорщиков очень сдружились.

Они пошли делать ставки и смотреть на лошадей в паддоке, а я остался в ложе. Я весь день почти не выходил оттуда. За все эти недели я так и не смог вернуть себе свой прежний невинный энтузиазм. Джоди по-прежнему пользовался всеобщей поддержкой и сочувствием. Я полагал, что так будет всегда. Спортивные газеты получали множество писем, выражавших сочувствие бедам Джоди и отвращение к их виновнику. Репортеры, неохотно признавшие его виновность, тем не менее продолжали писать о нем как о «несчастном» Джоди. Квинтус плел интриги против меня в Жокейском Клубе и говорил всем и каждому, что это я виновен в том, что его сын «оступился». Я спрашивал у него, какое отношение я имею к тому, что его сын связался с Макрахайнишем и Дженсером Мэйзом. Квинтус ничего не ответил.

Мне неофициально сообщили результаты вскрытия Черного Огня. Он был убит с помощью большой дозы хлороформа, которую ввели сквозь ребра прямо в сердце. Быстро и безболезненно. Сделал это явно человек опытный.

В чемоданчике, найденном рядом с мертвой лошадью, был обнаружен большой шприц с достаточно длинной иглой. Внутри шприца были следы хлороформа, снаружи — отпечатки пальцев Макрахайниша.